Девяносто первый год. Высшие госчиновники выбрасывались из окон, мерли от инфаркта, как тараканы от дихлофоса. Старый мир трещал, а на его месте возводилось уродливое строение мира нового, где никому ничего не нужно и никто ни за что не несет ответа. Лучшее время прятать концы.
Bce-таки что-то осталось. В памяти людей. Какая-то база КГБ в Подмосковье была, курировал ее действительно Кунцевич — это удалось узнать наверняка. А еще — в том же девяносто первом, сразу после путча, при загадочных обстоятельствах исчезает один из сотрудников Кунцевича — подполковник Мечников.
Бородин знал Мечникова. Классный сотрудник, отлично проявил себя в боевых операциях. Хороший боец. Потом — работа в контрразведке, участвовал в разоблачении агентурной сети ЦРУ. Он относился к числу тех людей, которым не рекомендуется класть палец в рот. По материалам уголовного дела и оперативных проверок напрашивался вывод, что Мечникова пытались ликвидировать, но он ушел. Где он сейчас? Нашел ли его «Синдикат» и лежит он где-нибудь в земле сырой или на дне Москвы-реки? Сожжен в крематории? Или прячется где-то на просторах России? Все может быть. Но шанс, что он остался жив, достаточно велик…
⠀⠀ ⠀⠀*⠀⠀ *⠀⠀ *
Семен Борисович Резник оставался председателем Комитета по помилованиям. Но это был уже не тот человек. От ведения заседаний он уклонялся. Сидел в углу, без всякого интереса слушая выступающих, голосовал, механически поднимая руку — как все, чтобы единогласно, благо условный рефлекс выработан. В нем что-то перегорело, сломалось. Он утерял стержень. И теперь из человека, обуреваемого мелкими страстями, амбициями, с завидным энтузиазмом проповедующего абстрактные принципы, из которых почему-то извлекается конкретная выгода, он превратился в человека, который доживает отмеренный ему срок. В манекена для голосования. И многие сомневались, что он выйдет из этого состояния, даже когда после смерти дочери пройдет достаточное время. За его спиной начали шушукаться.
— Сдал Семен Борисович, — гневно сверкала очами престарелая поэтесса. — Потеря дочери — страшно. Но есть еще долг. Перед людьми. Перед священными правами личности!
Она говорила с пафосом и совершенно серьезно.
— Конечно, — скульптор изо всех сил старался не закатывать глаза и ничем не показывать, как осточертели ему душевнобольные — а именно к этой категории он справедливо причислял собеседницу. — Но все-таки такое горе… Как он будет тянуть такую работу дальше?.
— Вот именно. Ведь она требует полной самоотдачи.
— Искусство вечное, конечно, это важно. Но бывают моменты, когда важнее общественная деятельность. Надо наступить на горло собственной песне…
— Правильно! — глаза поэтессы полыхнули мутным желтоватым огнем.
— Я решил полностью отдаться общественной деятельности.
— Именно такие люди и нужны новой России!
Скульптор все-таки поморщился от этого лозунгового призыва. Звучал примерно так же, как лет десять назад всенародно любимое «Слава КПСС!».
— Вы, конечно, хорошая кандидатура на должность председателя, — увлеченно продолжила поэтесса.
Теперь приходилось сдерживать улыбку удовлетворения.
— Попозже вернемся к этому вопросу. Все-таки пока неэтично, — потупился скульптор.
— Обязательно вернемся!
Скульптору очень хотелось стать председателем. Он-то знал, как лучше использовать это кресло. Впрочем, не он один обливался слюнями. Потихоньку уже начинали плестись сети интриг с целью захвата власти. Резникова его друзья-интеллигенты в лучших традициях волчьей стаи уже списали со счетов, и теперь оставалось накинуться на него всем скопом и схрумкать вместе с шерстью. — конечно, интеллигентно, вежливо, тактично, как и положено между культурными людьми.
А Резников продолжал тянуть лямку будней. Плыл по течению. Без интереса, без радости. Он выплакался в первый день, когда ему сообщили о смерти дочери. И застыл в оцепенении.
Однажды на общеобязательной презентации, устраиваемой новым русскоизраильским фондом, один приятель подошел к Резникову, грея по всем правилам в ладони фужер с греческим коньяком:
— Совсем скис, — покачал он головой, глядя на писателя. Так нельзя. Жизнь продолжается..
— Продолжается, — безучастно кивнул писатель.
— Кстати, давно Хотел познакомить тебя с одним хорошим человеком. Адвокат Гольдштейн. Поговоришь с ним? Полезное знакомство. Вхож, — приятель приподнял глаза, указывая ими куда-то на небо, и по его виду можно было подумать, что адвокат вхож к самому Господу.
— Поговорю.
Познакомилась. Слово за слово — договорились скрепить знакомство на подмосковной даче. Резникову это было не нужно, но он продолжал вращаться, как запущенный волчок, по привычке, в силу инерции, и остановиться ему было непросто.
Встретились на следующий дейь на роскошной даче с бассейном, колоннами, высокой кирпичной сторожевой башенкой и сараем на двести квадратных метров.
Писатель пил, но почти не пьянел. Адвокат оказался своим в доску, и, может быть, несколько месяцев назад его общество и доставило бы Резникову удовольствие. Но не теперь.
