Конечно, ни Насыр, ни Славиков ничего не рассказали Гульдари. А сам Камбар понравился Насыру с первого взгляда. И он не обманул ожиданий: оказался трудолюбивым, решительным парнем. Не зря, наверно, Камбар упомянул и о той девушке, с которой познакомился во Владивостоке. Вскоре она приехала в Караой, сыграли свадьбу, в Караое ее стали называть по-казахски – Бакыт, что означало «счастье». И действительно, она принесла много счастья в дом Гульдари, все в Караое радовались ладу и миру, царившему у них. Когда умирала старая Гульдари, Бакыт услышала от нее самые проникновенные слова: «Ты стала мне родной дочерью, ты заменила мне Алтыншаш, дай тебе Бог счастья, доченька. Легко мне умирать – знаю, что на твои добрые руки оставляю Камбара…» «Вы заменили мне мать – даже от нее я не получила столько тепла, сколько получила от вас. Спасибо же вам и низкий-низкий поклон…», – ответила ей Бакыт. Разговор старой, умирающей Гульдари с Бакыт передавался из уст в уста в Караое. И чтоб не сглазить Бакыт и Камбара, тут же добавляли: «Тьфу-тьфу-тьфу, лишь бы сатана – ибилис ни в чем не помешал молодым!»
Вспоминая все это, Насыр теперь размышлял о немилости Аллаха к хорошим людям, к таким, как Камбар. Если Бог существует, если люди свято верят в то, что он дает благословение свое тем, кто придерживается в жизни праведного пути, несмотря ни на какие трудности жизни, то почему он так немилосерден к этим рабам своим? Человек поклоняется Ему безмерно, а божья милость к нему совсем мизерна. Взять того же Камбара – разве он не заслужил высшей милости?
Так размышлял Насыр и сам того не замечал, как его разговор с Богом сам собою вылился в молитву «Великий Аллах! У меня нет мужества усомниться в твоем существовании, но когда же ты даешь знать о себе добрым делом? Не забирай Камбара к себе, продли его земные дни. Просит тебя об этом верный раб твой Насыр. Разве не заслужил я твоего доверия? По пять раз в день молюсь я тебе, нет и минуты в моей жизни, когда бы я не произносил твое имя – так прислушайся и ты к моим словам, протяни руку помощи Камбару. Разве заслужил он такую раннюю смерть? Разве мало выпало на его долю, чтобы наказывать его теперь такой смертью? Мало он терпел? Мало мерз? Или голодал? Ты был к нему милосерден все эти годы, ты подарил ему чудесную Бакыт, осчастливил этим подарком Гульдари – так не разбивай же их дом несчастьем! Помилуй его, великий создатель! Кого мне еще просить о помощи, как не тебя…»
– Оу, Насыр, да ты еще не ложился! – сказала Корлан, поднимаясь с постели. – О ком ты так усердно молишься, скажи-ка мне?
На улице было уже довольно светло, ветер чуть притих, но день обещал быть пасмурным – серая пыльная пелена не рассеивалась.
Корлан отправилась в чулан за водой, надо было ставить чайник.
– Ложился бы да поспал…
– Задам корма скотине, тогда и прилягу…
Насыр не спеша оделся, вышел и стал таскать сено в сарай, недовольно приговаривая: одно название – сено! Разве это корм, если оно набито солонцом. Отрава! И человека, и скотину погубит этот солонец. Оседая на внутренностях, он разьедает все – коварно, беспощадно. Отсюда и все болезни, отсюда и рак этот, который настиг Камбара. Будет лучше, если уедешь, что ли? Нет, чем жизнь на чужбине – лучше смерть в своем краю. Он-то, Насыр, не уедет отсюда никогда. Когда высохнет море, когда ветры поднимут с его бывшего дна тысячи и тысячи тонн соли и разнесут на тысячи и тысячи километров вокруг и когда все живое начнет гибнуть – возможно, люди поймут: это нешуточное дело – смерть моря. Только к тому времени он, Насыр, уже будет лежать в земле – к тому времени вымрет весь народ на побережье…
Он бросил в мешок овса, повесил на шею сивой кобыле. Похлопал ее по холке.
После смерти старого верблюда теперь в хозяйстве Насыра меньше требовалось корма, которого, впрочем, все равно не хватало, хотя с тех пор, как стали на побережье бушевать ветра, переносящие на многие и многие километры сотни и тысячи тонн песка, смешанного с солью, – скотина перестала давать потомство, а Насыр не мог понять – печалиться ли этому обстоятельству или утешаться тем, что несчастное потомство, случись оно, не помрет хотя бы с голоду. Да и время ли переживать за скотину, когда вокруг люди мерли, словно мухи? Все теперь располагало здесь человека к печали: море сохнет, рыбы нет. Последний раз Насыр выходил в море лет десять назад. Лучше бы тогда он и умер. Не прибрал его Аллах – вот живет, мучается; восемьдесят лет ему. В таком вот возрасте понял он наконец странную истину: нелегко на свет родиться человеку, а помереть еще труднее. Не всем Аллах уготовил хорошую кончину, многих он обрек на смерть медленную – в болезнях и душевном разладе…
Вот о чем думал Насыр, задержавшись у сивой кобылы, рассеянно поглаживая ее по холке.
– Что вздыхаешь, скотинка? А вот мне тяжко без верблюда-то, ей-богу, тяжко. Одна ты теперь осталась у меня: ну так слушай старика да кивай – чего он еще тебе набормочет… Кивай да понимай: всегда я верил в твою понятливость. Верблюд тоже не дурак был, тоже слушал да все понимал. Бывало, трясешься на нем по берегу…
Кобыла, перебивая Насыра, беспокойно ткнулась ему в ладонь, просила еще овса.
