страшного грохота. «Наверно, снесло крышу», – подумал Кахарман. Но потолок почему-то не рухнул. Все в доме настороженно молчали. Казалось, заговори они – и потолок, который держался, наверно, на последней какой-нибудь слабенькой зацепочке, в то же мгновение накроет их.
Только человек, живущий в песках, может знать, как сильно гнетут лютскую душу ветры Карабаса. Стихия как будто бы всякий раз берется доказать человеку, как он ничтожен, как он мал перед силами природы. «И чего ты кичишься, человечишко, – будто твердит она, – чего ты бьешь себя в грудь? Тоже мне сыскался властитель природы! Дай посмотрю на твое могущество: останови меня, обуздай! Ха-ха, не можешь? То-то и оно! Тогда спасайся, может, и останешься в живых, обделавшись со страху. Эге, да это еще не наказание, это всего лишь наказаньице за все то, что ты натворил на земле. Она еще воздаст тебе, подожди маленько…»
Собственно говоря, это были мысли отчаявшегося Кахармана Конечно, сейчас ему было страшно умереть – вернее, он готов был к смерти, как к заслуженному наказанию, не вполне, – но он оправдывал эту стихию, воспринимал ее как кару, которая послана человеку. По сути дела, впервые, при том что он лично, все ж таки, прятался от урагана, он любовался им, был на его стороне.
Кайыр тоже проснулся, его тоже потянуло на размышления. Он сидел, свесив с кровати ноги. «Вот тебе и конец света, черт бы все побрал! А ты все суетился, все копил копеечку. Для чего? А ведь это было смыслом твоей жизни, твоего риска. Странно, что все это может закончиться так быстро… вон как завывает, будто замогильные песни поет, все ниже и ниже прижимает к земле и этот домик, и тебя вместе с ним, все торопит: в землю! в нее! обратно! в прах!.. Ну и ладно, чему быть – того не миновать, так говорят. Я не олух, чтобы сидеть в этой халупе и ждать конца, я вообще, простите, противник печали! Надо хватать у скуповатой жизни-матушки все, что успеешь: баб, водку, деньги и все прочее. Вон Кахарман… надо же, столкнула нас судьба в этой землянке, будто перед смертным часом… Так вот, Кахарман. Поразмышляем. Чего он добился – хороший, умный, честный человек? Скитается, не пришей рукав – ни кола, ни двора, ни копейки за душой. Бр-рр, даже страшно, как подумаешь. Ни партии он не нужен, ни власти, ни черту, ни богу – надо же! Один как перст… Конечно, если представить, что у нас везде были бы люди похожие на него, – жизнь была бы неплохая, хоть и называлась бы социализмом. Ничего, такой социализм оказался бы еще терпимым. Но ведь нет таких людей – единицы их, считанные единицы! Положим, дом этот сейчас рухнет, мы все тут, красиво выражаясь, погибнем под останками. И я проходимец и деляга, и он – умный, честный, героический человек. Конечно, Кахармана оскорбляет такое безразличие, а мне даже приятно, чего скрывать? Как там говорится в Коране… дай-ка вспомнить, ага…»
Тут на него посыпался песок, пришлось отложить воспоминания. Кайыр чертыхнулся, увертываясь от струи песка.
Кахарман тоже сел, на него, видно, тоже посыпалось.
– Да, попали мы в переплет, Каха…
– Я все думаю: не крышу ли снесло?
– У меня тоже полная постель. Черт с ней, с крышей, – потолок бы не рухнул. Но вообще похоже на светопреставление, Каха. Вы, разумеется, не читаете духовных книг. А там вот что сказано, между прочим: «Сколько поселений возгордилось над приказом их Господа и его посланников: и Мы рассчитались с ними сильным расчетом и наказали их тягостным наказанием. И вкусили они вред своих дел, и последствия их дел оказались убытком».
– Коран?
