Айтуган была подавлена. Неделю назад она не могла поверить в то, что у них наконец-то решилось с жильем – это было так неожиданно. Но еще неожиданнее было то, что они потеряют эту квартиру, еще не получив ее. Поблагодарят и откажутся, сославшись на то, что уезжают из Семипалатинска. С другой стороны, она понимала: случившееся произошло как всегда. Если уж Кахарман что-то надумал, его невозможно остановить. Если он обещал на Зайсане скоро вернуться – значит, так он и сделает, чего бы это ни стоило ему. Всю жизнь Айтуган жила так, словно ее воли не существовало – в конечном итоге все выходило так, как задумывал Кахарман. Наконец Айтуган проговорила:
– Ты все-таки сходи к Якубовскому. От квартиры пока не отказывайся. А разговор продолжим, когда вернешься, ладно?
После ухода Кахармана Айтуган еще долго оставалась в задумчивости. Ей казалось, будто есть еще какая-то надежда. Что Каспий? Что Зайсан? Кто ждет их там с распростертыми объятиями? Неужто же ему, Кахарману, хочется опять ютиться в тесных, грязных лачугах, принадлежащих бедному тамошнему пароходству? В Семипалатинске же пароходство пополняет свой жилой фонд новыми домами гораздо быстрее, не то что на Каспии или Зайсане. А климат! Буранные ветры, сжигающее солнце могут показаться сущим адом для человека непривычного… Пусть он не думает о себе, но должен же он хоть раз в жизни подумать о жене и детях?!
Так размышляла Айтуган и постепенно стала успокаиваться. Ей стало казаться, что доводы ее неоспоримы и все закончится благополучно. Они останутся здесь… Они укрепятся, заживут наконец как люди.
Кахарман между тем был уже в конторе пароходства. В первую очередь он зашел в бухгалтерию и отчитался за командировку. В приемной у Якубовского посетителей не было, секретарша кивнула на дверь, и Якубовский, говоривший по телефону, приветливо заулыбался Кахарману, махнул рукой, приглашая садиться. Довольно-таки быстро закончив разговор, пожал Кахарману руку и устроился напротив него.
– Рад тебя видеть, Кахарман! Как съездилось? Утешил ли тебя Саят?
– От Саята тебе привет. У него, в общем, все нормально…
– В курсе ли ты? Тут на днях к нам приезжал Акатов, министр. Вы, кажется, знакомы с ним?
– Да, еще по Синеморью. Он там был председателем облисполкома.
– У них, оказывается, был разговор с нашим первым секретарем обкома Бозгановым – о тебе. Первый интересовался, какого я мнения о тебе, запросил личное дело. Узнав, что ты без жилья, дал задание горисполкому, квартира нашлась мгновенно. Хорошая квартира! Наконец-то я могу смотреть на Айтуган не пряча глаза – замучалась она в этой халупе. И вообще – сильно рад за вас! Моя Валюша говорит: как только приедет Кахарман – приглашай их к нам в гости, всем семейством. Так что позвоню, обрадую…
– Иван, не беспокой ее – что за событие такое? Приехал. Уехал…
– Никакого события. Просто давайте вместе поужинаем!
Он стал звонить. Жена, как понял Кахарман, по-видимому, предлагала отложить встречу до завтра, но Якубовский твердо пресек ее доводы:
– До завтра еще дожить надо. И когда ты научишься гостеприимству у казахов? Мы будем в семь вечера – надеюсь на тебя. Привет от Кахармана, он сейчас у меня сидит. Мы с ним собираемся в обком.
Он положил трубку.
– Первый секретарь хотел познакомиться с тобой. Так что я звоню ему. – Якубовский снова снял трубку.
Бозганов пригласил их на предобеденное время. Сухощавый, смуглый человек – встретил их приветливо, сразу же пригласил сесть.
– О вас, Кахарман Насырович, мне много говорил Акатов. Как, впрочем, и Якубовский.
Бозганов улыбнулся – приятное впечатление о нем стало крепнуть в Кахармане. Кахарман вспомнил своего сине-морского секретаря. Тот ревностно следил за соблюдением субординации со стороны подчиненных даже в таких мелочах, как прием посетителей. Как правило, он любил усадить посетителя в низкое мягкое кресло, а сам, восседая на высоком стуле, глядел на него грозно, сверху вниз. Как-то Славиков делился с Кахарманом впечатлениями после такого приема: «Типичный болезненный комплекс раба и ничтожества. Туго будет народу с таким царьком, ой как туго… Мы перевернули мир за десять дней, и теперь многие годы пятимся назад…»
Между тем Бозганов принялся расспрашивать Кахармана о положении дел на Каспии.
– О чем вам рассказать? – спросил Кахарман. – О том, что видел, или о том, что слышал?
– Давайте будем, откровенны, Кахарман Насырович, – как того требует перестройка. Расскажите о том и о другом.
– Перестройку я пока не вижу. Вижу только на бумаге. – Кахарман помрачнел, услышав слово, которое теперь употреблялось всюду и которое манило его к себе, но и мучило тем, что он пока что не имел к перестройке никакого отношения, равно как и она к нему.
Якубовский обеспокоенно посмотрел на Кахармана – он был напуган такой его откровенностью. Но секретарю, резкие слова явно понравились.
