Принюхавшись, Игнат учуял запах животных, скорее всего — лошадей. У них запах более резкий, чем у собак. Отчетливо, без бинокля, он видел даже дальние боковые вышки с часовыми. А на ближних легко разглядел станковые пулеметы «МГ», укрепленные на шарнирах.
Он развернул планшет и стал наносить на карту условные знаки.
Пока дождался смены часовых, прошло больше часа. Записал время смены, нанес стрелкой направление, откуда приходит смена. Потом стал обходить объект по периметру, держа под наблюдением все ближние и боковые дальние вышки. Надо было дождаться следующей смены караула, чтобы точно установить периодичность.
Пройдя километра три вокруг объекта, разглядел наконец в бинокль то, что, видимо, было взлетной полосой,— широкое ровное поле, расчищенное от снега.
Он хорошо видел часовых на ближайших вышках. Оба они внимательно смотрели на внешнюю и на внутреннюю сторону от колючки. Хотя ночь была темной, но на белом снежном поле внутренней территории объекта любой темный предмет был бы хорошо заметен. С внешней стороны оцепления тоже было снежное поле...
С расстояния тридцати-сорока метров, в белом маскхалате, с автоматом в белом чехле, неподвижно стоя в полный рост, Игнат пытался в бинокль разглядеть капониры. И вот наконец он заметил, разгадал... В трехстах метрах от него на ровном снежном поле были участки со снежной насыпью на метр-полтора выше уровня земли. Капониры... Между насыпью натянута белая как снег, ткань, а под ней в укрытии, в каждом капонире,— самолет... Все замеченное нанес на карту. Записал время второй смены караула. Сложил планшет и двинулся обратно.
Он прошел уже половину пути и подходил к лесу, как вдруг увидел слева от себя метрах в четырехстах черные тени, которые двигались ему наперерез. Еще не разглядев их толком, едва увидев, он узнал их. Это были волки.
Метров за сто от него они остановились, пропуская его вперед, и пошли следом. Игнат видел их яркие глаза, прожигающие мглу. Звери шли своей обычной цепочкой, след в след, шли по его лыжне, не приближаясь к нему и не отставая. Время от времени он оглядывался, и подспудно необъяснимое волнение стало охватывать его грудь и голову. Учащенно дыша от возбуждения, Игнат остановился, повернулся к стае боком, поднял голову к небу и завыл. Он выл протяжно, по-настоящему, по-волчьи, певуче выводя тягучую ночную песню древнего и дикого звериного племени.
Волки подошли ближе, сбились в кучу. Игнат видел, что впереди цепочки шла волчица, но потом, когда цепочка распалась, звери сгрудились вокруг вожака — крупного могучего волка со светлой высокой гривой.
Небо уже было чистым. Луна спряталась где-то за лесом, но звезды ярко и морозно поблескивали над снежной пустыней тревожной военной ночи.
Вожак вскинул голову к звездам и ответил Игнату густым, мощным раскатистым воем. Стая дружно подтянула, и грозные пронзительные звуки покатились по сугробам и опушкам, напоминая всем и предупреждая всех, что дикий лес хранит свою мощь, что никто чужой здесь не может быть хозяином, что земля живет своей вольной жизнью, неподвластной человеческим страстям и тщеславию. Гудят на ветру вековые ели, дремлют каменные недра, и снова над округой воют волки...
Игнат хорошо видел вожака, стоящего не дальше чем в тридцати метрах. Это был очень крупный зверь, пожалуй, еще не старый, хотя и в возрасте. По центру высокой гривы, от затылка к спине, проходила светлая полоса. Игнат в темноте не мог определить: то ли это седина, то ли светлое пятно. Но ведь светлые пятна не бывают у волков в этой местности. И на севере, и в средней Руси лесные и степные волки всегда серые — чуть темней или светлей. Так что, пожалуй, это седина. Значит, вожаку лет десять, не меньше.
Игнат не боялся их, даже не снял автомат с плеча. Он знал, что сейчас волки расценивают его как собрата, иначе никогда не подошли бы так близко к вооруженному человеку. Они прекрасно понимают, что такое автомат...
Разведчик молча повернулся спиной к стае и пошел дальше, звери тоже двинулись по своим делам — в противоположную сторону, размеренно, спокойно, цепочкой, след в след.
10. ДВА ЛЕЙТЕНАНТА
В это самое время дед Елисей сидел в своей избе возле чуть прикрытой печной топки и раздумывал о том о сем. Свечу тоненькую стеариновую он берег, керосиновую лампу тоже не зажигал. Да и не только ради экономии, хотя, конечно, все это очень трудно добывалось и дорого стоило. Спокойнее, когда в доме темно. Безопаснее так. Никто не забредет на огонек. А времена такие, что ничего хорошего от гостей ждать не приходится. Пьяные полицаи или немцы зайти могут в поисках самогонки, например. Или провокатор какой. А темно в избе — значит, нет никого.
Дед Елисей перебирал в памяти события последних дней. Это просто счастье, что того оберста партизаны взяли на лесной дороге в стороне от Марковки, от деда Елисея деревни. Если бы взорванные машины и убитую охрану полковника-тыловика немцы обнаружили у окраин Марковки, не избежать бы расправы жителям. Дед-то об этом и не думал, когда мчался с сообщением для Топоркова. А тот уж наверняка подумал. И захват сделали, пожалуй, потому именно, что на лесной дороге были немцы, вдалеке от деревень. Да... Уж неделя прошла после того налета, так что ясно — деревенских не обвиняют в ответственности. Мало ли что может быть в лесу, на лесной дороге. Дед вспомнил два новых послания из Верховска в отряд. Он теперь читал все сообщения, ему рассказали шифр. Хохлов долго объяснял, однако дед не все запомнил, хотя обе записки сумел понять, точнее, в основном, догадался. Не такой уж сложный шифр, особенно если час втолковывают, как шифровать и расшифровывать.
В первой записке говорилось, что в городе уже появились новые солдаты и офицеры в черной эсэсовской форме, в общей сложности до батальона. Во втором донесении сообщалось, что у подпольщиков есть два новых полезных человека. Оба бежали из лагеря военнопленных в Белоруссии. Офицеры. Один — пехотный, другой — артиллерист. Дед думал об этих людях. В отряд немало пришло таких же солдат или офицеров, выбиравшихся из окружения, бежавших из плена. Но у него не выходила из головы та записка, которую Топорков отправил в Верховск после допроса тылового оберста. Дед Елисей был хитер той глубинной крестьянской хитростью, которая подчас бывает тоньше и хитрей самой изощренной продуманности психологов и знатоков разведки.
Дед, конечно, понимал, что специалист по борьбе с партизанами и подпольем — это, скорее всего, сановитый эсэсовец с большим опытом проведения подобных операций. Конечно, такой и приедет. Но... А вдруг немцы что-то помудрее придумали или придумают?.. Они ведь соображают тоже. И еще как... И дед снова и снова размышлял об этих двух незнакомых ему офицерах Красной Армии, о которых он почти ничего и не знал. Бежали из плена... Пехотный и артиллерист...
Угли из печной топки дышали жаром. За дверью, в сенях, переступала копытами Манька. Дед только что выпроводил ее туда из своей половины избы, куда впускал иногда от тоски и одиночества. Манька очень радовалась, когда дед впускал ее в комнату, и упиралась, даже пыталась боднуть, когда выпроваживал...
Руслан сейчас спал на сене в сарае возле полиции, там же ночевали и сани — дедовский передвижной «почтовый ящик». А Манька, она была здесь, рядом, и это как-то, хоть чуть, но согревало одинокую душу деда Елисея.
Он похлебал из деревенской миски болтушку из муки и картофельного клейстера, с удовольствием кусая испеченный своими руками в этой же печи хлеб, который дед очень экономно расходовал и которого осталось мало. Похлебка была подсоленной и вкусной, сдобренной малой толикой маргарина, выдаваемого за службу в полиции. Яйца и куры теперь уже были в деревне большой редкостью.
Он тщательно облизал ложку, обтер хлебом миску. Доел этот кусок хлеба и вытер полотенцем миску и ложку. Медленными глотками выпил большую кружку козьего молока и прилег на широкий старинный сундук у стены, подложив под голову ватник и укрывшись старым и рваным своим полушубком.
Топорков дал добро на прибытие в отряд двух новичков. Всех прибывающих в городское подполье там предварительно проверяли. А наиболее тщательно уже проверяли в отряде. И пока шла проверка, они, эти люди, были под контролем и по многим причинам никак не смогли бы сбежать, если бы даже очень постарались. Людей здесь побывало много под такой проверкой, однако так уж случилось, что ни один провокатор не вошел в доверие и не остался в отряде. Провалов не было. Правда, за все время было два провокатора, но обоих удалось раскрыть во время проверки. Одного — это было еще в сорок первом — опознал специально вызванный для этого человек из другого, дальнего отряда. А второго — этим вот, прошедшим летом,— разгадал Хохлов. И первого, и второго сразу же расстреляли.
О том, что было выяснено на допросе оберста, в отряде знали немногие: командир, комиссар, начальник штаба, Хохлов, он же и переводчик, и еще один человек — «Королевич», то есть дед Елисей. Для всех остальных два офицера Красной Армии, прибывшие в отряд, являлись обычными новичками, которых, как всегда было принято, проверяют.
Работы в лагере хватало: ухаживать за лошадьми, заготавливать дрова для многочисленных печек в землянках, ходить в наряды — охранять лагерь, работать на ремонтном пункте — восстанавливать поврежденное оружие, изготавливать мины из взрывчатки добытых партизанами снарядов или авиабомб и всякая другая работа.
Новички обычно занимались этим наряду со всеми остальными. Конечно, и в наряд они ходили, но кроме наружной охраны лагеря и других особо ответственных постов и объектов,— в основном их назначали на внутреннюю службу. Для новичков это было обычным делом.
Уж так получилось, что Игнат сразу познакомился с обоими лейтенантами. Отоспавшись после задания, он пошел на ремонтный пункт, хотел поближе посмотреть, какие мины делают в отрядной мастерской и как это все происходит. Как раз там и трудился офицер-артиллерист, прибывший в отряд по направлению верховского подполья. Он умело разбирал снаряды, вывинчивая взрыватели, и на печке вытапливал тротил из корпуса снаряда.