Гавесара понесли за святилище Серебряной Матери. Я немного задержалась, пряча волосы под капюшон и глубже натягивая его на лицо, чтобы слиться с ночью, успевшей опуститься, пока в пристройке возлагали подаяния и начинали молитву.
Мужчины, вполголоса обмениваясь короткими фразами, прошли к пустырю, на котором зловеще возвышались обломки каких-то крупных камней. Впереди темнела яма, и я поняла, что это – стихийный могильник, устроенный вдали от привычного, того, что с каменными альковами и изящными надгробиями из мраморных плит. Серебряная Мать тонким серпом улыбалась сверху, прикрываясь дымной вуалью облаков, и в её свете я разглядела, что нога Гавесара и правда отогнута под неправильным углом, а штаны пропитаны кровью – открытый перелом, скверный, но всё же не смертельный.
Я не успела понять, как это произошло. Мужчины схватили раненого за руки и опустили в яму, а потом наспех, неглубоко, забросали землёй, оставив, по сути, задыхаться и истекать кровью. В родной деревне. Среди близких людей, которые даже не придут на помощь, потому что верят в то, что поступают правильно.
Я пряталась за углом святилища, а моё сердце отбивало гулкие удары. Закончив с «похоронами», мужчины хлопнули друг друга по плечам и удалились. До меня донёсся запах дыма фейдера.
В пристройке молитвы вышли на новый виток: перестали быть тихими, прихожане затянули песню. Я кинулась к свежей могиле, упала на колени и принялась остервенело копать, отбрасывая рыхлую землю прямо руками. Даже сквозь кожаные перчатки я ощущала сковывающий холод, а не будь их, быстро стесала бы ногти о мелкие камешки.
Наверняка селяне решили, что Гавесар и так не жилец, поэтому не стали копать глубоко. Я мысленно поблагодарила Серебряную Мать за это решение: уже скоро я наткнулась на плечо.
Раскопать рыхлую землю не составило труда. Я плеснула Гавесару в лицо водой из фляги, чтобы промыть глаза и нос, а заодно проверить, отреагирует он или нет. Гавесар застонал. Вытаскивать его из могилы было не лучшей затеей: никто не знает, насколько сильно я могла бы повредить и без того изувеченную ногу. Но оставить его здесь я не могла. Склонившись над могилой, я ухватила Гавесара под мышки и потянула на себя. Он вскрикнул, не открывая глаз: был без сознания. Я зашипела на него, прося быть потише, хотя понимала, что он ничего не соображает. Мои руки были сильными – годы работы падальщицей сделали моё тело крепким и гибким. С трудом, но всё-таки я вытащила Гавесара, стараясь не думать о том, что происходит с его переломом.
– Очнись! – прикрикнула я и наотмашь ударила его по щеке. – Ты же был в сознании там, пока они отдавали подарки. Просыпайся!
Гавесар медленно открыл глаза и непонимающе посмотрел на меня. Наверное, я испугала его: незнакомая женщина с бледным лицом, испачканным земляными полосами, с белыми волосами, выбившимися из-под чёрного капюшона…
– Милосерд…ная… – прошептал Гавесар и слабо улыбнулся. – Ты пришла, чтобы воскресить меня?
– Можно и так сказать, – буркнула я, одновременно вслушиваясь в звуки, доносившиеся из пристройки. Мне нужно было срочно придумать, как вытащить этого несчастного отсюда. Если его обнаружат рядом с могилой, то просто снова столкнут в яму и оставят умирать. Хоть я и падальщица, пусть привыкла иметь дело с мёртвыми, а всё-таки ценила жизнь и не собиралась отступать там, где могла бы помочь.
Я вскочила на ноги, расстегнула плащ и бросила на землю, а мешок снова закинула на плечо. Осмотревшись по сторонам, выбрала путь отхода: в противоположной стороне от Тракта темнел сад – судя по тому, что деревья были невысокими и кряжистыми – сливовый. Можно было скрыться там, слившись с тенями от деревьев, а потом вернуться к дороге.
Устроив Гавесара на плаще, я скрутила концы и поволокла плащ с раненым в сторону сада. Благо земля тут была ровная, чуть схваченная ночными заморозками, и волочь было не слишком тяжело.
– Хорошо ещё, что ты тощий. – Я попыталась приободрить и себя, и своего случайного знакомца. – Иначе кинула бы прямо у могилы.
Я постоянно оборачивалась. Если бы меня увидели, то, вероятно, закопали бы в соседней могиле, но уже не стали бы никого молить о моём воскрешении.
– С… старуха… старуха Мезге, – выдавил Гавесар.
– Кто такая? Где живёт?
Я говорила тихо и старалась двигаться от одного дерева к другому. Мне было страшно, и где-то в душе я уже жалела, что вмешалась, но умом понимала, что поступила правильно.
– Дальше на север. Самая окраина.
– Если она не убьёт нас обоих, то она мне уже почти нравится.
Гавесар хрипло хохотнул. То, что он стал реагировать на шутки, уже можно было назвать хорошим знаком.
Посыпал мелкий снег, и это меня настораживало: на белом покрове две чёрные фигуры тут же заметят, но мне, конечно же, хотелось верить, что все здравомыслящие люди уже спят и не выглядывают из окон.
– Левее, – прохрипел Гавесар, когда мы пересекли сливовый сад. Даже мои привыкшие к тяжестям руки уже ныли от напряжения, а плащ, насколько я могла разглядеть в лунном свете, промок от крови раненого. Мою голову пронзила дерзкая мысль: что, выходит, Ферн зря учил меня ворожбе? Почему я должна тащить на себе Гавесара, может, лучше сделать так, чтобы он сам пошёл?
