– А Нилир не справится?
Нилир с готовностью выпятил грудь, но я махнул рукой.
– Нет, Нилир нужен мне для другого. Так согласен? Всё равно в Великолесье делать нечего, все спят, даже в зернь не с кем играть. Если согласишься – буду невыразимо тебе признателен.
– Признательнее, чем сын отцу?
Я кивнул.
– Гораздо. Двадцать четыре зимы прожил, не подозревая, что ты не просто друг мне, а ещё и кровный отец.
Смарагдель помолчал, подумал, а я старался не выглядеть так, словно умоляю его и пропаду без его помощи. Глядя на его рога-ветки, на скулы, покрытые мхом, на сверкающие зеленью глаза, я думал: «Что станет с нами, с Трегором?» Я дожил без малого до тридцати зим, Трегор больше, для подменных нечистецких детей это славный срок. Мы не сошли с ума, не истосковались, не иссохли – ну, разве что каждый из нас сходил с ума по-своему, в своём собственном княжестве. Но что станет дальше? Я думал, что мне самому осталось не так долго: не просто так ветки начали скрестись в груди, царапать рёбра. Я менялся. Становился вспыльчивее, несговорчивее, яростнее. Чувствовал ли Трегор что-то схожее? Мы так увлеклись ссорами и своими делами, что даже не думали обсуждать наши общие странности. Теперь, после смешения крови, мне казалось, что со мной происходят какие-то перемены. Были ли они на самом деле или являлись лишь выдумкой, самоубеждением, я не знал.
– Раз ты просишь, я согласен, – ответил Смарагдель.
Из моей груди вырвался выдох облегчения.
– Благодарю тебя! Но… – Я сел за стол напротив Смарагделя, упершись локтями и сцепив руки перед собой. От движения ладонь вновь засаднило, и краем глаза мне пригрезилось, будто капли крови стали зелёными. Меня это встревожило, но и воодушевило. – Дерзну попросить ещё кое о чём. Скажи, ты ведь можешь сделать меня непохожим на прежнего Лериса Гарха? Сделать так, чтоб никто не узнал князя. Скажем, волосы мои рыжие затемнить, нос сделать короче и шире…
Я провёл здоровой рукой по лицу, будто боялся, что Смарагдель может не смекнуть, о чём я. Меня самого это рассмешило и смутило – что, в самом деле, лесовой так глуп? Я поспешил снова сложить руки и принялся ждать ответа отца. На этот раз он не думал долго, наклонился ко мне и улыбнулся хитрой нечистецкой улыбкой.
– Ты просишь об этом меня, Лерис? Но ты ведь сам – кровь от моей крови. Не желаешь испробовать силы в мирных целях? То, как ты расправляешься с врагами, мы уже видели. Но попробуй справиться сам с собой.
– К чему ты клонишь?
Я оглянулся на Трегора, а тот задумчиво тёр подбородок, будто и сам помышлял о чём-то подобном.
– Смарагдель прав, – вымолвил скомороший князь. – Как-то раз мне удалось сделать свои ногти синими – слишком пристально разглядывал руки, а они отплатили мне неожиданной переменой. Сначала мне показалось, что это из-за долгого и плотного общения с мечеными, но и нечистецкая кровь вполне могла быть причиной. Как-то не думал об этом больше, но тут вспомнил и, полагаю, правда можно устроить что-то эдакое.
Я снова повернулся к Смарагделю.
– Ты останешься в тереме и примешь облик, более всего походящий на мой, тогда как сам я стану похож на кого-то другого и отправлюсь спасать Холмолесское.
– С каждым разом вскрывается всё больше подробностей, – пожурил лесовой. – Что не сделаешь ради сына? Посижу в тереме, и даже отращу рыжую бороду. А дальше попробуй сам.
Не успел Смарагдель договорить, как его облик начал меняться. Рога втянулись в голову, тёмные волосы стали длиннее и порыжели, лицо вытянулось, вместо мха появилась коротко остриженная борода. Несколько мгновений – и передо мной сидел мой двойник, лишь глаза вместо серых мерцали листвяной зеленцой. Я радостно рассмеялся и ударил ладонью о ладонь – порез снова закровоточил и отозвался болью.
– Ах да Смарагдель! Хорош, хорош!
Лесовой самодовольно ухмылялся моей ухмылкой в мою бороду. Смотреть на это было диковинно и жутковато, но я радовался.
Глава 14. Навьи твари
В пути нам довелось повидать разного. И степняков, которые вели себя не как гости, а как хозяева, и места, где мои люди казнили царских проповедников – последнее удивило меня больше всего, потому как места их гибели осаждали последователи: наши, местные, княжеские люди верили, что мучеников однажды поднимет их Милосердный.
– И этих тоже будешь казнить? – спросил Трегор, когда мы проезжали мимо стихийно выросшего святилища под дубом вдоль дороги – на низкой узловатой ветви виднелся обрубок верёвки висельника.
Я смотрел и глазам своим не верил: к избушке с картинкой человека, стоящего против солнца, несли подаяния.
– Нет уж, – буркнул и мотнул головой, отворачиваясь от странного зрелища. – Не думал, что казни лишь упрочат присутствие этого выдуманного покровителя на моих землях. Пусть остаётся как есть.
Мы приехали в деревню ещё засветло. Я зорко смотрел по сторонам, силясь подметить хоть что-то зловещее, необычное, но ничего такого не находил: лаяли цепные псы, люди занимались своими делами, фыркал скот в тёплых денниках да шумел на соседней улице кабак. Небо окрасилось прозрачной синеватой зеленцой, и чёрные силуэты деревьев, украшенные бахромчатым инеем, казались нарисованными чьей-то уверенной рукой.
