После виски живительный огонь разлился по жилам Кахармана. Зная, с какого рода молодежью общается он сейчас, Кахарман поначалу не мог подавить в себе того презрения, которое он всегда испытывал, глядя на подобную публику. Но теперь, после виски, он попытался взглянуть на них по-другому. В свою очередь, молодые люди, как показалось Кахарману, во многом приняли его за «своего». Они поводили его по комнатам, пересыпая свою речь скользкими шуточками, потом привели в комнату, где был «видак». И проводили громким смехом, когда он попятился назад, увидев на экране голых мужчин и женщин. За столом Кайыр обсуждал с одним из ребят свои дела. Кахарман успел услышать: «Два куска – не меньше. За меньше – нет» Он смолк и обратился к подходившему Кахарману, очень удивленный:
– Каха, вам не понравился фильм?
– Ты знаешь, я уже вышел из этого возраста, когда от подобного пускают слюни! – Кахарман сел за стол на прежнее свое место.
Приятель Кайыра встал:
– Гуд бай! Подумай до завтра. Я приду проводить тебя…
– И думать нечего. Дважды я не повторяю. Не забывай, цена мака растет с каждым днем, добывать его все опаснее и опаснее. Я предложил тебе заплатить два куска по-дружески. В Москве или Риге я бы такой товар продал за шесть. – Кайыр сказал это твердо и жестко.
Приятель его призадумался.
– Хорошо, я подумаю. До завтра.
Кахарман обратился к Кайыру:
– Не найдется ли здесь холодной водички?
– О чем речь, Каха! Марат, принеси-ка холодной воды. А мне прихвати бутылку шампанского!
Марат, сидевший в темном углу с девушкой, мгновенно вскочил и почти тут же, к удивлению Кахармана, вернулся с водой и шампанским.
– Шеф, все исполнено! – Он, кривляясь, склонил голову.
– Шутка в деле не помеха. Звони в Москву. Может быть, Георгий уже вернулся…
Марат примостил телефон на коленях и стал вертеть диск.
– Сам будешь с ним разговаривать, Кайыр? Кайыр отрицательно мотнул головой.
– Тогда что ему сказать?
– Передавай, что сегодня вылетаю рейсом из Усть-Камена, со мною два дурака. Пусть возьмет машину с фургончиком – багаж большой…
Марат в точности повторил по телефону сказанное Кайыром.
– Георгий безумно рад. Говорит – будь спокоен, все будет сделано как надо. – Марат положил трубку.
– Каха, вам налить? – Кайыр взялся за черную пузатую бутылку.
– Казахи говорят, между прочим: чем попусту спрашивать – лучше ударить, но дать…
– Вы правы, Каха, каюсь…
– А сам не пьешь?
– Вы как Штирлиц, Каха. В Москве мне предстоят дела. Перед делом не пью. У меня некрасивая привычка: начну пить – до-о-о-олго не могу остановиться. Вот и весь секрет.
– Такой секрет и у меня есть, – вздохнул Кахарман. – А лучше, конечно, совсем не пить. Раньше я в рот не брал, а теперь начинаю привыкать. Так глушу свою тоску… Ядом отраву лечу…
Кайыр немало перевидел людей, которые, оторвавшись от Синеморья, теряли жизненные ориентиры – беспомощно кружились на одном месте. Особенность незаурядных людей проявляется во всем: в том числе и в их ошибках. Кайыр представил себе на мгновение окончательно заблудившегося Кахармана – и содрогнулся. Тяжела будет его участь, тяжела будет его боль – тяжелее и трагичнее, чем у заурядного человека. Кайыр понял, что Кахарман сейчас на краю пропасти. Еще мгновение – и он полетит вниз, в бездну, словно снежный ком, по ходу обрастая новыми и новыми бедами, все больше и больше путаясь в противоречиях.
И тогда Кайыр вспомнил последние дни Бексеит-ходжи. Под утро со смертного своего одра ходжа позвал его – Кайыр был в передней комнате. Почти что неслышно он попросил Кайыра дать ему кумысу Кайыр поднес к его губам чашку, ходжа сделал глоток и долго отдыхал: малейшая трата энергии сильно сказывалась на его крайне истощенном организме. Затем с большим усилием он заговорил. Некоторые слова его прерывистой речи были неразборчивы, но Кайыр, в последнее время не отходивший от его постели, догадывался о них по движению губ.
– Правду люди говорят. Чем быть вельможей на чужбине, лучше быть слугой в своем краю. Никогда не вникал в эти странные слова, а теперь, когда мне восемьдесят лет, – понял. Поздно понял, к сожалению, – перед лицом смерти. Похоронят меня на чужбине… А надо мне было остаться у моря, как бы там ни было тяжело. Насыр оказался мудрее меня, достойнее, мужественнее – далеко мне равняться с ним..
Да, ходжа умирал. И теперь не мог простить себе этой большой жизненной ошибки. Глаза его наполнились слезами, хотя мало кто ему мог отказать в мужестве.
– Уважаемый ходжа, – стал его успокаивать Кайыр. – Не печальтесь так сильно. Мы похороним ваше тело в песках Синеморья, как бы это ни было трудно…
Бексеит оживился, благость разлилась по его лицу.
– Благодарение тебе, Кайыр. Много я возлагал надежд на своих сыновей, но ты оказался мне ближе, чем они…
– Тело положим в цинковый гроб и самолетом доставим на родину. За деньги все можно сделать, были бы деньги…
Обнадеженный ходжа дал знак слабой рукой:
– Прикрой-ка дверь…
Кайыр быстро исполнил просьбу, догадываясь о намерениях Бексеита.
