Иногда Глебу начинало казаться, что он вплотную подходил к той грани, за которой начинается власть лукавого. Слишком много всего пришлось ему натворить на войне. Слишком много было крови, страданий. Глеб изводил себя мыслями о том, какое он имеет право отнимать чужие жизни. А потом видел политых бензином и подожженных врагами женщин из медсанбата в Бендерах, вырезанные мусульманами селения в Югославии, изнасилованных и истерзанных бандитами в Чечне детей в детском доме и труп воспитательницы, пытавшейся, беспомощно и бесполезно, прикрыть их, защитить слабыми женскими руками. И тогда понимал, что никогда ему не сойти с пути, нужно опять сжимать в руках меч. И рука его была крепка. Карал врагов без жалости. Не оставлял без внимания и своих — беспощаден был к мародерам, не допускал притеснения мирного населения. Воин дерется только с воинами.
Времена действительно были тяжелые. Нечисть и нетопыри вроде тех, что встретил он на берегу речки на Алтае и которые забрали жизнь его невесты Алены, расплодились в невиданных количествах и, казалось, лезли из каждого погреба и подвала. Бесово воинство правило бал в России, в кровоточащих, отвалившихся от нее республиках. И Глеб не видел этому конца. И часто ловил себя на мысли — не прав был Лесовик, надеясь на что-то. Россия все-таки гибнет, и ничто не спасет ее. И впадал он в страшный грех — грех отчаяния. Порой малодушно стремился укрыться от всего этого. Но ничего не выходило. От своей судьбы не уйти никому. И Глеб вновь надевал разгрузочный жилет и брал привычно и сноровисто в руки автомат…
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
— Говорит Восьмой. Путешественник прошел через ворота, — послышалось из динамика, — С посылкой. Команда прикрытия — восемь. Два контейнера. Квитанции…
Восьмой изложил диспозицию.
— Отлично, — кивнул Артемьев, — Магомед с грузом прошел через таможню.
— И Трактор с бригадой там.
— Ну, держитесь, сучьи дети… Говорит Единица. Вариант пять, — произнес Артемьев в микрофон.
— Восьмой — понял.
— Третья группа — ясно.
— Десятый понял.
— Поехали.
Глеб повернул ключ зажигания, и автомашина ГАИ тронулась с места.
⠀⠀ ⠀⠀*⠀⠀ *⠀⠀ *
Магомед жизнью своей был вполне доволен. Поскольку он жил как мужчина. Точнее, так, как должен жить мужчина в его представлении. А именно — воевал, убивал, насиловал, брал что хотел, мародерствовал. «Главное, не чтобы был конь, а чтобы была винтовка. Будет винтовка — будет и конь, будет и уздечка», — говаривал его отец. И Магомед был полностью с ним согласен.
Магомед считал, что джигит из него — хоть куда! Никому спуску не даст. Чемпион России по контактному карате. С автоматом обращается, как скрипач со скрипкой — мягко, нежно и точно. Кровь врага вызывает у него только радость, и нет, не было и не будет в сердце жалости к тем, с кем судьба свела его в бою. Он не жалел никого — будь то женщины или дети. И не боялся никого — рбудь то человек, будь то шайтан. Магомед был гордым сыном гор и везде собирался жить не иначе, как по своему разумению. Пока у него это получалось.
Первого человека он убил, когда ему исполнилось шестнадцать лет. Это был кровный враг семьи, его, связанного, вывезли высоко в горный аул. Дядя Магомеда сунул ему в руки старинный кинжал с серебряной рукояткой и сказал — давай. Магомед зажмурился и нанес удар. Потом еще один. Что было потом — помнит плохо. После ему рассказывали, что его пришлось оттаскивать от безжизненного тела, и по лицу мальчишки текли слезы; выронив кинжал, посмотрев на свои руки, он вдруг рассмеялся. После он всегда смеялся, когда резал врагов.
Что было потом? Приобщился с родственниками к делу. Благо времена настали лихие. Грабили в ущелье машины. Некоторых водителей отпускали. Некоторых — нет. Когда русские шайтаны вошли в братскую Ичкерию, Магомед пошел воевать. И воевал честно, как джигит. Участвовал в знаменитом захвате русской больницы. И был готов убивать женщин и детей этих русских шайтанов. И убивал как мог.
В той победной войне Магомед показал, на что он способен. Он гордился собой. Гордились им и его родственники. Только порой, когда накатывала тоска, приходили воспоминания о том, чего вспоминать не хотелось… Как взяли его федералы. Как русский спецназовец засунул ему в рот гранату и демонстративно поиграл чекой, заявив:
— Сейчас выйду… С кольцом. Успею.
И как Магомед вдруг забыл на миг, что он джигит. Как весь мир вдруг, собрался в одной точке, как в линзе, и Магомед понял, что нет в мире ничего важнее, чем быть живым. И как, расплачиваясь за право жить, дал наводку на аул, где размещалась диверсионная группа, в которую он входил. Всех его товарищей положили русские шайтаны. Накрыли артиллерией, а потом добили. Но Магомед не расстроился. Его это устраивало. Его предательство так и осталось с ним и только с ним. И знать о нем больше никому не надо.
Потом война кончилась. Магомед остался не у дел. Дележка в Ичкерии прошла как-то мимо него. Кто наркотиками будет заниматься, кто дотации из российского бюджета делить, кто банковскими махинациями и ворованными машинами промышлять — чеченцы между своими тейпами поделили, каждому свое досталось, а те, кто со стороны, из братских республик, как Магомед, — те мимо.
