— Ох, умник.
Не получилось… Дальше.
— Вы не видели здесь девушку?
— Ай, позолоти ручку, скажу.
— На…
— Видела. Помню, ясноглазую. Ах, какая красавица. Вон туда пошла. Больше не видела, — заявила цыганка вся в юбках, как капуста в листьях.
Уже что-то. Значит, до этой точки маршрута Настя дошла наверняка.
Киоскерши. Ларечники. Бомжи. С кем только не переговорил Глеб. Но больше Настю никто не видел. Умаявшись, он уселся в скверике на скамейку. Итог — убил полдня, а толку нет… Пока нет. Передохнет чуток, потом встанет и пойдет дальше — от человека к человеку. Если надо, обойдет каждую квартиру, каждый магазинчик, каждый ларек. Проследит путь Насти отсюда и до той точки, где она исчезла. Кто-то должен был ее запомнить. Она слишком бросается в глаза. Запомнила же ее та цыганка.
На другой конец длинной скамейки пристроились два старичка. У одного на голове дырчатая белая шляпа. Другой опирался на большую палку с львом на набалдашнике и поглядывал сквозь затемненные очки. На вид им было под семьдесят.
— Ну, давай, — прокаркал один.
— Да не понукай, — возмутился второй.
— А я не понукаю.
— Давай.
Глеб с любопытством присмотрелся к ним. «Шляпа» вынул из потертого портфеля нераспечатанную колоду карт. Распечатал. Неожиданно его дрожащие пальцы стали ловкими и умелыми. Он, как фокусник, перемешал колоду, карты перелетели, будто волшебные, из одной ладони в другую.
— Ах, какой понт, — издевательски произнес волосатый. — Раздавай.
— Сейчас.
— Передергивать будешь — клюкой схлопочешь.
— Испугал-то как! Небось у самого по четыре туза в рукаве.
Карты, как птицы, стали разлетаться на расстеленную на скамейке газету.
— Ну.
— Не понукай — не запрягал…
Старичок с тростью профессиональным жестом ощупал карты, вынул лупу, осмотрел рубашки карт.
— Не бойся, не меченые, — хмыкнул партнер.
— Береженого Бог бережет, небереженого конвой стережет. На, — бросил первую карту.
Глеб придвинулся к старичкам.
— Что, хлопец, тоже сыграть хочешь? Давай. По маленькой, не обидим, — с видом профессионального зазывалы-наперсточника произнес «шляпа».
— Нет, спасибо.
— Правильно, — ответил второй — Еще порох в пороховницах есть. Лет тридцать назад лучше нас не было катал на Казанской дороге.
— Шулеров? — переспросил Глеб.
— Катал, молодой человек. Это цех. Это профессия. Была профессия. Какие люди были. Какие времена… А сейчас молодежь пришла на наше место. Зубастые, с «наганами», готовы в глотку вцепиться.
— Молодежь — дрянь. И стариков не уважают. Может, сыграешь, паренек? По-честному?
— Не умею… Я невесту ищу. Пропала. Где-то здесь.
— Козлов развелось — тьма-тьмущая. Опасно стало, не пройдешь по улице, — покачал головой «шляпа», небрежно бросая две карты.
— Вы ее не видели? — Глеб протянул фотографию.
«Шляпа» внимательно посмотрел на фотокарточку, в это время его напарник, ловко изогнувшись, заглянул в его карты л;
— Э, Спица, — кивнул он своему приятелю. — А это не та ли девчонка? Помнишь, позавчера болезному помогала?
— Точно. Она. У меня глаз — алмаз.
— Ага, сказанул.
— Чего сказанул? Все помню. Одному паралитику вон на той скамейке плохо стало. Как раз девочка эта идет. И тут же «скорая». Обычно часами не дождешься, а она за двадцать секунд появилась.
— А потом?
— А потом девчонка паралитика в «скорую» посадила.
— Ну?
— И «скорая» уехала.
— С девушкой?
— А кто ж помнит…
— С девушкой, сынок. Это не у него, а у меня глаз алмаз. С девушкой.
⠀⠀ ⠀⠀*⠀⠀ *⠀⠀ *
Кувалда так стиснул Настю в объятиях, что она не могла даже слегка пошевелиться. Изловчившись, она сумела-таки двинуть его еще ногой по голени — с таким же успехом она могла бы колошматить бетонную стену.
— Ах, ершистая, — прошипел он и, начиная посвистывать, как паровоз, стал делать какие-то судорожные движения и тереться о тело Насти. Его пальцы стиснули ее грудь так, что девушка закричала от боли. Она попыталась впиться зубами в его слюнявый подбородок, но он легонько ударил ее лбом по голове, и в глазах ее потемнело.
— Ох, хороша. Ершиста…
Он сипел все сильнее. Что его могло остановить на земле? Да ничего — ни пуля, ни землетрясение.
— Приятно будет, — застонав, просипел он, и начал сдирать с Насти платье, как очищают с банана кожуру.
Больше всего ей сейчас хотелось умереть. Но не получится. За что Бог карает ее? Она не знала. Но чашу страданий ей было суждено испить до дна.
— Егор, — послышался негромкий окрик. — Оставь ее.
Как мог этот спокойный голос остановить распалившееся, дошедшее до точки кипения чудовище? Ведь его остановит только бронебойный снаряд.
Но Кувалда замер. Глубоко вздохнул, будто набирая воздух в легкие после глубокого нырка. Приподнял без видимого усилия Настю и отставил ее в сторону, как переставляют статуэтку в серванте.
