В один из метельных дней к Семену Архиповичу зашла Марзия. Семен Архипович слесарничал, Кахарман лежал с книгой. Марзия села.
– Кахарман-жан, я пришла к тебе по делу. Люди хотят видеть тебя в числе руководителей. Не очень-то ты слушай их! Я их понимаю, но понимаю и тебя: тебя сильно, очень сильно потрепала жизнь и быть руководителем тебе сейчас – соль на раны. Ты хочешь очистить свою сомневающуюся душу? Делай, как подсказывает тебе сердце. А оно у тебя устало, оно нуждается в отдыхе…
Кахарман в порыве чувств обнял Марзию:
– Как вы угадали все мои мысли, Марзия-апа! Спасибо вам, апатай! – На сердце у Кахармана полегчало.
– Я пришла пригласить вас с Семеном ко мне на ужин. Там и поговорим об остальном.
Редкой чуткости человек, наша Марзия, – задумчиво заметил Семен после ее ухода.
Часть четвертая
Не дай мне Бог сойти с ума.
А. Пушкин, XIX век
Бог это то, что есть у тебя в душе.
Умирающий Л. Н. Толстой своей дочери
Не дай испытать мне муки родов
и не родить, скорбеть и не плакать;
мыслить и не стенать;
идти и не дойти.
Нарекаци, XVI век
XI
На побережье этой осенью захолодало быстро, что прибавило людям забот. Верблюд Насыра, на котором возили в Караой питьевую воду, после августа занемог, как-то быстро сдал и околел. Ничего не оставалось другого, как взять в работу верблюжонка Есена – молодого, бестолкового, который бежал от упряжки как черт от ладана. Несколько раз в пути он разносил повозку вдребезги, и старая Жаныл плача возвращалась домой без воды. Тогда за дело взялся Муса. Почувствовав мужскую руку, верблюжонок покорился, а Муса на некоторое время превратился в водовоза.
Насыр долго не мог оправиться после похорон Акбалака. Его свезли в областную больницу, но, даже после лечения, он не чувствовал себя вполне здоровым и первое время только и делал, что целыми днями валялся у печи, кряхтел, читал прошлогодние газеты да углубленно вникал в старый, потрепанный Коран. Но не исцеляла его душу эта великая книга! Чем больше он вчитывался в пожелтевшие страницы, тем более и более терялся в догадках: как жить ему дальше? Что делать? Молчала книга. Он прятал ее в холщовый мешок, отправлялся посидеть во дворе. В первые дни после его возвращения еще было тепло. Здесь, на скамеечке, он временами вспоминал то ужасное видение. Теперь ему казалось, что это были не дети, а скелеты всех тех умерших людей, которых он знал в своей долгой жизни. Смотрел на них со страхом. Они приветливо кивали ему, кланялись; некоторые задерживались, чтобы перекинуться с ним парочкой слов.
«Здравствуй, уважаемый Насыр, здравствуй. Настал день – вот мы и встретились…» «Насыр, ты жив? Да продлит Аллах твои дни». Слышались и печальные вздохи:
«Теперь все равно, все едино: жизнь, которой живут и Насыр, и Муса, и другие аксакалы, – разве это жизнь?»
«Настает и их смертный час. Но страшна будет эта смерть: они умрут вместе с морем…»Широко открыв глаза, смотрел Насыр на покойников – ужас леденил душу Именно тогда он понял, что смерть моря неизбежна и все идет к тому. Эта мысль вспыхнула в его мозгу словно молния. Вспыхнула – и горячим, всепожирающим огнем вдруг обожгла ему висок.
Около двух месяцев пришлось проваляться Насыру в областной больнице. Дочь, видя, как плохо у отца на душе, вызвалась было дать телеграмму Кахарману, но Насыр воспротивился: «Не надо его беспокоить. Ему своих забот хватает…» В самом деле, свой недуг он считал пустяком в сравнении с тем душевным неустройством сына, которому он придавал серьезное значение, – по себе знал, что это такое.
Первое время после возвращения ему помогала добираться до лавочки Корлан, она же и забирала его с лавочки, когда старик того требовал. Насыр звал ее, когда вдруг начинала кружиться голова или поташнивало. «Что же ты маешься в такую-то духоту?» – корила его Корлан; помогала ему подняться, и они отправлялись в дом.
В середине ноября, когда по всему побережью ударили внезапные заморозки, когда задули пронизывающие песчаные ветры, вернулись с Балхаша рыбаки. Веселее стало в Караое. Вернувшимся мужчинам рады были и дети, и жены. В такую пору рыбаки, возвратившись в родные дома, недельки две отдыхают, потом выходят резать камыш, а в январе, когда сковывает льдом озера и пруды, занимаются подледным ловом – и так до самого марта. Потом начинается кочевка по всему Казахстану – до глубокой осени…
На другой день после возвращения рыбаки, прихватив Мусу, зашли к Насыру. Они собирались ехать в Шумген – почтить память Акбалака. Насыр напутствовал их добрыми словами:
– Хорошее дело затеяли, джигиты. Жалко, что я не могу отправиться с вами, все еще хвораю…
Было решено, что вечером, вернувшись из Шумгена, они придут к Насыру на ужин. Насыр тут же дал указание Корлан:
– Возьми-ка в помощницы двух-трех молодух да похлопочите о хорошем угощении. Рыбаки будут с женами, с детьми…
– Это какая же прорва людей! – забеспокоилась Корлан.
– Да разве сравнишь это с прежними-то временами? Сколько людей осталось в Караое? – успокоил ее Насыр.