– Под подушкой у меня лежит узелок, вытащи его…
Кайыр вытащил из-под подушки деньги, завернутые в чистый платок.
– Там пятьсот рублей. Хватит?
– Нет, дорогой ходжа, этого маловато. Сейчас это стоит около тысячи рублей…
Бексеит стал копошиться под одеялом, от усилий лицо его покрылось потом. Он достал еще один сверток и протянул Кайыру:
– Здесь еще пятьсот. Если не хватит тысячи – доплатишь…
– Конечно, – тихо проговорил Кайыр, опуская глаза.
– Все остальные расходы я, разумеется, возьму на себя.
Открылась дверь, и вошла байбише с кувшином теплой воды и тазом. Она помогла ходже умыться, стала вытирать его лицо мягким полотенцем. Потом принесла завтрак. Бексеит не смог выпить даже чашки чая – настолько он был слаб. Он лежал неподвижно, потом потерял сознание. Весь день он не приходил в себя, а к полуночи скончался, тихо, никому ничего не сказав напоследок.
В Зайсане с почетом проводили в последний путь всеми уважаемого ходжу. Те, кто омывал его тело, получили богатые дары в знак благодарности. Отпевавшему его Кайыру досталась в подарок молодая жеребая кобыла. О деньгах, полученных от Бексеита, он, разумеется, никому не сказал. Мог ли ходжа подумать на смертном своем одре, что окажется жертвой обмана со стороны своего верного ученика?
Некоторое время назад, когда ходжа только слег с раком пищевода, он наставлял Кайыра: «Не трать времени зря – не гонись за наживой. Поступай лучше учиться в духовную семинарию, что в Самарканде…» Конечно, наивный ходжа в ту минуту думал не о том, что его последнее желание останется неисполненным, нет, – он думал о судьбе молодого человека, ибо считал своим долгом даже в последние дни своей жизни не оставлять этого благородного занятия – наставлять людей на путь божий. «Я весь соткан из грехов, – лукаво улыбнулся тогда Кайыр, – боюсь, что я уже недостоин праведного пути». – «А ты не уставай читать молитвы, не уставай просить прощения у Бога, и он заметит все твои старания», – настаивал Бексеит. «Я слишком, наверно, ценю свою свободу, ходжеке – свободу поступков, свободу чувств». – «Божий путь – это и есть путь свободы», – обрадовался Бексеит, полагая, что они нашли точки соприкосновения. Но весьма уверенно Кайыр заявил: «Я слишком человек, чтобы оценить ту свободу, которую дает нам божий путь. Я на всю жизнь выбрал человеческое понимание свободы. Очень не понравилась Бексеиту такая самоуверенность юноши, и он сказал сердито: «Всякий ли удостаивается звания человека? Я боюсь, Кайыр, что тебя ждет судьба муллы-обманщика. Я всегда чувствую главный твой недостаток – ты всегда не прочь кого-нибудь обмануть, на чем-нибудь поживиться. Ты не придерживаешься заповедей, не довольствуешься малым: а ведь так рано или поздно ты можешь обречь себя на проклятие – и на том, и на этом свете». – «Можно ли назвать хотя бы одного человека, – возразил Кайыр, – который бы не обманул другого?» – «Таких людей тысячи! Только какая польза тебе от них – даже если на свете такой человек был бы всего один…»
Бексеит вздохнул и прекратил на этом разговор.
Кайыр снова взглянул на Кахармана, словно бы между бывшим прислужником и покойным ходжой продолжался все тот же неоконченный разговор.
Вот Кахарман. Чего он добился за свою жизнь? А ведь не ведал человек покоя – ни в труде, ни в отдыхе. А вот он, Кайыр, институтов, между прочим, не кончал, специальности у него нет никакой. Зато есть главное, что может быть коренным в этой жизни – у него есть деньги. А если у тебя есть деньги – у тебя есть все: и машина, и богатый стол. Ну и что с того, что занятие опасное: шаг – и ты в тюрьме? Зато азарт, азарт! Он как охотник – идет налегке, живет весело, живет уверенно. И так ему всегда идти. Некуда отступать, нечего терять, кроме скудной «трудовой жизни», жалких грошей. А впереди – блеск неведомого; хоть и тревожно, но манит, манит…
Справедливости ради стоило бы все-таки сказать, что не вовсе безмятежными были ночи Кайыра. Иногда его мучила бессонница – мысли о возможном тупике, о возможном крахе, который может наступить мгновенно, не давали ему порой покоя.
Между тем Кахарман спросил:
– Говоришь, и наши рыбаки промышляют на Зайсане?
– Да. Зайсан отдален от шумных центров – нашим людям это нравится…
– А хотел бы я повидать этот самый Зайсан! – неожиданно для себя решил Кахарман. – Посмотрю на земляков, которые осели здесь, поговорю… А что? Или я неправ, Кайыр?
Он в одиночестве допивал содержимое пузатой черной бутылки, и чувствовалось, что виски изрядно подействовало на него.
– Путешествие народного героя продолжается, – откликнулся Кайыр с изрядной долей иронии, но Кахарман не обратил внимания на его насмешку.
– В министерствах и академиях наук по-прежнему переливают воду из пустого в порожнее. Если бы всю эту, воду да в наше море, а Кайыр? Вот что мучает. Я потерял всякую надежду. Говорят, она умирает последней. Нет, еще осталось тело – знал бы ты, как ему мучительно жить, когда нет надежды, когда нет в нем души! – И он с маху вылил в рот стопку.