— А я что? — пожал он плечами и бросил на Настю полный сожаления взор, так ребенок смотрит на игрушку, которую у него отнимают, чтобы отдать другому. — А я ничего.
Менгель подошел к нему и встал напротив. Кувалда умудрялся смотреть на шефа, который был на голову ниже его, снизу вверх.
— Предупреждал?
— Да как-то… — промямлил Кувалда.
— Материал портишь. И какой материал. Как бы самому материалом не стать…
Менгель резко повернулся и вышел из помещения.
— Материал, — недовольно передразнил его Куалда. А как материалы — мальчонок из восьмого блока — портить… Материал…
Он сплюнул и щелкнул переключателем. Осталась гореть только слабая фиолетовая лампа, которая не гасла никогда.
— А ну спать, шлюшье племя! — По-старчески шаркая подошвами, он вышел вслед за шефом…
⠀⠀ ⠀⠀*⠀⠀ *⠀⠀ *
Сверхъестественная способность Глеба попадать в различные истории снова дала о себе знать. На этот раз в полукилометре от собственного дома. Автобусы в последнее время стали ходить все реже и реже, так что от метро он предпочитал добираться пешком, пустынными местами, прилегающими к железной дороге, точнее, к заброшенным путям. Там царили запустение и хаос. Валялись штабеля поросших мхом шпал. На отводном пути истлевал настоящий паровоз времен войны рядом с давно сгоревшим, обугленным купейным вагоном. Пустовали ангары, которым не нашлось применения. В некоторых уголках за повалившимися заборами теплилась какая-то жизнь — на костре жарили картошку бомжи, нюхали бензин малолетние шпанята, сновали, с опаской оглядываясь, путейские рабочие.
Места эти пользовались дурной славой. Здесь можно было и пропасть без следа. К тому же они весьма подходили для преступных разборок, которые в этих краях время от времени и случались. Нормальные люди сюда предпочитали без особой нужды не соваться. Глеба же к категории нормальных людей отнести было трудно, чему подтверждение — его беспокойная судьба.
— Тебе говорили? — услышал он крик, доносившийся из зияющего пустыми окнами двухэтажного покосившегося здания.
— Ну…
— Предупреждали?
— Угу…
Вопль боли, глухие звуки ударов.
— Замочить и под паровоз!
— Не надо!
— Надо, Муравьед.
— Бабки дам.
— Поздно…
Остановившись, Глеб, прислушался к разговору. Он понял, что кого-то действительно собираются «мочить и бросать под паровоз». Вновь послышались звуки ударов, и Глеб, проклиная все на свете, сменил курс. Даже если бы он и захотел поступить иначе, все равно не смог бы — теплилось в душе нечто такое, что не позволяло спокойно идти дальше, когда кого-то убивают.
Пригнувшись, он пролез сквозь наполовину обрушившийся забор, перемахнул через поваленное, перекрывшее половину дворика дерево и пробрался между разбросанных ржавых железяк, в которых можно было опознать списанные запчасти от тепловозов.
— Мужики, закурить не будет? — наобум вякнул он, надеясь, что при случайном прохожем (хотя кто сюда припрется случайно?!) убивать никого не будут.
Во дворике толкалось несколько человек. Тощий мужичок в белой футболке и голубых джинсах лежал на земле с разбитым в кровь лицом. Над ним стоял удивительных габаритов громила, в руке он держал нож, который уже успел пустить в ход — один удар он нанес тощему. Непонятно было, зачем ему нож. При такой комплекции можно спокойно убивать руками. Рядом с ним стоял коротко стриженный парень в кожаной куртке, высокий, крепкий — хотя, конечно, он ни в какое сравнение не шел со своим товарищем. В стороне на корточках сидел заморыш, похожий на гиббона из московского обезьянника.
Громила оторвался от своей жертвы и задумчиво посмотрел на Глеба.
— Ты кто? — крикнул он.
— Работаю здесь.
— Ах, работаешь…
По всему видно было, он прикидывает, как быть. Не доводить до беды и убраться подобру-поздорову, оставив в покое и жертву, и этого психа, который с готовностью камикадзе суется черту в пасть? Или разделаться с обоими? Где один труп, там и два.
Глеб почувствовал за спиной движение, скосил глаза и увидел, как из-за штабелей появился еще один — черноволосый, крепко сложенный джигит высокогорной народности. В руках он держал свинцовую трубу.
— Валим обоих, — решил громила-главарь. — Без стрельбы.
Остальные только и ждали этого сигнала. Они с готовностью кинулись на новую жертву, казавшуюся совершенно беззащитной. Действовали они слаженно, как пережившая не одну голодную зиму опытная волчья стая. Только ощерились они не клыками, а ножом, кастетом и металлической трубой.
Глеб не увидел, а привычно ощутил траекторию обрушивающейся на цего свинцовой трубы. И дальше выключил сознание. Они дрались, стремясь растоптать, убить его. И он оставил за собой право на убийство. Никого убивать не хотелось, но как получится.
Высококлассный боец, особенно в русских единоборствах, действует на рефлексах, инстинктах и естественных движениях. Пока будешь задумываться, куда летит чужой кулак, просчитывать его траекторию, почуешь его вскоре на своих губах. Когда касаешься раскаленной плиты, то отдергиваешь руку очень проворно. Рефлекс. Реакция, выработанная за миллионы лет твоими предками.