Тобагабыл подтолкнул сына в спину:
– Дедушка решил взять тебя с собой, иди в лодку…
Юноше было лестно, что старики выбрали его провожатым, и он застеснялся. Заметив его замешательство, Насыр позвал:
– Не стесняйся, джигит. Подтолкни лодку…
Шортанбай спустил на воду лодку и запрыгнул в нее. Кахарман в бытность свою директором отправил в институт документы на нескольких толковых ребят. В число понравившихся Кахарману парней попал и Шортанбай. Он учился в Одессе, сейчас у него наступили каникулы, а через несколько дней он должен был ехать на Каспий отрабатывать практику. Он никогда не был на дальнем острове Корыме, о котором много слышал, так что предложение стариков пришлось очень кстати. Он был любопытен и тут же спросил Насыра, показывая на воду:
– Насыр-ага, вода совсем не волнуется, лежит, можно сказать, пластом… Отчего это так? А ведь дует ветер…
– Слишком много соли в воде, сынок, – она тяжелая, как свинец.
Насыр взял направление к Корыму и, когда вышли в открытое море, доверил руль Шортанбаю. А сам поправил подушку под головой Акбалака и спросил, не надо ли ему чего.
– Как легко дышится, Насыр! – воскликнул Акбалак. – Сильно же я истосковался по морскому воздуху! Зачерпни воды я умоюсь…
Насыр набрал ковшом воды и стал поливать на руки Акбалаку.
– Бисмилла! – Акбалак с благодарностью ополоснул лицо и откинулся на подушку, ничего больше не говоря. Он долго всматривался в сторону Шумгена, который все дальше и дальше отдалялся от них, потом удивленно цокнул языком и сказал с сожалением:
– Кладбище как наше разрослось, а, Насыр. Здесь еще не все, как я понимаю: многие из наших людей умерли в чужих краях… Что-то случилось, Насыр. Люди мрут, как мухи, даже в войну такого не было.
– Это еще не все, Ака, ты прав. В последние годы запрещено перевозить в вагонах мертвых…
– Как так? – испуганно спросил жырау. – Да неужто в степи не хватает места всем?
Насыр пожал плечами:
– Говорят, нужны цинковые гробы. Такой гроб трудно достать, да и стоят они очень дорого… Так что непросто умирать на чужбине…
Лицо Акбалака потемнело, он снова прикрыл глаза. Насыр стал прислушиваться к царапающим звукам – это плотные водоросли задевали дно лодки. Они раздражали его – буйные, неестественно зеленого цвета. Но чем дальше они уходили в море, тем реже слышались эти звуки. Вода становилась прозрачнее, стало хорошо просматриваться дно. Насыру вдруг показалось, что под лодкой промелькнула большая рыбина – во всяком случае, он отчетливо различил ее тень. В самом деле – большая, исхудалая рыба вскоре оказалась совсем близко от лодки, и Насыру почудилось, что он увидел шрам на ее голове.
– Шортанбай, сбавь-ка скорость, – приказал он.
Да, теперь он совершенно отчетливо различил на голове рыбы шрам – он узнал в ней ту большую рыбу, которая когда-то перевернула его лодку. Он схватил весло со дна лодки, изготовился, но она нырнула под лодку и теперь показалась с левого борта. Насыр видел ее исхудавший хребет – в сущности, это был скелет, обтянутый блестящей чешуей. Глаза ее и рот были прикрыты. Вдруг Шортанбай удивленно вскрикнул:
– Насыр-ага, белуга, что ли?
Насыр посмотрел по правому борту. В самом деле, это была белуга с выводком. Эти мелкие рыбешки напоминали во многом осетрового малька, но признаки уродливой мутации ошарашили Насыра. Мальки были одноглазы, и единственный глаз этот располагался на самой макушке. «Вот и рыба уже перерождается», – с ужасом подумал он и зло сплюнул.
Глаза Акбалака по-прежнему были прикрыты, он молчал, одному ему были ведомы его мысли. Ближе к полудню Насыр дал старику напиться. Солнце припекало все крепче, усиливалась жара. Вскоре открыл глаза Акбалак, но отвернулся от Насыра, не отрываясь смотрел на воду. Насыр хотел было рассказать ему о виденной белуге и одноглазом выводке, но передумал – на сердце у старого больного жырау и без того было, наверно, тяжело. Но осторожничал Насыр зря. Услышав крик Шортанбая, Акбалак очнулся и увидел эту редкую теперь для Синеморья белугу и одноглазых ее детенышей. Но тут же снова смежил веки.
Уж сколько лет изо дня в день, отравленные отходами химических заводов, обе Дарьи несут ядовитые воды в море. Оно давно уже бессильно само очиститься от вредных веществ – оно такое же бессильное и беззащитное, каким сейчас, на закате жизни, был Акбалак.
Его тоже объял ужас, когда он увидел этих мальков, когда представил, как чудовищны и омерзительны будут они через некоторое время, превратившись в крупных особей. Ему было больно, но он не удивился. Ибо вспомнил, что несколько лет назад нечто непонятное произошло с его собственной коровой – у животного выросли бивни, похожие на слоновьи.
– Насыр, – проговорил Акбалак, не отрывая взгляда от воды, – ты мулла, ты человек, который доверительно разговаривает с Богом. Ты столько лет говоришь с ним о нашем бедном море, но воды у нас не прибавляется…
Насыр ответил не сразу:
– Ака, ты всю жизнь подсмеивался над Богом, над муллами и хаджи… Как-то у нас с тобой не получалось серьезного разговора о создателе; думаю, что и сейчас не получится.
Акбалак негромко рассмеялся.
– Потеснили люди твоего боженьку, Насыр, залез он обоими ногами в один сапог. Он там сидит себе на небе и ничего еще не понял. А люди уже в космос летают, совсем не спрашивая его, можно или нельзя…
Насыр, по-прежнему соблюдавший пятикратные молебны, заучивший назубок слова Корана, в последнее время тоже не мог отделаться от сомнений. Если у Аллаха есть глаза, неужто же он не видит, как умирает Синеморье?
Однако Насыр сказал:
– Не будем богохульствовать понапрасну. Сколько бы человек ни летал в космос – ему Бога не потеснить…
– Если действительно существует Бог, я бы хотел сказать ему пару крепких слов за то, что посылает такие беды на человечество…
– Ты же не веришь, что Аллах существует!
– Не верю, в общем-то. Да иногда думаю: а вдруг он все-таки есть, а я умру и ничего не скажу ему.
Насыр рассмеялся:
– А себе, Ака, ты ничего не хочешь сказать? Только чело веку свойственно видеть недостатки других и не замечать собственного несовершенства – истинная, правда! Нет, Ака, давай не будем трогать Бога. Давай лучше поговорим о людях – вот они как раз заслуживают того, чтобы попасть под твой острый язык. Я не сомневаюсь, что несчастья на земле творятся не Богом, а людьми. Допустим, Бога нет. Но можешь ли ты объяснить, откуда берется та дьявольская сила, которая толкает людей к плохим поступкам, которая сбивает их с пути истины и справедливости, добра и разума?
– В человеке борятся три силы. Первая – это его доброта, его человечность. Вторая сила – это лев, готовый к борьбе, к нападению. А третья сила – мерзость, склонность ко лжи. Эта сила похожа на свинью.
– А эта сама свинья, не есть ли дьявол, Ака?
– Может быть. Люди зачастую превращаются в безмозглых свиней, я давно в этом убедился. Животные намного добрее душой, разумнее. Нам, людям, ох как далеко до них…
– Верные слова, Ака. – Насыр встрепенулся. – Я давно их ждал от тебя… – Теплое чувство к старцу заполонило сердце Насыра, и ему захотелось поговорить о чем-нибудь простом, человеческом. – Расскажи, Ака, как твою кобылку увел средь бела дня молодой жеребец…
– И вовсе не среди бела дня. Это было вечером. – Акбалак, произнеся это, закашлялся, на лбу его выступили крупные жилы. Вынул платок, приложил его к глазам, на которых появились слезы. Отдышался и попросил пить, потом вернул Насыру пиалу. – Лошади относятся друг к другу с пониманием, с нежностью. Я не стал пускаться за ними вдогонку – их сердца мгновенно прикипели друг к другу, и любовь их уже ничем невозможно было разрушить. Да и грех бы взял я на душу, если бы попытался это сделать. Хорош был этот огненный жеребец – прямо чудо! Ну, какая бы кобыла устояла перед ним?! И я подумал: пусть они долго-долго любят друг друга – благословил их, как детей…
Акбалак посмотрел вдаль – будто бы там, далеко на горизонте, летели кони – и среди них он видел и огненного жеребца, и свою молодую, стройную кобылу…
Когда стали приближаться к острову, опять дно лодки стали облеплять водоросли. Акбалак с жадностью вглядывался в полоску земли – она ширилась, становились четче очертания деревьев. Но и остров, по мере приближения к нему, все больше и больше повергал Акбалака в уныние. Поредели деревья на нем – был он какой-то поблекший, скудный; зеленой чашей посреди синего моря его можно было назвать теперь, разве что, закрыв глаза. Да, умирает море – стало быть, всему на свете есть конец. Он, Акбалак, теперь это знает и чувствует как никто другой: он умирает сам. Тонкая, ностальгическая улыбка тронула губы Акбалака. Кто теперь поверит, глядя на этого иссушенного старика, что некогда он был цветущим, крупным мужчиной? Что был когда-то совсем молодым? Старость тогда казалась далекой, совершенно невозможной, невероятной. И вот теперь, на закате жизни, вздумал он вглядеться в свою молодость и видит – поблек остров Корым; даже знакомый саксаул, тогда восхитивший его и Карашаш своей мощью, теперь выглядел поникшим, ослабшим.
Ах, Карашаш, любимая Карашаш! Давно уже нет тебя на этом свете, но и Акбалаку осталось недолго идти земной дорогой. Тело Карашаш осталось на дне моря, а его, Акбалака, похоронят в земле. Но душа его будет витать над морем, вместе с теми чайками, которых сейчас видит он, когда лодка приближается к Корыму. Как знать, может быть, и душа Карашаш тоже летает над морем и томится в ожидании души Акбалака, как знать… Интересно, как они встретятся на том свете? Они, наверно, бросятся друг к другу в объятия и, не разнимая рук, пролетят над островом или останутся на Корыме? Возможно, ее душа нашла здесь себе приют, почему бы и нет?
Тогда… тогда… Акбалак крепко задумался, и его вдруг мгновенно осенило. Он не должен быть похоронен в песках! Его тело должно опуститься на морское дно, как в свое время тело Карашаш. Да-да, как же он до этого раньше не мог додуматься? Вот оно, последнее его желание, которое он выскажет Насыру, выскажет всем своим близким. Именно Насыр должен предать его тело морю: ему-то не надо объяснять, что только так он сможет отыскать Карашаш на том свете. Пусть это странное решение поначалу отпугнет людей, но потом они поймут, они все потом поймут…