Куда податься горцу, которому нужны деньги и которому нравится стрелять? Конечно, в Москву. Кавказ в столице опять в авторитет начал входить. Притихли после того было горцы, как русские войска в Ичкерию вошли, подумали, что это всерьез. А после победы голову подняли, опять во всеуслышание заявили, что их это город — Москва. А кто из русских мафиози сомневается — вон они, абреки, с гранатометами и автоматами, готовы спуститься с горных склонов, вырезать крестных отцов вместе с семьями и обратно — на вершины. А русская мафия чем ответит? Ничем. Даже силовые структуры ничего не смогут сделать. Ичкерия ныне свободная республика — чужакам там сразу кишки выпустят, и для ответного удара, что ментовского, что бандитского, недоступная.
Так примерно и мыслили горцы. Так и поступали. С боевой группой, как на своей земле, врывался Магомед в московские и санкт-петербургские квартиры, забрасывал гранатами, добивал людей выстрелами в затылок. И чувствовал, как сладостная мысль билась в голове: «Я мужчина. Я джигит. У меня есть винтовка». Он не знал жалости. Как не знали ее его земляки, те, с кем он работал.
Потом все пошло как-то не так. На очередном деле под Москвой попали в засаду. И теперь уже не он добивал в затылок, а его братьев добивали — так же безжалостно. Сперва подпалив да помучив. А Магомед ушел.
С трудом вырвался. И остался без работы. Пока его не пригрел Мирзоев.
Мирзоев был дальним родственником Магомеда. И держал в Москве под контролем контрабанду радиоактивных материалов, оружия и всяких штуковин, разворованных с предприятий военно-промышленного комплекса. Его бизнес процветал. Во всем мире дельцы знали Мирзоева. Магомед занялся привычными делами — подстрелить, приструнить, выбить долги, сопроводить особо ценный груз.
«Синий лед» достался им случайно. Мирзоев знал, что он стоит огромных денег, но понятия не имел, куда его деть. Начал искать, вроде бы нашёл покупателей, но тут его повязала немецкая полиция. Вместе с Мирзое-вым накрылись еще с десяток активных членов бригады, а также «окно» в шереметьевской таможне. Магомед остался один с «синим льдом» на руках и с контактным телефоном покупателя. Пришлось связываться со старым знакомым — Трактором. Трактор, когда они познакомились, еще не был бригадиром солидной бригады и правой рукой Гунявого. Он приехал зарабатывать деньги в Ичкерию, месяц честно стрелял в российских солдат, но после первой серьезной заварушки сделал ноги, перепугавшись до смерти за свою шкуру. Теперь Трактор в авторитетах, ныне у него связи на таможне. Он, пообещал обеспечить доставку груза и безопасность сделки.
Как и было обещано, таможню и сам Магомед, и его бесценный груз прошли без труда. В зале встречающих его ждал Трактор с помощниками. Двое из них в камуфляжной форме с эмблемами охранного агентства — имели право на ношение оружия, их пояса оттягивали кобуры с «Макаровыми». И еще там был Аслан — двоюродный брат. Конечно, друзья хорошо, но родственники лучше, поэтому для страховки Магомед привлек своего родича.
— Здравствуй. — Магомед по-кавказски обнял Трактора и расцеловался с ним. Потом с Асланом.
— Рад видеть, Магомед. Как Европа? — спросил Трактор.
— Отлично Европа. Есть деньги — что Москва, что Париж — всюду хорошо.
— Значит, надо, чтобы деньги были.
— Дружба главнее. Будет дружба — будут деньги, — засмеялся Магомед.
Один из помощников Трактора хотел взять у Магомеда контейнер со «льдом», но горец бросил на него такой взгляд, что бык отпрянул.
— Я сам, — нахмурился Магомед.
— Какие вопросы, — пожал плечами Трактор.
Белый «БМВ» и вишневый. «Ниссан» ждали около входа в аэропорт.
— Большим человеком стал, Трактор, — покачал головой Магомед. — Таможенники с руки едят.
— Кто только с моей мозолистой ладони не ест.
— Говорят, ты под каким-то Гунявым ходишь.
— Пусть пока говорят, — поморщился Трактор. Шофер белого «БМВ» услужливо распахнул дверцы.
Магомед кинул контейнер на заднее сиденье и сам уселся там. Трактор сел впереди. Охранники и Аслан пристроились в «Ниссане».
— Поехали, — приказал Трактор.
Две машины тронулись с места, обогнув красный аэрофлотовский «Икарус», съехали с пандуса и двинулись по направлению к Москве.
— Что хоть это такое? Химическое оружие? — спросил Трактор, кивая на серебряный контейнер.
— А хоть бы и химическое. Разница есть?
— Не хотелось бы, чтобы этой фиговиной твои земляки Москву накрыли.
— Зачем тебе Москва? — засмеялся Магомед. — Я тебе как брату скажу… Понятия не имею, что это такое.
Магомед говорил истинную правду. Он действительно понятия не имел, что привез в Москву. Может, и оружие. А может быть, бактерии чумы. Его это совершенно не волновало. А волновала только цена. Тот перепуганный американец, вышедший в Мюнхене на Мирзоева, требовал за контейнер семьсот тысяч долларов, не уставая заверять, что только особые обстоятельства заставляют его сдавать товар по такой дешевке. Этому нетрудно было поверить. Американцу на пятки наступали спецслужбы США, в планы которых не входило церемониться с ним… На что этот американец надеялся? На благородство горцев? Так он ошибся. Его труп упокоился на дне Боденского озера с куском рельса на шее.