– Не бойся, сынок, это я, – сказал голос матери. – Провожаю тебя…
У порога Кахарман еще раз обернулся.
– А дальше мне нет пути. Прощай, сынок! Передай Насыру: пусть простит меня. Да не забудьте – в Караое я должна лежать… только в Караое… Прощайте!.. Прощайте… – И глаза ее стали удаляться в степь, и вокруг них долго еще было светло.
– Aпа… Апатай… – шептал Кахарман. Кайыр толкнул перед им дверь, посадил за низкий стол, а сам стал читать молитву. Меиз и ее сноха сидели за приготовленным столом поникшие, скорбные. Голос Кайыра был приятен, он мягко выводил мелодию. И хоть Кайыр не очень понимал слов молитвы – постепенно он забывал арабский язык, – но читал искренне, отдаваясь тому печальному чувству, которым была полна сейчас его душа. «Милостивый Аллах, ниспошли свою милость на усопшую; не оставь нас, живых, без своего благословения – старых и моло дых. Аминь!»
– Аминь! Аминь!
Все провели ладонями по лицам, обращаясь к Богу с мольбой.
Кахарман постепенно приходил в себя. Лица женщин были заплаканы, движения бесшумны. Он обратил внимание на мальчика трех-четырех лет, который у печи забавлялся с кошкой. Тишину дома время от времени нарушал его веселый смех. Но что-то странное, нездоровое было в ребенке – тяжелое дыхание, кашель, в котором он заходился, низко клонясь лицом к полу.
В первую очередь все беды гибнущего моря отразились на детях. Из тысяч новорожденных умирает каждая сотня – еще в материнской утробе или едва появившись на свет. Другие отказываются брать грудь – молоко матерей отравлено; вырастают дети чахлыми, болезненными. Да, этот малыш болен – недолог, будет его земной век, это видно по всему.
Кахарман давно знал Сарсенгали и добрую, сердечную Меиз. Меиз приходилась им дальней родственницей по отцовской линии. Сейчас Кахарман подумал, что надо было бы поблагодарить этих людей – близко приняли к сердцу смерть Корлан, помогли, как могли.
– Не думал, что придется беспокоить вас, апа, – промолвил Кахарман. – Другого выхода у меня не было, поверьте…
– Да будет ей земля пухом! – ответила Меиз. – Тяжело придется Насыру без Корлан… – Она вздохнула, и Кахарман сообразил, что причина скорби в этом доме не только смерть Корлан.
– А где Сарсенгали? – спросил Кахарман в недобром пред чувствии.
Светлоликая сноха Гульбаршин быстро встала и ушла. Из другой комнаты послышался ее плач. Мальчик оставил кошку и насторожился, потом тоже заплакал и бросился за матерью.
Меиз не плакала – лишь дрожал подбородок да прыгали губы. Она рассказала: Сарсенгали сейчас в Семипалатинске. Махамбету дали шесть лет за участие в декабрьских событиях. А позавчера они были извещены администрацией исправительно-трудовой колонии, что их сын повесился.
Меиз достала письмо и протянула Кахарману. Кахарман вытащил листок бумаги из конверта и стал читать.
«Мама, – писал Махамбет, – я ни о чем не жалею и не чувствую себя виноватым. Я жил, как мне подсказывала совесть. Но в нашей насквозь продажной, подхалимской, преступной жизни я, кажется, не нашел себе места. Если будут говорить плохо о тех ребятах, с которыми я вышел на площадь тогда, – не верьте ни единому слову. Мы хотели другой жизни – вот и вся наша вина. Особенно не верь тем, кто будет говорить, что мы поднялись против русских, – это вранье. Мы хотим жить свободно и счастливо на своей родной земле – при чем здесь русские?..
До этого я верил, что когда-нибудь мы добьемся своей цели. Теперь я не верю, мама! А ты прости нас: и Мухтара за его смерть в Афгане, и меня… Прости меня, мама… Иного выхода у меня нет…»
Дальше Кахарман не мог читать. Сжал кулак, так что побелели костяшки пальцев. В дальней комнате все плакала сноха – теперь вместе с ней плакал больной ребенок. О боже – долго ли нам еще мучиться? Долго ли? Когда ж ты нас всех успокоишь – убьешь наши сердца, чтобы никогда они больше не страдали? Выколешь нам глаза, чтобы ничего они больше не видели на этой земле?
В тот самый день, когда Кахарман с Кайыром тащили к разъезду гроб с телом Корлан, Игорь уговаривал старшего пилота остаться на острове Акеспе, чтобы запечатлеть сверху момент раздвоения малого Синеморья, объясняя, что снимок этот будет для науки бесценным.
– Шутки шутите, Игорь Матвеевич! – сердито возражал пилот. – Это же ветер Карабаса! Нас вдребезги разобьет, только взлетим! Нет, не могу. Как хотите – не могу.
Тогда Славиков пообещал выплатить им за этот день в тройном размере. Летчики, посовещавшись в сторонке, сдались.
– Только надо это проделать как можно быстрее. – Старший пилот осмотрелся вокруг. – Не нравится мне этот заунывный вой. Того и гляди, обернется бурей – тогда конец.
– Мы готовы. Сережа, пошли! Лишь бы наша АФА не подкачала.
– Система в порядке, пленка на месте. – Сергей обернулся, – Игорь Матвеевич, на связи будьте сами, пожалуйста… Студенты наши еще слишком зеленые.
– Обязательно сам. И вы держите со мной связь без провалов.
Вертолет поднялся и, кренясь набок, стал заворачивать к малому Синеморью.