– Вы правы. Темпы перестройки не удовлетворяют никого. Перестройка должна идти не столько сверху, сколько снизу. Смешно полагаться на наш бюрократический аппарат – уж он то никогда не начнет перестройку.
– В этом я убедился лично. Я подолгу жил в Москве, ходил в учреждения и конторы, всем рассказывал о бедственном положении нашего края, стараясь добиться хоть какого-то сочувствия. Госплан я исходил вдоль и поперек. Каких я видел там очаровательных дам! Каких упитанных, холеных мужчин! Они приходят в девять, уходят в шесть – весь день они на работе пьют чай, весь день отвечают посетителям: приходите завтра, послезавтра, через месяц, через год, а лучше никогда, лучше исчезните вовсе, умрите. А какие там специалисты! С трудом найдут на карте этот самый Казахстан, о котором я говорю им многие годы!
Бозганов с волнением слушал речь Кахармана, полную сарказма. Кахарман рассказал ему обо всем, что он видел за эти пятнадцать дней на Каспии. Когда речь зашла о свадьбе, об Афганистане, резко встал и беспокойно заходил по кабинету. Кахарман догадался, что и он потерял кого-то в афганской войне, и пожалел, что завел об этом разговор. Он растерянно смолк.
Секретарь промолвил:
– В прошлом году в Афганистане убили моего брата – он был военным… Недавно в ЦК я поинтересовался, сколько казахов погибло в этой войне. Никто не знает – учета не ведется…
– Учет? – язвительно воскликнул Кахарман. – Какой учет, к чертовой матери! Кому он нужен, этот учет, в стране, где другая цифра стала святыней!
– А если посмотреть шире, – продолжал Бозганов, – мы дошли до крайней степени обнищания – и в области духовной культуры тоже! Хорошо бы поставить памятник жертвам Афганистана, да только посмотрите, такое у нас отношение к подобным инициативам. Памятник Мухтару Ауезову, проект которого был готов еще десять лет назад, мы возвели только в этом году! В Семипалатинске, в этой Мекке казахской культуры, все разваливается, все прошло в запустение. А я знал его другим в годы молодости. Я помню небольшие красивые купеческие дома из красного кирпича. Они были выложены по фасаду орнаментом. Я помню старинные фонтаны, помню сады,… Что же сейчас? На этом месте теперь железобетонные коробки, от которых воротит с души, улицы с безликими, скучными названиями – не на что посмотреть, не на чем глазу отдохнуть…
Чувствовалось, что секретарю было что сказать. В нем угадывался человек мыслящий, начитанный. Кахармана всегда тянуло к таким людям. Под стать его душевному устройству слова секретаря были откровенны, весомы, но не было в них той доли злобы или отчаяния, которые порой проскальзывали в горячих рассуждениях Кахармана, уменьшая весомость его аргументов.
Однако время их встречи подходило к концу Бозганов, провожая гостей, сказал в дверях, обращаясь к Кахарману.
– Совершенно случайно узнал, что мой предшественник собирал на вас компромат. Я закрыл это дело. Хочу добавить, что он был неглупым человеком, в чем-то даже и достойным Не думаю, что он занимался этим из собственных побуждении – похоже, что на него кто-то давил сверху… Так что работайте спокойно, Кахарман Насырович, и давайте поддерживать самые тесные отношения.
– Идет, – улыбнулся Кахарман. – Пользуясь случаем, хочу поблагодарить за хлопоты… – Кахарман имел в виду предоставленную квартиру.
– Живите на здоровье, – улыбнулся в ответ секретарь, сразу же поняв о чем идет речь.
Когда вышли из здания обкома, Кахарман обратился к Якубовскому:
– Послушай-ка, ты знал, что на меня собирает компромат?
– Знал. Не хотел лишний раз тебя огорчать. На меня он тоже собирал материалы…
– Ну и Шерлок Холмс, – развел руками Кахарман, садясь на заднее сиденье машины. – Сволочь, какая! – не удержался он.
– Оставим этот разговор. – Якубовский хлопнул дверью, и они тронулись. – Подброшу тебя до дому. После обеда езжай в горсовет: выясни, какие документы нужны, чтобы получить ордер. А вечером я заеду за вами, как и договаривались.
Кахарман рассеянно кивнул. Не шла из головы эта фраза: «Мой предшественник собирал на вас компромат». Да, тут дело рук приморского «царька» – Кахарман понял это совершенно точно. Вот она, неискоренимая дикость нравов! Вот они гнусные, мерзкие привычки рабов! И этих людей надо перестраивать? Нет, их гнать надо в три шеи – перевоспитанию они уже не подлежат.
Ордер на квартиру он получил в тот же день. До вечера еще осталось время, и Кахарман решил показать квартиру жене и детям. Айтуган, перешагнув порог, не удержалась от слез. Мальчишки, не обращая на родителей внимания, бегали по квартире словно оголтелые: смеясь, выбегали на балкон, хлопали деверями в ванной, в туалете, радостно прыгали в прихожей. Потом они ринулись включать горячую воду, Айтуган поспешила следом, боясь, что дети могут обжечься. Кахарман, глядя на радостное свое семейство, сильно усомнился в том, что ему удастся теперь попасть на Зайсан.
– Завтра же переезжаем! – решительно заявила Айтуган утирая слезы.
– На Зайсан? – вяло пошутил Кахарман.
– Нет, сюда, – мягко, но решительно ответила Айтуган и с любовью посмотрела на мужа.