Прошлой зимой как-то заехал к ним Первый секретарь обкома Протазанов. Увидел мою мать и поинтересовался, как она попала сюда. Мать поведала ему историю своей жизни. «Отец мой был мастером-стеклодувом, – рассказывала она про своих родителей. – В городке Никольские был когда-то известный на всю Россию стекольный завод…» – «Почему же был? – удивился Протазанов. – Он существует и сейчас». – «В самом деле, всего лишь существует, – ответила мать. – Не так давно возил меня в Никольск сын. Измельчало там все: люди, нравы. Нет там, кстати говоря, и коммунистов старой закалки…» – «А чем старые коммунисты отличались от теперешних?» – спросил Протазанов, и видно, не без задней мысли: наверно, он приглядывался к ней, взвешивал ее. «Они были чистыми. К ним грязь не приставала. Потому-то они и были расстреляны, загублены в лагерях. Чего далеко ходить: мой муж был председателем колхоза. Его расстреляли в тридцать седьмом. Вся моя жизнь прошла под зловещим знаком: жена врага народа»
В общем, многое из ее жизни узнал Протазанов, был покорен тем неженским мужеством, с которым она долго несла крест своей жизни. Но больше всего он поразился ее уму, образованности. «Мне в жизни, – ответила мать, – ничего другого не оставалось, как читать книги. – Она невесело усмехнулась. – Запрещалось все в жизни, но читать почему-то – нет». И она стала рассказывать о тех книгах, которые читала она, пока работала чабаном у Даулеткерея. «Да ты и сам знаешь, – восхищенно сказал чабан. – Ты сам видел эти горы книг – много лет она их выписывала из Москвы на мое имя. Уезжая, она всю библиотеку увезла с собой – для Сайлау и Балкена, а может, и твоим внукам они сгодятся…» Уезжая, Протазанов спросил, не будет ли у нее какой-нибудь просьбы к нему. – «Я чувствую, Надежда Павловна, перед вами вину – мне очень хочется сделать вам что-нибудь хорошее: вы многое заслужили». – «Уважаемый товарищ секретарь, – ответила мать. – Не может быть никакой вашей личной вины передо мной. Во всем виновата система. Я слышала о вас, что вы принципиальный, честный человек. Так оно оказалось на самом деле – пусть это будет мне маленьким подарком». Он положил руки на плечи матери и улыбнулся: «Это все так, Надежда Павловна, – но этого так мало!» Мать ответила: «Чего мне надо? Я уже стара и больна, жизнь моя идет к исходу. Я давно живу в семье Даулеткерея – ему я стала дочерью, Токаю – сестрой, а его детям – бабушкой. Всем этим людям я обязана своей жизнью. Даулеткерей сызмальства пас скот – сначала байский, потом колхозный. Дети его погибли на войне, Бокай – в лагерях. Его дело стал продолжать Токай. В годы войны он был награжден орденом Красной Звезды, но за тридцать лет своей честной чабанской жизни не отмечен даже грамотой. Вот достойные люди! Вот люди, которых надо замечать!» Протазанов выразительно посмотрел на директора совхоза и секретаря райкома: «Товарищи, как же это так получается?» Мать моя тоже с укором посмотрела на них: «Давайте будем понимать вещи глубже. Если не замечать достойных людей, не поощрять их – скажите, какими вырастут наши дети? Если не замечать чабанский труд – этот труд может просто-напросто выродиться. Давайте же будем относиться к каждому человеку так, как он того заслуживает». Протазанов задумчиво проговорил; «Сложны проблемы сегодняшнего дня, это, безусловно, а думать о завтрашнем – еще сложнее… Я недавно назначен к вам в область. Думаю, что сейчас наведем порядок в промышленности, затем возьмемся за сельское хозяйство… Почему Токай не представлен к награде?» – обратился он к секретарю райкома. За него ответил директор: «У Токая трехклассное образование. Мы выдвигали его на орден, но райком завернул наши бумаги, объяснив, что малообразованные люди не могут представляться к высокой награде». Протазанов зло усмехнулся: «Ох, и умные же люди работают у нас в райкоме! Значит, пасти овец – образования не нужно, а получать награду – подавай образование? – Он снова сердито посмотрел на секретаря: – У вас в райкоме, как я знаю, немало орденоносцев может, они в таком случае переквалифицируются в чабаны? – Он снова обратился к директору. – На твоем месте другой давно бы предложил Токаю закончить десятилетку…» – «Подходил к нему не раз, – стал оправдываться директор. – Предлагал, уговаривал – ни в какую!» – «Долго ж ему в таком случае придется ждать награды!» – усмехнулся снова Протазанов. Секретарь и директор совхоза переминались с ноги на ногу, не зная, что ответить.
Прощаясь, Протазанов еще раз обратился к моей матери: «И все-таки, Надежда Павловна, вижу – какая-то забота лежит у вас на сердце. Откройте ее мне – как знать, может, удастся чем-нибудь помочь?» – «Боюсь обременить вас…» – смущенно проговорила мать. «Какие пустяки! Какой же я коммунист, если не буду вникать в людские заботы?» И мать тогда решилась изложить Протазанову свою просьбу. «Я бы хотела отблагодарить этих людей – дать их детям хорошее образование. А как это сделать, не переехав в город – хотя бы в Усть-Каменогорск? Поймите, если уж я решилась обременить вас, то делаю это не ради себя, а ради детей этих чудесных людей, которым обязана жизнью». – «Понял вас, Надежда Павловна! – улыбнулся Протазанов. – Прямо сейчас напишите заявление, я увезу его с собой и очень скоро дам вам знать».