Сильный ветер поднимал над солончаковыми просторами песок, но на поверхности моря было относительное спокойствие – слабо, будто бы даже лениво всплескивалась ленивая волна. По высохшему руслу Сырдарьи стремительно неслась стая сайгаков. Лена тронула Сергея, показывая вниз: снимай! Сергей, прицеливая фотоаппарат, думал: что же могло спугнуть животных?
Как правило, горячий ветер в это время года быстро иссушал мелкие водоемы до самого дна. Но если он будет бушевать неделю, море – по его предположению – начнет иссыхать с катастрофической скоростью, и к концу недели может случиться такое: от его двух половин останутся небольших размеров озера…
Из-за продолговатого песчаного холма выскочил вдруг табун лошадей – их тоже гнал страх. «Чего же испугались?» – успел подумать обеспокоенно Сергей, как в то же мгновение ветер резко усилился и стал швырять вертолет в воздухе, как детскую игрушку. На связь вышел Игорь. Он кричал:
– Немедленно назад, слышите! Земля требует: назад!
Но было поздно – в считанные минуты ветер превратился в ураган неимоверной силы. Только теперь понял Сергей, от чего спасались лошади и сайгаки. Они бежали к Бетпакдале – их настигала страшная белая буря, бушующая смесь соли и песка.
Лена оглядела аппаратуру АФА – в порядке. Впереди табуна несся огненный жеребец – он летел, почти не касаясь песка копытами. Лена была заворожена этим зрелищем и совсем забыла об опасности. Между тем вертолет швыряло вверх и вниз, вправо и влево. Казалось, минута – и он развалится на куски. В самом деле, в следующую минуту машину так тряхнуло, что мотор заглох и машина полетела вниз. Впрочем, даже не вниз, а в тартары. Потому что в действительности вертолет не падал, а совершенно без определенного направления носился в воздухе, как пустой спичечный коробок на уличном ветру. Этим же чудовищным порывом ветра с земли, с клочка ее поверхности, составлявшей в диаметре километров восемь-десять, – внезапно слизнуло и лошадей, и сайгаков, и волков, и лисиц, и редкие деревья, что еще оставались по-над бывшим руслом Сырдарьи. Слизнуло, но тут же скопом ударило все это скопище живых тварей оземь – и снова подняло, и завертело вместе с вертолетом будто бы в одном котле. И живые еще! – и мертвые твари теперь носились в воздухе, сталкиваясь, друг с другом, шкрябая по обшивке вертолета безвольными копытами…
За несколько мгновений до этого ужаса из норы выползла старая, седая волчица, прислушалась и, чуя недоброе, жутко завыла. Она ждала с охоты самца. Любопытных волчат, которые выползли вслед за ней, она тут же пошвыряла одного за другим обратно в нору. Самец, тоже чувствуя приближение стихии, торопливо волок за холку придушенного корсака. Услышав призывный вой волчицы, он задвигался еще быстрее. Волчица даже не посмотрела на брошенную перед ней добычу. Покусывая самца за гриву, она увлекла его в нору. Но волк вернулся, затащил добычу в убежище. Припозднись он хоть на мгновение, с ним бы случилось то, что случилось в следующую секунду с огненным жеребцом, как раз проносящимся мимо. Жеребца в мгновение ока сдуло с земли – протяжное ржание его волк услышал уже из поднебесья. Высунув из норы морду, самец завыл так жутко, что волчата в страхе прижались к земле. Он выл долго, потом к нему присоединилась и старая волчица…
Мимо овальных окошек вертолета все летели и летели твари, кувырком, ногами вверх, задом наперед. Вдруг к окну прибило испуганные, глаза какого-то непонятного большого существа. Лена в ужасе вскрикнула:
– Дракон! Дракон!
– Какой дракон? – не понял там, на земле, Игорь.
– Это индрикотерип! – прокричал Сергей в микрофон. Лишь пилотам не было дела до дракона. Они не выпускали штурвал из рук; у них была цель – посадить машину на один из песчаных холмов. Но управления практически не было – они могли рассчитывать только на милость судьбы.
– Вы с ума сошли! – прокричал Игорь. – Индрикотерипы вымерли тридцать миллионов лет назад!
– Видимо, не все!
Огромное непонятное существо ударилось об окно, стекло разлетелось вдребезги.
Тридцать миллионов лет на территории нынешней Тургайской области стоял густой лес, в нем обитали громадные толстокожие индрикотерипы. Казалось, эта чудовищная буря, бушевавшая сейчас, разворошила глубь времен и из ее разломов встали эти твари, чтобы засвидетельствовать конец Синеморья, конец света…
Сергей от ужаса не мог шевельнуться, он будто прирос к стулу.
Огненный жеребец еще раз ударился о корпус вертолета, затрещали его ребра…
Позже, когда нашли остатки разбитой машины, Игорь обнаружил пленку, снятую Сергеем. Когда ее проявили, Игорь увидел этого самого огненного жеребца, увидел крупно его глаза – налитые кровью, обезумевшие от страха. И понял, о каком индрикотерипе кричали ему Лена с Сергеем… И содрогнулся, отчетливо сознавая, что это он послал их на смерть.
Пятый день бушевал ураган, не ослабевая ни на минуту. День сменялся ночью, ночь днем, но некому было различать это. В одиноком доме на седьмом разъезде его обитатели жили в каком-то одном сплошном времени: без утра, без вечера, без дня и ночи. Окна были завешены и снаружи, и изнутри, но все равно пыль проникала в дом. Женщины время от времени принимались сметать ее со стен, с постелей, со столов. Скоро у порога возвышалась порядочная ее куча. На пятый день – может быть, в полночь, а может быть, в полдень – все в доме очнулись от