Спешившись, мы повели коней под уздцы. Я встретился взглядом со старухой, разглядывающей нас из-за ограды. Мне показалось, будто она видит наши истинные, не наворожённые обличия – так пристально смотрела.
– Дня доброго, матушка, – поздоровался я. Огарёк и Трегор кивнули. – Не видали ли чего диковинного в последнее время?
Старуха пожевала губу и вышла к нам, скрипнув калиткой.
– Сами-то вы кто такие? – осторожно спросила, щурясь на нашу одежду: искала, должно быть, какие-то признаки нашей принадлежности к дружине или какой гильдии, но мы озаботились тем, чтобы выглядеть, как простые путники.
– Охотимся, матушка, – ответил Трегор. – Вот, говорят, где-то звери невиданные ходят, воют ночами. Слышала, нет?
– Слыхала, – согласилась она и остановила взгляд на Огарьке. Сокол беспокойно переминался с ноги на ногу, и я боялся, что от волнения его морок спадёт… что-то будет со старухой, если заезжий молодец на её глазах станет зелёным кожей? Ох, пойдут же слухи о проснувшихся раньше времени нечистецах! Назовут дурным знамением, не иначе.
– Не расскажешь ли? – поторопил я её.
– Погань ходит одна, – выплюнула старуха с неожиданной яростью. – Замирает всё ночью. Одни пьяницы в трактире сидят допоздна, а добрый люд закрывает и двери, и ставни да сидит тихо, пока петух не запоёт.
Мы с Трегором и Огарьком переглянулись.
– Что за погань? Давно это у вас?
Старуха облокотилась на забор и задумалась.
– Да не. Недавно. Дней несколько, точнее не скажу.
– Это звери? Может, медведи-шатуны? – спросил Огарёк.
Старуху этот вопрос, видимо, возмутил:
– Какие тебе шатуны! Что я, медведей за всю жизнь не видала? У Великолесья как-никак живём! Не-е, это не звери, не люди и не нечистецы, уж я знаю. Это навь. Жуть. Встали мёртвые, те, кто давно уже мёртв, да взялись пугать живых.
– Нави? – Огарёк шагнул вперёд. – Почему вы так уверены?
– То-то ж. Ещё моя бабка-ворожея говорила: если кто захочет волхвовать, так пусть волхвует травами и словами, да только не смеет играть с жизнью и смертью, иначе Владычица Яви разгневается. Видать, кто-то волхвовал не так, как положено.
Я стиснул зубы. Конечно, была у меня на примете одна такая незадачливая ворожея – её ли рук это дело?
– Благодарю. – Я положил руку на грудь и поклонился старухе. Она цокнула языком, но явно была польщена. – Идём.
– Что ты собираешься делать? – спросил Огарёк, поравнявшись со мной.
– Снимем комнату в трактире. Дальше – увидим.
– Думаешь, навей убьёт ваша с Трегором сила?
– Нави и так мертвы. Говорю же тебе, увидим. Сперва я хочу узнать, насколько правдивы слухи, и встретиться с навями лицом к лицу. Что будет дальше… не имею понятия.
Я стоял у окна, затаив дыхание, чтобы не замутняло стекло. Давно стемнело, а значит, вот-вот должна была начаться та «жуть», о которой так много говорили в последнее время.
– Ну что? – шёпотом спросил Огарёк. Я дал ему знак замолчать.
– Слушаю.
Я весь напрягся струной, казалось: вот-вот, вот сейчас что-то произойдёт. Но Серебряная Мать равнодушно лила сизое молоко сверху, деревня спала, только доносилось снизу пьяное пение двух мужиков, не отказавшихся от браги даже под страхом навей.
Я уже думал: не привиделось ли чего местным? Может, добавили в брагу слишком много полыни, вот и мерещится всякое? Но нет, всё же я верил своим людям, верил тем, кто пять зим назад поверил мне самому и признал меня князем.
Наконец, мои уши уловили звуки. Сначала они воспринимались как неясный гул, вроде ветра в вершинах деревьев или эха далёкого грома, но постепенно становились явственнее. Что-то гудело и выло, тоскливым плачем обращалось к небу, словно нанятые на похороны старухи-плакальщицы. Я поднял палец, привлекая внимание Огарька. Он прижался ухом к стеклу и приоткрыл рот, а я продолжал всматриваться в мрак до боли в глазах.
– Будто бежит и топочет что-то, – прошептал Огарёк.
– Идём, – уверенно произнёс я и повязал на лицо заготовленный платок – раз местные боялись, что вернулись безликие, нельзя исключать того, что тут могла завестись какая-то новая неведомая хворь. Трегор молча надел маску и натянул капюшон до самых прорезей для глаз.
– Куда? С ума сошёл? – всполошился Огарёк.
– Хочешь – оставайся, – пожал я плечами и кинул ему тоже платок – знал, не останется. Так и вышло.
Мы спустились, миновали поющих пьяниц и незаметно выскользнули наружу, плотно заперев за собой дверь. Я вытащил кинжал из ножен и напрягся, вслушиваясь и всматриваясь. Огарёк и Трегор встали по бокам от меня, тоже держа наготове оружие.
Вои и стоны становились громче, но звучали будто где-то вдалеке. Я дал знак, чтобы Огарёк с Трегором шли за мной, и стремительно, но осторожно двинулся навстречу шуму.