Он сдержал свое слово: матери предоставили в Усть-Каменогорске трехкомнатную квартиру, и она вместе с Балкен и Сайлау переехала туда. Недавно Нуржамал вернулась оттуда – помогла им обустроиться. Квартира большая, в центре города. «И все это благодаря Наде», – повторял Даулеткерей. «Пора и ей пожить по-человечески», – присоединился к разговору Токай. Как я был рад за нее, Кахарман! Ведь больше сорока лет она прожила в людях – теперь у нее был свой угол, чего еще желать! Наверно, сам бог помог ей искупить вину перед Даулеткереем и Бокаем, Бог – он все видит! Никто не избежит божьей кары, но и доброму человеку бог воздаст по заслугам – рано или поздно.
Я двинулся в райцентр, чтобы немедленно ехать в Усть-Каменогорск повидать мать. Даулеткерей дал мне иноходца – вот уж что порадовало меня: отвел душу! Мчался по степному простору и ликовал: здесь мне надо жить, только здесь! Какого рожна я полез в город, в этот тесный муравейник?!
Далеко смотрела мать – не стала тогда меня неволить; решила, что рано или поздно выберу сам между городом и степями. Вскоре показалось озеро. «Зайсан!» – вздрогнуло мое сердце. И рассудил я таким образом: если тянет меня большая вода, не остаться ли мне на Зайсане? Не рыбаком, так мотористом. Построю здесь дом, возьму к себе детей Токая, воспитаю, дам им образование – а почему бы нет? Приехал к матери, стал советоваться с ней. Очень сильно мое решение взволновало мать – она была просто счастлива. Решено! Следующей весной переехал. Стал строить большой дом, о котором мечтал. С первого дня и Даулеткерей, и дети Токая взялись мне помогать. Поставили его в три месяца! Приехали жена, дочери. Созвали той. Даулеткерей по-отечески поцеловал меня в лоб: «Золотые руки оказались у тебя, Семен! Дом твой – один из лучших в Зайсане! Пусть будет в этом доме много радости, много детей – да поможет Аллах. Аминь!»
Антонине тоже нравилось здесь – чистый алтайский воздух, первозданная природа – кто бы отказался от этого? Только с одним она не могла свыкнуться в первое время: с тем, что я говорю на казахском языке. «Да не казах ли ты, Сема?» – недоверчиво спрашивала она. Я отшучивался: «Как тебе больше нравится». Ее тоже хорошо приняли в семье Даулеткерея; понравилась она и моей матери. На Зайсане в те годы русских было много – Антонина не скучала, впрочем, дружила она охотно и с казашками. Потом начались волнения на китайской границе… Я смотрю сейчас и думаю: раньше казахов называли кочевниками, а теперь кочевниками можно назвать нас – русских. Никакой другой народ не бросает так легко отчие могилы, как делаем это мы – русские! И в то же время мы любим одергивать те народы, которые верны своим традициям – национализм, кричим мы!
– А где же теперь ваша Антонина, Семен Архипович? – тихо спросил Кахарман.
Рыбак вытащил из пачки папиросу и постучал по столу.
– Брат Кахарман… Чуть ли не в одночасье я похоронил своих близких: Даулеткерея, мать и Антонину. Случилось это в последние три года. Все они умерли от рака. А ты что-то совсем не пьешь. Выпей за упокой души – хорошие они были люди, тяжело мне без них… Да и ужин, наверно, готов – Балкен заждалась.
Они вышли из дому – чувствовалось, что мороз крепчает: дул сильный холодный ветер.
– Как-то там Токай перебивается? – озабоченно сказал Семен Архипович, всматриваясь в тьму. – Ты, Кахарман, сейчас мечешься – понимаю твое состояние. Иначе не стал бы тебе рассказывать все это. Хочу посоветовать одно: хорошенько думай, прежде чем действовать. Не торопись – иначе будешь жалеть. Да и нельзя тебе по-другому. Весь аул слышал о тебе, а твои земляки смотрят на тебя очень уважительно – негоже будет, если и ты начнешь блуждать, падать. Людям нужна путеводная звезда – хоть бы одна, Кахарман.
– Я уже все обдумал, Семен Архипович.
– И все-таки не спеши устраиваться на работу. Давай-ка завтра отправимся к Токаю, на зимовку. Тебе нужно побыть одному. Тебе нужны, как говорится, положительные эмоции. У него есть хорошая для нас работа: будем чистить кошары. Да и Токай будет рад…
– Ни разу мне не приходилось резать кизяк. Я готов!
Но назавтра ветер усилился – отправляться к Токаю было небезопасно, и они решили пока отложить поездку. Теперь у Кахармана было достаточно времени еще раз обдумать свое нынешнее положение. Его земляки на Зайсане, конечно же, не могли согласиться с тем, что Кахарман намерен пойти в простые рыбаки. Кахарман понимал: они хотели бы его видеть одним из местных руководителей, тогда бы они чувствовали его заботу, его участие – им было бы легче. Но вряд ли они знали, как Кахарман устал от жизни, устал быть так называемым руководителем. Неудивительно: мало ли он потерпел поражений? Теперь у него не было веры в справедливость. Стоило ли ему биться, если не было вокруг правды?