Извлек из-за печки припасенную на черный день бутылку самогонки, сунул ее в сено и, не подъезжая к зданию полиции, погнал Руслана по дороге к Верховску. Пропуск у него есть, как у служащего в полиции возчика, а своему начальнику он уж сумеет объяснить, что знакомый старик в городе обещал ему бутылку самогонки. Вот эту бутылку и отдаст полицаю. А тому больше ничего и не надо.
— Конечно! Срочно пропустить! — Хорст вскочил, открыл шкафчик, извлек бутылку коньяку. Нажал кнопку, дверь приоткрыла секретарша. — Кофе. Две больших чашки, погорячей!
— Слушаюсь!
Дверь закрылась и сразу же отворилась снова.
— Хайль! — Он был в разорванной и окровавленной шинели советского офицера, прошел в кабинет Хорста, как в свой, устало плюхнулся в кресло.
Все это было очень неприятно штурмбанфюреру, потому что это был его кабинет, и еще более потому, что вошедший был ниже его по званию да и намного моложе... Но Хорст, опытный, видавший виды гестаповец, хорошо знал силу, и влиятельность эмиссара главного управления и всячески старался произвести на него выгодное впечатление.
— Рад вас приветствовать, гауптштурмфюрер! Рюмку коньяку? Сейчас будет кофе.
— Благодарю.
— Как вы? Не ранены?
— Нет. Это чужая кровь.
— Всегда приятней видеть чужую кровь, чем свою. Хартман принял шутку штурмбанфюрера, но не улыбнулся, а просто кивнул.
Секретарша, в черной форме шарфюрера СС, внесла на подносе кофе и по знаку шефа учтиво поставила на столик возле кресла, где сидел гость.
Хорст подвинул второе кресло и сел рядом. Гость пил кофе и молчал. Осторожно молчал и хозяин кабинета.
— Штурмбанфюрер!
— Да?
— Теперь можете взять всех тех, чьи адреса в городе я вам оставил перед уходом в лес.
— Сейчас?
— Немедленно, а то могут уйти. Хорст встал и снял телефонную трубку.
— Шнабель? Выезжайте немедленно по тем трем адресам. Да-да! Всех, кого там застанете. Да! И оставьте засаду. И сразу же доложите. Герр гауптштурмфюрер — у меня. Все!
Хартман снял шинель, бросил ее на подлокотник кресла, отпил несколько глотков кофе. Рюмка коньяку перед ним на столике оставалась нетронутой.
— А знаете, штурмбанфюрер, операцию можно начинать. И как можно быстрее. Мы уже сейчас можем не успеть. Но надо попробовать.
Хорст снова позвонил.
— Вилли? Да, это я! Начинай операцию «Ликвидация». Чтоб через двадцать минут люди были готовы. Я повторяю: выезд через двадцать минут. Да, весь батальон. На бронетранспортерах.
С минуту в кабинете стояла тишина, только было слышно, как гость снова хлебнул кофе.
— Вы, Вальтер, поедете в гостиницу? Моя машина внизу. Только покажите на карте эту их базу...
— Я буду руководить операцией.
— Но вы устали, Вальтер...
— Ничего. Я привык. Вы, штурмбанфюрер, можете остаться здесь.
— Хорошо, если вам так удобней...
— Удобней.
«А он со мной не очень-то церемонится,— с досадой подумал Хорст,— и действительно, чем-то напоминает удава...»
— И еще, штурмбанфюрер, пусть ваши люди дежурят у рации. Еще лучше, если вы сами.
— Хорошо, не беспокойтесь. Я буду наготове.
— И пусть мне принесут мою форму.
16. ОБЛАВА
Бой уже затихал. Только кое-где в лесу звучала автоматная очередь. И «шмайссеры», и ППШ. Но из «шмайссеров» стреляли и наши тоже.
Игнат лежал на утоптанном снегу, ожидая, что немцы начнут прочесывать ельник на склоне длинного холма, где он расположился. Если пойдут сюда, то надо будет дороже взять с них за свою голову. Потому что с Кулешовым никак не уйти. Его надо тащить, у него обе ноги ранены. А с таким грузом разве уйдешь от них. Они-то налегке...
Игнат разложил на снегу гранаты, четыре штуки — две своих и две кулешовских, автоматные диски, приготовился. Он слышал, как где-то в полукилометре звучали команды на гортанном языке оккупантов. До него отчетливо доносился, будто звучал рядом, лай овчарок-ищеек. Их было три. По звуку лая Игнат понял, что они на длинных «следовых» поводках.
Большого боя, можно сказать, и не было. Передовые группы немцев, спешившие к лагерю, вступили в перестрелку с прикрытием отряда. Смяли прикрытие... Партизаны, прикрывавшие отход, рассыпались, отступая среди густого и глухого ельника. Были потери у партизан, были. Но почти весь отряд все-таки успел уйти. Топорков остался верен себе.
И сейчас каратели перегруппировались и начинали прочесывать лес, чтобы выловить всех, кто не успел скрыться — раненых или отрезанных от своих цепью немцев. Однако светлое время уже кончалось. Свет дня еще оставался в лесу, но приближающиеся сумерки сделали снег серым, а елки черными, и было понятно, что в распоряжении карателей осталось не более получаса. Но они находились совсем рядом, в пяти минутах хода. Да еще с собаками... Собаки... Вдруг Игната осенило! Неожиданно к нему пришла мысль, которая обещала шанс на спасение.
Васька лежал на спине и кусал губы, чтобы не стонать. Бинты на ногах пропитались кровью и были наполовину красными...
Игнат быстро встал, приложил ладони ко рту, чтобы звук был громче и пронзительней, и завыл...
Погода стояла тихая, безветренная. Еще с полудня мороз стал крепчать, и сейчас в промерзшем и застывшем воздухе звук воя был отчетливым, ясным и катился далеко.
Хартман молчал, но командир карательного батальона видел его недовольство, раздражение, которое проявлялось во всех его движениях, в походке, в плотно сжатых губах.
Партизанский отряд ушел, потеряв убитыми всего несколько десятков человек. Хартман приказал взять двух-трех пленных, хотя в таких операциях он пленных не брал. Но на этот раз ему не надо было заботиться о сохранении своей собственной скрытности, потому что его уже и так знали в лицо, знали, что не погиб, а ушел. Так что пленные могли быть только «языками». Но никак не получалось с пленными. Все, кого немцам удалось обнаружить, были мертвы.
Комбат карателей, молодой щеголеватый гауптштурмфюрер, равный по чину с Хартманом, приказал солдатам прочесать холм слева и потом, если успеют до сумерек, лощину справа, заросшую молодым сосняком.
И вот впереди на этом лесистом холме неожиданно завыл волк. Громко, протяжно, пронзительно. И сразу же овчарки, рвавшиеся вперед, остановились, заволновались, поджали хвосты.
Волк снова завыл, и где-то в стороне, может, километрах в трех, ему откликнулись несколько волчьих голосов, протяженно завыли, то сливаясь в хор, то вытягивая поодиночке унылую песню зимней тайги.
Еще в юности Хартман часто слышал волков, их было немало в Поволжье, и сейчас он был уверен, что это не шутка партизан, хотя такая шутка не нужна и нелепа. Солдаты ведь не боятся волков. Выли самые настоящие волки. Сначала он удивился, потому что звери обычно сторонятся выстрелов, уходят в глубь леса. Но сейчас было короткое затишье, а волки в этих лесах все-таки привыкли к стрельбе, да и приближались сумерки — волчья пора. И потом, если ошибается он, то собаки ошибиться не могут.
И он решил не гонять впустую солдат по склону, а использовать оставшееся светлое время для прочесывания лощины. Потому что волк никогда не будет выть там, где рядом с ним — люди. Значит, на склоне партизан нет. Да и овчарки теперь уже не пойдут туда, даже если их заставлять. Вон как поджались...
Он распорядился, и цепи солдат повернули в другую сторону...
Когда немцы стали удаляться и когда гортанные выкрики команд и собачий лай были уже едва слышны, Игнат понял, что пронесло. Облава прошла мимо. Он собрал гранаты и диски, поднял раненого товарища, взвалил на спину, держа его за одну руку, и понес. Кулешов был для него не тяжелым, хотя минут через десять Игнат все равно взмок. Он хорошо уже знал местность вокруг покинутой лагерной стоянки, знал и маршрут отряда, но догнать своих удалось только к утру.
Отходящие партизаны уже несколько часов были на отдыхе, а Игнат шел всю ночь, позволяя себе только короткие остановки. Несколько раз Васька просил бросить его, настаивал, требовал, но Игнат ему говорил:
— Дурак ты, Васька, а не разведчик. И тот надолго замолкал.
...Кулешова сразу устроили на сани, и здесь же на стоянке врач довольно долго занимался его ногами. До места оставалось часа три хода, там, сказал доктор, Ваське сделают операцию, и все будет в порядке. Хорошо, что Игнат еще в лесу забинтовал ему ноги и остановил кровотечение.
Хохлов долго обнимал Игната, радовался, что и сам Углов уцелел и что Кулешова спас.
— Ну и мерзавец этот Галкин,— сказал Станислав Иванович,— а может, он и не Галкин вовсе... Вон как четко, гад, сработал... Но наш командир опять на высоте, опять перехитрил их... Почти все ушли. Только вот кто в прикрытии был. Там и мои разведчики тоже... Шесть человек всего вернулись. Если считать вместе со мной. Вот и вы теперь, слава богу. Теперь уже, значит, восемь нас.
— Я слышал, что переход еще часа на три и придем?
— Да, тут недалеко уже. Командир решил поставить лагерь в районе Серой пади. Не знаешь?
— Слыхать-то слыхал, а вот бывать не приходилось.
— Конечно. Боев ведь там не было.
— Будем надеяться, что и не будет.
— Будем.
17. РАСШИФРОВАННЫЕ ИНИЦИАЛЫ
Хорст хлопнул дверцей своего «оппеля» и вошел в подъезд гостиницы. Два солдата с автоматами щелкнули каблуками и вытянулись. В гостинице жили немецкие офицеры, и поэтому она охранялась. И снаружи, и внутри постоянно находились часовые. Посторонних там не было — только немцы. Кое-что переоборудовали, переделали на немецкий лад. Например, номер, где поселили Хартмана, был трехкомнатным, сделанным из трех номеров. Это был специально подготовленный номер для гостей из Берлина. После того, как в стенах были прорублены двери, комнаты покрашены и переоборудованы, начальник гестапо, еще прежний, лично сам все проверял, несколько раз приезжал, заставляя доделывать, подправлять, с истинно немецкой дотошностью и педантизмом. Но прекрасно подготовленный номер для гостей «сверху» не спас его карьеру. Его все равно отправили командиром роты эсэсовцев на передовую.