– Он самый. В светских книжках так не пишут, где уж беллетристам…
– Не могу я тебя понять. Читаешь духовные книги, знаешь, Коран – а живешь совсем не по Корану. Водку пьешь, куришь анашу, даже меня совратил на эту гадость…
– Ну и как вам эта «гадость»?
– Будто летаешь в воздухе. Довольно-таки мило, не стану врать.
– Анаша – вещь! Это же спасение! Если бы не она – я бы давно свихнулся…
– Есть в этом какая-то мысль… – Кахарману не хотелось спорить.
– Коньячку не желаете, Каха? Все веселее будет…
– Давай! – Кахарман подумал, что спиртное сейчас не помешает.
Они зажгли керосиновую лампу Кайыр достал бутылку, початую еще в поезде, разлил.
– За то, чтобы выжить да пожить еще маленько, а, Каха?
– Пусть будет так! – Кахарман тоже поднял стакан. Посыпался песок, лампа потухла.
– И на том ладно! – рассмеялся Кайыр. – До рта донесем, а все остальное… – Он опрокинул стакан.
Кахарман тоже выпил.
– Солью отдает…
– Теперь все здесь отдает солью – мы, наверно, насквозь ею пропитаны. Пятый день валяемся – как бы пролежни не завелись. Где ночь, где день – я уже перестал соображать. Даже лицо ваше подзабыл, Каха… – Он снова расхохотался.
В соседней комнате горестно вздохнула Меиз. «Нелегко ей подумал Кахарман, – потерять обоих сыновей – это ж надо. Сама бы не сломалась. Вон Кызбала наша… как быстро состарилась женщина! Правда – чем сильнее душевные муки человека, тем быстрее он идет к своему концу»
Он принюхался – от Кайыра потянуло горьковатым запахом анаши.
– Покурите, Каха?
– Не стоит. А скажи мне, добрый молодец: не хочешь поступить в институт, получить образование… Чего зря болтаться?
Кайыр хихикнул:
– Святая простота! Вы знаете, сколько у меня дипломов? Целых три! Да что они мне? Бумага – она и есть бумага. Хоть и говорят – без бумажки ты букашка, а я и с бумажкой чувствую себя дерьмом, если нет в кармане других бумажек, тех, на которых Ленин нарисован.
– Ого! Откуда же у тебя столько дипломов?
– А то не знаете? Я их могу и десять купить. Ныне все можно купить. Даже человеческую голову!
– Ну, это ты загнул!
– Отвечу. Я тоже когда-то в это не верил. Но когда мне в Узбекистане сказали, сколько это стоит – стать членом нашей славной партии, или, пардон, – депутатом, парламентарием, так сказать, – поверил. Мне показали и людей… Неужели это для вас секрет, Каха? Не верю.
Кахарману не понравились эти речи:
– Покупается и продается многое, но правду вам не купить! Она, понимаете ли, не продается!
– Каха, вы ломитесь в открытые двери. Вы что, защищаете этот ваш купленый-перекупленый социализм? Правда – это по ведомству божьему. Вы правы – ее не купить: ни коммунистам, ни нам, делягам. Я думаю, вы не обижаетесь, что я так резко говорю о коммунистах. Надеюсь, себя вы отделяете от тех, про кого я говорю?
– Отделяю. И очень жалею, что в свое время в ряды партии хлынули проходимцы вроде тебя! Надеюсь, что ты, в свою очередь, не отделяешь себя от этих коммунистов, хотя и не состоишь в партии?
– Не отделяю, но разве дело во мне, Каха, или в вас? Собственно говоря, о чем мы спорим? Вы, Каха, гражданин и герой. Я – отребье. И вы, и я, как видите – не у дел…
– Нет, вы-то как раз у дел, – мрачно ответил Кахарман. – Пока у дел.
– Ну и слава Богу, – согласился Кайыр. И снова налил.