— Дело веду, — к вечеру в баньке разоткровенничался адвокат. — Плевое дельце такое. Чистейшая милицейская провокация. Хотят доказать, что мой клиент якобы торговал оружием. Дали пять лет. А у него двое детей. Двое девочек. Парень хоть куда. Не пьет, не курит. Высшее образование. А ему — пятерку. За что?
— С группировкой связан? — спросил Резников, которого работа в комитете научила зрить в корень.
— Да наговаривают все! Какая-то чеченская община… Хотелось бы помочь парню, а не знаю как. Кассацию отклонили. Погибнет в тюрьме человек. По-человечески бы помочь…
Резников неопределенно пожал плечами.
— Да что мы все о делах, — вдруг засуетился Гольдштейн. — Замучил я вас своими разговорами. Хотелось бы о писательском труде услышать. Говорят, платят-то не много.
— Вообще не платят, — кивнул Резников. Начинался привычный разговор. И в привычной манере.
— Не ценят интеллект. И имя… Кстати, мог бы посодействовать. Консультации для разных фирм.
— Консультации? По поэзии Маяковского? Или по германскому роману двадцатого века?
— Ну что вы, право? Разные вопросы. И суммы — не гонорары. Большие суммы, уверяю.
— Из любви к искусству?
— Десять тысяч долларов..
— Нет.
— Ну, пятнадцать, — в голосе адвоката прозвучала неуверенность.' Разговор шел не так, как задумывался.
— Ерунда, — Резников будто очнулся. — Мне нужно другое. Так и быть — посодействую освобождению вашего клиента. Но услуга за услугу.
— Всегда рады помочь.
— Говорят, есть взрывчатка такая, которую металлоискатели не проявляют. Правда?
— Да, вроде есть. Пластиковая.
— Она мне нужна.
— А?
— Она мне нужна, повторяю..
— Я не торгую взрывчаткой. Что вы! Это же противозаконно.
— Будет?
Адвокат лукаво улыбнулся и кивнул…
⠀⠀ ⠀⠀*⠀⠀ *⠀⠀ *
Глеб вгляделся в фотографию человека, которого ему надо найти. Лицо вполне подходит для шпиона, но не для голливудского, а для настоящего — незаметен в толпе, никаких особых примет. Обычное лицо обычного человека. Как его искать? Кто его только не искал! Милиция, госбезопасность, «Синдикат». Выдвигались различные версии, вплоть до того, что подполковник перешел на сторону врага и сейчас консультирует ЦРУ или Интеллиджёдс сервис. Но эта версия была отброшена — такую находку не утаишь; если бы он объявился в Лондоне или в Вашингтоне, об этом стало бы известно.
«…Спецсообщение. Сов. секретно. 25 июля 1994 года в Санкт-Петербурге сотрудниками областного Управления ФАГБ засечен подполковник Мечников. За ним было установлено наружное наблюдение, согласно приказу — не брать, следить. От наружки подполковник ушёл. После этого нигде больше не возникал».
Есть шанс найти его? Если и есть, то слишком мизерный, это Глеб, будучи реалистом, осознавал четко. И вместе с тем он должен найти подполковника. Притом в ближайшее время.
Артемьев и Глеб, обложившись материалами на КК-11, просчитывали все возможные варианты. Как найти человека? Где он может быть? Россия? Ближнее зарубежье? Если бы. А то — Европа или Латинская Америка. Ничего, можно достать и оттуда. Лишь бы знать — откуда.
Что делать человеку, за которым началась жестокая охота? Нужен паспорт. Нужна масса документов. Нужно жилье. Нужно, нужно, нужно… Нормальный человек спасовал бы перед этим длинным списком. Но только не Мечников. Одно время он отвечал за легендирование сотрудников, работающих на нелегальном положении в России. У оперативников, занимающихся подобными делами, в силу их информированности и знания подводных камней привычка заранее готовить пути отхода. Тем более начало девяностых, все готовились к самому худшему. Мог все устроить так — комар носа не подточит.
О чем еще должен позаботиться человек, выходящий в отставку столь своеобразным способом? Изменить внешность? Это вряд ли. Процедура слишком дорогая. Правда, учитывая специфику деятельности Мечникова, ему нетрудно было бы договориться и на бесплатное обслуживание. Но не так уж и много специалистов на Руси, готовых сделать квалифицированную операцию, так что отыскать такого благодетеля было бы нетрудно, а от него, глядишь, протянулась бы ниточка и до самого подполковника. Да такую заурядную физиономию нечего и менять. Можно с утра до вечера показывать его фотографию по телевизору, и все равно никто не подумает, что этот тип и есть какой-нибудь Семен Семенович из соседней квартиры.
Искать человека без исходной информации — дело гиблое не только в масштабах страны, но и одного крупного города. Можно заниматься этим три года, а на четвертый выяснить, что все это время разыскиваемый жил в соседнем доме. Не стучаться же в каждую квартиру с вопросом — это не вы ли тот беглый опер?
Информация нужна. Какая? Где ее копать? Отрабатывать связи, среду обитания. С уголовниками это проходит. Искать какого-нибудь Кольку Припадочного, сорвавшегося из ИТУ номер пять? Сориентируешь агентуру в преступной среде — глядишь, где-нибудь на «малине» Припадочный объявится, и в тот же день его будут ждать оперы со стволами наготове. Но офицер госбезопасности не пойдет на «малину». Не пойдет он и в офицерский клуб или на заседание совета ветеранов КГБ.