– И то правда, – согласилась Корлан. – Пусть соберутся, посидят, по полгода не видят друг друга…
Насыр привычно углубился в Коран. Он читал: «Поистине в творении небес и земли, в смене ночи и дня, в корабле, который плывет по воде и в самой воде, которой щедро одарил Аллах землю, и в самой земле, на которой водятся всякие твари и животные, и в самом небе, в котором меняются ветра и облака, – во всем этом доброе знамение разумным людям.
О люди! Пользуйтесь всем этим, но не следуйте искусам сатаны – ведь он враг для вас явный!
Он внушает вам только зло и мерзость и требует, чтобы вы говорили на Аллаха то, чего не знаете.
Те, которые не веруют, подобны тому, который кричит на тех, что не слышат ничего, кроме зова и призыва: глухи, немы, слепы они, – и не разумеют!
И берегитесь того дня, когда вы предстанете пред Аллахом: всякой душе будет уплачено сполна за все то, что она приобрела: они не будут обижены!
Аллаху принадлежит все то, что в небесах и на земле…»
Насыр откинулся от книги и, как это бывало с ним теперь обычно, погрузился в глубокое раздумье, шепотом повторяя последние слова: «…принадлежит все то, что в небесах и на земле…»
Но вот и наступил вечер, Корлан с молодухами сидела за одним из накрытых столов, чувствовала себя усталой. Стали подтягиваться к дому Насыра принаряженные жены рыбаков с детьми; вскоре вернулись из Шумгена и они сами. Усталые, неспешно расселись они за столами рядом с женами. Насыр оглядел гостей. Было некогда шумно и тесно рыбакам на морском берегу – теперь они разместились в трех комнатушках его дома. Пришла и Кызбала, присела рядом с Корлан. Насыр заговорил:
– Дорогие мои земляки! Снова Аллах смилостивился над нами: живыми и здоровыми вернулись наши рыбаки в Караой. Аминь! – Насыр помолчал. – Аминь-то аминь, люди добрые, да кажется мне, что Бог здесь уже ни при чем: он давно уже одинок и бессилен, и нет, наверно, ему дела, живы мы еще или давно мертвы. Не в его это власти теперь: и нас он бросил на произвол судьбы, и от моря отвернулся, нет у него больше сил. Так-то вот, дорогие мои земляки. Но не будем роптать. Худо-бедно, а собрали мы кой-какой стол для вас, давайте возрадуемся тому, что есть, да попросим Аллаха, чтобы не было хуже. Аминь!
Насыр провел ладонями по лицу и первым потянулся к еде.
– Пусть так оно и будет, Насыр-ага!
– Было бы здоровье, вот что главное…
– А может и будут лучшие дни, как знать…
Под одобрительный шум все последовали примеру Насыра.
– С Балхашом творится то же самое, – включился в разговор Камбар. – Совсем там не стало рыбы. К чертовой матери я бы взорвал это Капчагайское водохранилище – ведь вконец оно сгубит озеро! Но начальство наше – будто не понимает этого. Когда же мы все одумаемся, а? Кто нас должен образумить, если теперь и Аллах оставит нас?
– Им хоть плюй в глаза, все – божья роса! – вставил возбужденный Есен.
Насыр не стал поддерживать разговора, зато, улучив минуту, предложил:
– Что же мы все об одном и том же изо дня в день? Давайте-ка взбодримся песней, а, земляки?
Казалось, что Насыр обратился лично к Кызбале, ибо та, безучастно сидевшая рядом с Корлан, вдруг встрепенулась и запела сильным, чистым голосом.Потух в моем сердце огонь, зажженный тобой,
Свет души моей, никого я больше не полюблю!
Рыбаки были поражены: вдруг вспомнили, что Кызбалу в молодости приглашали на все свадьбы. Нравилось людям ее красивое пенье.
Насыр усмехнулся, глянув на Корлан и Жаныл:
– Что не подтягиваете, кумушки? Вы ведь тоже когда-то неплохо пели…
– Господи, да мы уж и слова забыли! – всплеснула руками Корлан.
– Все позабывали! – сокрушалась Жаныл. – А вспомните Кызбалу-келин? Каждый встречный-поперечный заглядывался: уж такая была красавица.
– И когда это было… – охнула Корлан. – Словно и не было ничего…
Она стала подпевать:Если ты река, я – твоя серая уточка;
Прильнула к воде и пью.
Шили – речка в камышах,
Думай и о нас, родной…
Но лишь махнула рукой – и голос у нее был слабый, дребезжащий, в отличие от Кызбалы, которая, спев эту песню, принялась за другую – прикрыв глаза, раскачиваясь в такт:
Вспомни, Жилал, летний рассвет,
Когда ты провожала меня в дорогу.
«Не жалей, – ты сказала, – врага,
Не знай к нему пощады и жалости.
Слушая Кызбалу, Насыр невольно вспомнил ее мужа Нурдаулета. Тот тоже неплохо пел, и вообще любую песню посреди застолья начинали они: Кызбала и Нурдаулет
Оба берега реки
Заросли дремучим лесом.
Об одном лишь мечтает джигит —
Как любимая выйдет навстречу…»
Так обычно начинал Нурдаулет густым и мягким голосом, голосом, который нравился даже самому Акбалаку. Вспоминая, как пел Нурдаулет, Акбалак частенько сокрушался: останься жив Нурдаулет дети его обязательно стали бы певцами. Что ж делать – первыми, как говорится, гибнут герои. Так оно и случилось на той далекой, проклятой войне – пал Нурдаулет смертью храбрых. И не только он – много сынов Синеморья не вернулось с той войны. И теперь Кызбала, через столько много лет, словно бы опять была с Нурдаулетом и отвечала ему, его голосу: