— И грим этот идиотский.
— Почему идиотский? Очень неплохой грим. Я и то тебя бы в нем не узнал.
— Ох, конспираторы. «Ленин в восемнадцатом году».
— Необходимость, Глеб. Жестокая необходимость.
Артемьев и Глеб сидели в автомашине ГАИ. Глеб подозревал, что машина настоящая. В аренду, «Легион» ее, что ли, взял? Впрочем, Глеб особо не ломал голову над подобными вопросами. Он видел, что возможности у его новых товарищей по оружию значительные. «Легион» может многое. К сожалению, не все.
— Глеб, тебе, как всегда, везет. На пустом месте словить такую информацию, — покачал головой Артемьев. — Мы за ней безуспешно охотились долгие месяцы, а тебе само упало — за кружкой пива, в светской беседе.
— Само, — кивнул Глеб., — Если Муравьед не подставка. И если нас просто не водят за нос.
— Слишком все сложно для подставки, — возразил Артемьев. — Как ты себе видишь технологию? Как они могли при такиих обстоятельствах подвести под тебя Муравьеда? Вряд ли.
— Поглядим.
— Поглядим. Недолго осталось, — согласился Артемьев. Его мучили те же вопросы. Если это ловушка, то они рискуют очень многим. Такой вариант просчитывался, и были предприняты некоторые меры, чтобы самый неблагоприятный расклад не обернулся катастрофой.
— Недолго, — кивнул Глеб, прикрыл глаза, откинулся на сиденье, отложив в сторону автомат. В сторону все мысли о предстоящей операции. Вообще все в сторону. Полное расслабление. «Лесное озеро» — так называл это состояние Лесовик. «Мидзу но кокоро» — дух как вода — так говорят дзэн-буддисты. Что-то схожее с состоянием высшего спокойствия, Великой Пустоты — нирваны, к которой стремятся мудрецы на Востоке. И все-таки несколько иное. Все в мире рождается из пустоты. Из тишины. Воин обязан уметь слушать тишину.
Мысли текли плавно, сами по себе, будто отделяясь от сознания и приобретая собственную жизнь. Глеб погружался в какое-то инобытие. Поднимались из глубин сознания смущавшие поверхность «озера» четкие, будто сделанные цветным фотоаппаратом картинки-воспоминания. Безмятежный, спокойный дух не мог отринуть их, взлететь над ними и воспарить в небесной выси. Сознание даже в краю «лесного озера» не могло озрешитьг-ся от них. Оно возвращалось к прошлому, Глеб каждый раз глядел на прошлое немножко с другой стороны, пытаясь понять нечто, двигавшее его судьбу. Этим и отличается блаженная нирвана Востока от «лесного озера» русского воина. Мудрец Востока отдается блаженству высшего мира, возносясь над всеми, в том числе и над самим собой. Русский воин стремится к пониманию, дабы служить другим и тем самым приподнимать себя.
Воспоминания. Школа. Институт. Ранние потери. Приобретения. Горе и радости. Глебу все давалось легко. Он скользил по жизни, как житель благодатных теплых краев, срывая обильные плоды и не затрачивая на это больших усилий. Золотая медаль в школе. Отличник, красавец, спортсмен. Кандидат в мастера спорта по легкой атлетике. Первый разряд по настольному теннису. У Глеба были прекрасные способности к языку, и ему пророчили престижный иняз имени Мориса Тореза, или даже институт международных отношений — предел мечтаний граждан Союза на переломе семидесятых-восьмидесятых, означавший загранпоездки, чеки Внешторга, шикарные тряпки, машины. Вся эта мишура Глеба совершенно не привлекала. Привлекало другое. Он поступил на химфак университета. Научные работы, похвалы профессоров, намеки на хорошее будущее. И на третьем курсе — первая гроза расколола мигом почерневшее небо — в авиакатастрофе погибли родители. Военный самолет с командованием Тихоокеанского флота рухнул в море. Полковник Александр Кондратьев и капитан медицинской службы Валерия Кондратьева летели в нем. Не спасся ни один человек. А Глеб впервые понял, что такое полная безнадежность. Что такое отчаянье, от которого не скрыться ни днем, ни ночью. Сознание готово было рухнуть куда-то в темную пучину. Один день круто изменил все — когда Глеб перешагнул порог храма Богородицы и встретил там отца Алексия, родители были атеистами. Сын же теперь каждый день молился о них.
Окончил университет, устроился в один из институтов Академии наук, получил свою тему. Его сверстники жили совершенно другой, суетной жизнью — интриговали, продвигая диссертации, фарцевали, заколачивали деньги, флиртовали, прожигали жизнь. Глеб же полностью ушел в работу в лаборатории, провалившись в какой-то иной, страшно интересный мир. Тогда его образ жизни очень походил на образ жизни Рауля Брызова в пору его научной карьеры, но только Глебу об этом было неизвестно. Да и не волновал его какой-то там Брызов. То, что творилось вокруг, не слишком занимало его. Он будто выпал из свой эпохи. Но выпасть из нее невозможно. Она уже лязгала оружейной сталью.
В той своей прошлой жизни Глеб ни разу не поднял руку на человека. К нему, учитывая габариты и спортивные заслуги, не лезла школьная и дворовая шпана. Если бы ему сказали, что его судьбой станет война, он просто бы рассмеялся. Мухи обидеть, не то что на жизнь человека посягнуть, не смог бы. И все изменилось в один миг. Хрупкий кокон, в котором он обитал, распался, и по обнаженной коже будто ударили пламя и холод.
Тот отпуск парни решили провести все вместе, спускаясь по рекам Алтая: Слава и Таня Барановы, Глеб и его невеста Алена. Со Славой Глеб уже ходил на байдарках, и никаких проблем не возникало. А вот его жену знал плоховато. И вскоре понял, что тащить ее в этот поход было ошибкой. Ей все не нравилось. Руки болят; ноги болят. Комары. Консервы. Попутчики. Все плохо. Она была постоянно раздражена и все время пыталась сцепиться с кем-нибудь, особенно почему-то с Глебом. Глеб принципиально никогда ни с кем не обострял отношений и только отшучивался, не обращая внимания на ее уколы. Таню это бесило еще больше. Она все-таки добилась своего — вывела из себя мужа, полаялась с Аленой. В результате все переругались вдрызг. И Барановы утречком отбыли восвояси, оставляя друзей. Оставляя на смерть.
Алтайский край гудел. Перекрывались дороги. Пропахивали безоблачное небо военные вертолеты. Прочесывали местность поисковые группы внутренних войск и милиции. Из колонии строгого режима ушло четверо окончательно потерявших человеческий облик зеков. Они убили двоих охранников, и теперь у них было два автомата. Путь их проследить оказалось совсем несложно. Он был устлан трупами. За еду, за одежду беглецы расплачивались одной валютой — кровью. Кровью чужой. И вот четверка набрела на Глеба и Алену.
— Хороша мартышка, — услышал Глеб прохладным утром голос, больше похожий на петушиный крик.
Глеб попытался выбраться из спального мешка, но измазанный в грязи сапог припечатал его к земле.
— Лежи, крысеныш.
Их было четверо — тех самых беглых зеков. Четверо — и два автомата. Глеб с испугом смотрел на пришельцев, не в силах отделаться от мысли, что перед ним прямо из воздуха материализовались дьявольские персонажи картин Босха. Бритые черепа, зато небритые лица, перекошенные чертовской веселой злобой.
— Вылазь, мартышка, — произнес обладатель петушиного голоса — паренек лет двадцати пяти с белесыми прозрачными рассеянными глазами, переломанным вдавленным носом и щербатым ртом. Он облизнулся и шмыгнул носом, глядя на Алену.
_ Оставьте меня в покое, — крикнула она.
Щербатый нагнулся над ней и поиграл перед ее лицом здоровенным разделочным ножом.
— Кому сказал, сучка, — он прибавил несколько забористых выражений.
Глеб нутром понял, к чему идет дело, поэтому поспешно произнес:
— Берите все. Только нас не трогайте. Пожалуйста. Мы будем молчать.
В ответ он получил презрительный взор Алены — она считала, что Глеб ведет себя просто малодушно. Он же ощутил дыхание смерти. Впервые дало о себе знать врожденное предощущение опасности, и оно подсказывало — главное сейчас выжить.
— Глянь, Сопатый, они не скажут, — захохотал костлявый дылда в просторной японской куртке с темным замытым пятном на рукаве — кровь ее бывшего хозяина. В руках он сжимал автомат.
— Слышь, молчать будут! Ха!
— Фуфлыжники. А маруха ничего, — костлявый вытряхнул-таки отбивающуюся Алену из мешка.
— Оставьте… Оставь меня. — Она дернулась, попыталась ударить щербатого.
— Не вертухайся. — Он сплюнул и влепил ей пощечину, Алена упала на землю и всхлипнула.
— Я тебе счас пропишу! — щербатый занес ногу.
Глеб к тому времени выбрался из своего мешка. Он стремительно рванулся вперед. Опыта драк у него не было. Но от его удара сдвоенными руками бугай с синюшным лицом, удивленно крякнув, осел на землю.
Глеб не собирался погибать. Голова работала на удивление четко. Он хотел допрыгнуть до низкорослого кавказца и вырвать у него автомат. Шанс на успех был невелик, Глеб понимал это. Но других шансов не было. Он не верил, что эти люди пощадят их. Они пришли за их жизнями — это было понятно.
Глеб почти успел. Но тут послышался гром. Средь ясного неба. Глеба повело куда-то вбок. Он сделал еще шаг, но ноги слабели. Кто-то несколько раз ударил по груди. Не больно — будто палочками по барабану. Боли вообще не было. Просто все вдруг начало темнеть. А потом в лицо уткнулась холодная, с каплями росы трава. И он потерял сознание.
Глеб не видел самого страшного. Он лежал, продырявленный автоматной очередью, а в это время беглые зеки куражились над Аленой. Они творили что-то неописуемое.
Не видел Глеб и того, что произошло потом. Как из леса выступил седой бородатый старик, похожий на сошедшего с картины волхва. Как осклабились убийцы, только что добившие изнасилованную, истерзанную девушку. Они обрадовались еще одному развлечению. Им хотелось еще крови.
— Тоже свежатинки захотелось, дед? — щербатый улыбнулся во весь рот, кивая на растерзанную девушку. — Не успел.
— Старик Хоттабыч, — А костлявый шагнул к старику. — Ты его, Бацилла, не задевай. Колдун, не иначе, хи…
Костлявый потянулся к старику, похоже, решив схватить того за бороду… И зарылся в траву со свернутой шеей.
Первые секунды беглые зеки просто не могли поверить своим глазам. А потом стало слишком поздно. Точнее, поздно было с самого начала. С того момента, когда старик увидел эту свору бешеных псов и два распростертых тела.