Наверное, на меня накатила какая-то неестественная бравада, что настигает обычных людей во время хорошей попойки. Я не была пьяна, конечно же, но ощущения, захватившие меня, были очень похожими.
За садом обнаружился ветхий сарай, который мог бы надёжно укрыть нас от взглядов. Я остановилась там, бросила углы плаща и подышала на свои руки, согревая их.
– Кто ты? – спросил Гавесар. Удивительный человек: его могли бросить вдали от жилищ, раненого и беззащитного, а он захотел задать именно этот вопрос.
– Падальщица.
– Стало быть, я – падаль?
– Без пяти минут.
Гавесар следил за мной почти безучастно. Я корила себя за глупость, но утешалась тем, что не могла попробовать излечить его, пока рядом были те безумцы, готовые закопать его заживо. Я стянула перчатки, растёрла ладони и присела рядом с Гавесаром, разглядывая разорванную штанину, через которую виднелась рана с обломком кости.
– Ты заранее прости, – попросила я, стараясь говорить дружелюбно. – Скорее всего, будет больно, но я постараюсь помочь. Можешь не доверять мне, но выбора у тебя нет. Если только пнёшь меня здоровой ногой.
Глаза Гавесара расширились, когда он понял, что я собираюсь притронуться к раненой ноге. Не давая себе времени на раздумья, я положила ладони на рану и закрыла глаза, как можно ярче представляя, как кость срастается, заживают растерзанные ткани, как кровь снова бежит во восстановленным сосудам, а затем срастается кожа.
Гавесар закричал так, что перебудил, верно, половину деревни. Я шикнула на него, подняла мокрую от крови ладонь и постаралась что-то рассмотреть в темноте.
Конечно, рана осталась. Но кровь вроде бы перестала сочиться, а один фрагмент кости, кажется, даже придвинулся к другому.
– Что ты делаешь?! – тяжело дыша, спросил Гавесар.
– Пытаюсь облегчить свою ношу. И твою жизнь. Держи. – Я отломила от дерева ветку и сунула Гавесару в рот. – Я ещё не закончила.
Откуда у меня взялась уверенность в своих силах? Я не знала. Залечить ногу – вовсе не то же самое, что затянуть ссадину Аркела. У меня могло вообще ничего не получиться, но всё же я решила, что стоит попробовать. Если Ферн в меня верил, то я сама тоже должна в себя поверить.
Я снова обхватила ногу Гавесара. Небольшой успех прибавил мне уверенности. Что-то вроде водоворота, безумного потока захлестнуло меня так, что сердце застучало часто-часто, а руки налились жаром. Что это было? Сколько я потом ни задавалась вопросом, а никак не могла понять. Ворожба? Желание принести пользу и помочь? Необходимость доказать что-то себе? Горе по брату и любовнику, изливающиеся таким необыкновенным образом?
Гавесар рычал, вгрызаясь в ветку, а я стискивала руки всё сильнее, и перед глазами у меня мерцало алым.
Прошло, наверное, около минуты, хотя мне показалось, что гораздо, гораздо дольше. Гавесару, видимо, тоже. Я опустилась на землю, держа горящие, ноющие руки перед собой. В голове гудел шум, но ни одной мысли не осталось. По лицу текло что-то горячее, и только утеревшись тыльной стороной ладони, я поняла, что у меня пошла кровь из носа. Я медленно перевела взгляд на ногу Гавесара, с трудом привыкая к темноте после алых вспышек.
Штаны по-прежнему пропитывала кровь, но вместо открытого перелома виднелась только глубокая царапина, окружённая кровоподтёком.
Гавесар в изумлении ощупывал свою ногу, а я сидела на припорошенной снегом земле и думала только о том, как жутко устала.
– Кто ты? Ворожея? – спросил он снова.
– Говорю же, падальщица. – Горло саднило так, словно я не пила сутки. – И я сделала это только для того, чтобы ты смог идти сам и мне не пришлось больше тебя волочь. Ивель.
Лишь спустя несколько мгновений он понял, что я представилась, и пожал протянутую руку, мокрую от крови – моей и его.
– Гавесар.
– Знаю. Слышала, как тебя называли те, кто хотел закопать. Думали, ты воскреснешь свежим и здоровым, ну прямо как подснежник по весне.
– И я воскрес, – прошептал он, продолжая неверяще таращиться на разрыв штанины.
Я не слушала его горячечный бред, а прислушивалась к тому, что творилось в деревне, а в особенности – на том стихийном могильнике за святилищем. Мне трудно было представить, что сделают местные, если обнаружат разрытую могилу, но я подозревала, что кто-то непременно вспомнит чужачку в чёрном, которая так и не положила подаяние на алтарь.
– Вставай, воскресший.
Я поднялась на ноги и дёрнула Гавесара за плечо. Крови он потерял немало, но даже если он пойдёт, опираясь на меня, это будет лучше, чем тащить его волоком. Гавесар осторожно встал, перенося вес на здоровую ногу, а потом опустил на землю и больную. Я терпеливо ждала, не решаясь его подгонять. В самом деле, с каких пор я стала такой сердобольной? Могла бы отправиться по своим делам. Но что-то не давало мне бросить несчастного парня, я будто чувствовала свою ответственность за него. И боялась что он, слабый и измученный болью, замёрзнет здесь насмерть, и все мои труды пойдут насмарку. Будто бы я вытесала из деревяшки фигурку, а теперь у меня её могли отнять и бросить в печь.