– Разве пожалел бы я? Нету больше – рад бы, да нету… А вот сено… Нет, тебя не обманешь – насквозь оно пропахло солонцом, вот ты и воротишь морду… Ладно, овечкам скормлю – им-то оно ничего, сгодится… Да и козам с него ничего не сделается…
Насыр снял мешок и проверил – все ли съела кобыла, до последнего зернышка.
– Старуха наша вон чего требует, ты только послушай. Прирезать, говорит, надо тебя, уведут, мол, давно к тебе тот малый жеребец приглядывается. Дак как же, отвечаю я, без нее жить буду? Верблюд издох, а теперь еще и кобылу прирезать. В общем, решил, в обиду тебя не дам…
Кобыла внимательно посмотрела на Насыра, будто бы силилась понять, о чем тот толкует.
– Не могу я тебя дать в обиду – хоть самого режь! А ты уж смотри не подведи меня: не пропади как-нибудь зазря. Стыдно мне будет перед старухой – в дураках я останусь перед ней, вот ведь какие дела… Так что уж давай, договоримся – не подведи…
Он еще постоял, повздыхал, потом накрыл кобылу старой попоной и отправился в дом. Во дворе сильный порыв ветра ударил в лицо, он прикрылся рукой. Корлан ждала у самовара, на столе был завтрак. «Шел бы спать, – думала она, глядя на усталого мужа. – Глаза-то вон, какие красные от бессонницы». Словно угадав ее мысли, Насыр, не завтракая, прилег, накрывшись двумя одеялами, – его слегка знобило. «Не заболеваю ли?» – подумал Насыр. Снова перед глазами возникли ужасные скелеты, и снова он стал бояться, что не заснет. «Иа, Алла», – пробормотал он, повернулся на бок и вдруг стал стремительно проваливаться в сон, успев лишь подумать с сожалением о том, что впервые за много дней сегодня пропустил время утренней молитвы.
Проснулся он за полдень, заслышав негромкие мужские голоса из кухни. Надо было вставать. На кухне разговаривали Муса, Игорь и Болат. Собственно, говорил один Муса, а молодые ученые слушали его, время от времени вставляя реплики. Завидев Насыра, они поднялись ему навстречу.
– Желанные гости приехали ко мне! – Насыр обрадованно засуетился. – Вот только пойду, умоюсь – тогда и сядем за стол…
Суетливость старого Насыра была комичной – сейчас она позабавила Игоря, который впервые видел его таким. Когда Насыр вернулся, Муса не преминул обронить шутку:
– Мы-то поручили тебе молиться Богу за нас, а ты, оказывается, дрыхнешь целыми днями!
– Эх, Муса! Были бы у того Бога уши – давно бы меня услышал. Не хочет он со мной знаться – слишком уж вы грешны все тут на земле… – И тут же серьезно добавил: – Поспешу хоть к вечерней молитве, а вы тут пока без меня распологайтесь.
Молился он сегодня дольше обычного, а под конец добавил: «Смилуйся над теми, о Аллах, кто утратил душевный покой…» Просил он и за сына – Кахармана.
Входя, обратился к гостям:
– Куда путь держите?
– Сезон наш кончается, Насыр-ага, – ответил Игорь. – Собираемся уезжать: я – в Москву, Болат – в Алма-Ату. Заехали попрощаться…
– Это вы правильно, Икор. Хорошо, что хоть вы с Болатом еще помните о стариках…
Игорь достал из кармана увесистый конверт:
– Вам тут письмо, Насыр-ага…
– От кого же?
– От отца. Он просит, чтобы вы лично вручили этот конверт Кунаеву. Отец уже созванивался с ним: Кунаев обещал принять вас. Сначала надо будет позвонить вот по этому телефону, – Игорь показал на конверте цифры. – Это его помощник. Скажете ему, что есть договоренность.
– Я помогу вам, Насыр-ага? – Болат в ожидании ответа смотрел на Насыра.
– Значит, мне сейчас собираться с вами в дорогу?
– Чем раньше это письмо Кунаев прочтет – тем лучше будет для дела.
– Насыр взял в руки конверт.
– Когда нужно ехать в Алма-Ату? Я готов хоть сейчас! Старуха, соберика мне чистую одежду. – Он с трогательной суровостью посмотрел на Корлан.
– Оу, Насыр, – стала урезонивать его Корлан, – куда же ты собрался глядя на ночь? Давайте лучше все садитесь ужинать. А завтра и тронетесь…
Насыр понял, что проявил неуместную горячность, и рассмеялся:
– Не привык я откладывать дела на завтра. В том и Мустафа виноват, это письмо дало мне крылья! Как он пишет, как пишет! Только так подобает говорить умному человеку. Русский он, а болеет за наше море больше других казахов – как такое объяснить? И все с толком описал – не с чужих слов, все видел сам, все сам обдумал… – Насыр растроганно качал головой. – Матвей, Матвей… Неужто снова тебя не услышат? Да каким же тогда надо быть глухим? Каким слепым? – Какие слова может сказать умный человек, когда видит, что перед ним не люди, а стадо баранов, стадо глухих и слепых! Ладно бы сдохло наше море в одночасье, ладно бы вместе с нии сдохли только мы – так ведь нет! Много лет оно умирает и травит душу. А соль, которую начнет разносить ветер, погубит все живое на тысячи километров вокруг! Эх!.. – Насыр схватился за голову в полном отчаянии, потом махнул рукой. – Надоело! Надоело об одном и том же каждый день, каждый день! На кого мы все похожи: от аула осталась жалкая горстка стариков. А соберутся вместе, говорят все о том же, все о том же – как мы еще тут все не свихнулись, ума не приложу!