Который день ураган неистовствовал и над Караоем. Казалось, что он в довершение всех бед вознамерился снести обезлюдевший, жалкий аул с лица земли – без следа. Он валил дома, легко поднимал в воздух запущенные сараи, времянки и далеко уносил их в пески. Крыша насыровского дома, до вчерашнего дня ухавшая, хлопавшая, как ночная сова крыльями, но, безусловно, присутствовавшая, напоминавшая этими звуками, что она все еще является частью дома и как-никак хранит его от еще больших бедствий, – сегодня сорвалась, покатилась по улице, а там, дальше, ее, всю взлохмаченную, легко подняло в воздух – и она растворилась в белом, бушующем мороке навсегда. Обвалился и дувал, ворота тоже были снесены. Насыр, естественно, сидел дома, перебирал четки и время от времени повторял:
– Иа, Алла, сохрани нас, грешных, помилуй.
За день до того, как буря обрушилась на Караой, привезли почту, оставили в доме Насыра, и теперь Бериш усаживался к лампе и читал все газеты подряд без разбора. Читал он вслух, но Насыр, прислушиваясь к вою ветра, поглядывал на внука рассеянно, не вникая ни в одно газетное слово. И хоть Бериш знал это, но читал вслух с необъяснимым упорством. Наверно, ему было нелегко переносить тишину, да и чем было ему заняться в эти дни – нелепая, конечно, ситуация.
БЫВШИЙ БОЛГАРСКИЙ РУКОВОДИТЕЛЬ Т. ЖИВКОВ, НАХОДЯЩИЙСЯ под следствием, переведен из Главного следственного управления в больницу военно-медицинской академии.
ВЧЕРА В СООТВЕТСТВИИ С СОВЕТСКО-ВЕНГЕРСКИМ СОГЛАШЕНИЕМ о выводе частей Южной группы войск Советской Армии, временно находящейся на территории Венгрии, отправился на Родину первый воинский эшелон.
ПЕРВЫЙ ЭШЕЛОН СОВЕТСКИХ ВОЙСК, УХОДЯЩИХ ИЗ ЧЕХОСЛОВАКИИ с танками, боевыми машинами пехоты, другой техникой, прибыл на пограничную станцию Чоп.
В ЦЕНТРАЛЬНОЙ СТУДИИ ПЯТОЙ ПРОГРАММЫ ФРАНЦУЗСКОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ состоялась торжественная церемония провозглашения «Человека 1989 года». «Человеком 1989 года» избран Михаил Горбачев.
ЛИВНЕВЫЕ ДОЖДИ НЕОБЫЧНОЙ СИЛЫ обрушились на крупнейшую по населению китайскую провинцию Сычуань. По предварительным данным, в результате стихийного бедствия погибли не менее 50 человек, свыше 150 получили ранения.
В НОЧЬ НА СУББОТУ БУХАРЕСТ НЕ СПАЛ. НЕВОЗМОЖНО ЗАСНУТЬ под грохот взрывов, густой треск пулеметных и автоматных очередей. Тысячи граждан покинули свои дома, присоединились к перешедшим на сторону народа солдатам, чтобы защитить завоеванную кровью свободу.
БЫВШИЙ РУМЫНСКИЙ РУКОВОДИТЕЛЬ НИКОЛАЕ ЧАУШЕСКУ И ЕГО жена Елена покинули пределы Румынии, сообщило бухарестское радио.
ЭГОН КРЕНЦ, ЕЩЕ НЕДАВНО ГЛАВА ГОСУДАРСТВА, генеральный секретарь СЕПГ, сегодня – безработный. «Другую работу найти трудно. Я, пожалуй, стану писателем», – заявил он газете «Бильд».
НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ ЧЕХОСЛОВАКИИ ВАЦЛАВ ГАВЕЛ ОКОЛО 5 ЛЕТ провел под арестом. Свой приход в Пражский Град новый глава государства отметил широкой амнистией. К началу нового года в Чехословакии была примерно 31 тысяча заключенных. Более 20 тысяч выйдут на свободу. Слушая речь Гавела, уголовники плакали.