Снова в памяти начинает проясняться. После выстрела хозяин бросился к жене, поднял ее голову – волосы женщины были совершенно седыми, она поседела вмиг…
В курджуне засохшая корка хлеба, два кусочка курта. В кармане у себя Жарасбай обнаружил кремень – кремень был хозяйский. Наверно, он вложил ему в карман, когда прощался. Жарасбай долго ходил вокруг колодца, волоча за собой длинноствольное ружье по песку.Дальнейшее он помнит отчетливее: с той минуты, когда увидел человека верхом на верблюдице. Это был молодой Насыр. Голодных изможденных детей – Бекназара и белобрысого Жарасбая – он посадил подле. В Караое, увидев детей, стали плакать: никто не верил, что они выживут. Муса выпросил у Насыра себе Жарасбая. От насыровского дома он понес его на руках. Мальчик спросил, еле шевеля губами: «Это Ташкент?» – «Да он говорит по-казахски!» – поразилась мать Мусы. «Подождите! – обрадованно воскликнул Муса. – Он будет мне и братишкой, и сыном! Нет, малыш, это не Ташкент – это Синеморье…» – «Сыном? – покачала головой мать. – Да ты еще сам ребенок…» – «Я уже подросток», – с достоинством ответил Муса.
Жарасбай мял и мял сигарету до тех пор, пока весь табак не просыпался ему под ноги.
«Да, Синеморье – это святой край, – подумал он сейчас. – Сколько же людей спаслось у моря – тех, что дошли до него! Кому только не помогали здешние добрые люди; с кем только они не делились последним куском хлеба; сколько душ они отогрели своей теплотой и добротой! Они поделились в свое время землей с голодными корейцами, этот край стал родной землей для переселенных кавказцев-карачаевцев, балкаров, чеченцев, эстонцев, литовцев. И теперь эта земля умирает, умирает у всех на глазах…»
Тем временем за окном потянулись улицы города. Жарасбай оторвался от смыслей, обратился к Игорю:
– Давайте прежде всего заедем ко мне, Игорь Матвеевич Чего мы потащимся в кабинет?
Шофер повернул к дому председателя облисполкома.
Устроившись в вагоне, Насыр сразу же лег – ему нужно было сосредоточиться на предстоящем разговоре. Он и в мыслях не мог допустить, что этот разговор может не состояться, и потому со всей ответственностью, на которую был способен, принялся размышлять о письме.
Важное он вез письмо, очень важное – в нем кричала болью душа Матвея. В книге, которую написал еще в пятидесятые годы, Матвей предупреждал: умрет море, если перекрыть две Дарьи. Значит, уже тогда Матвей понимал, что кто-то вынашивает планы расширить хлопковое хозяйство за счет этих вод, хотя в те годы Насыр не слышал, чтобы Матвей упоминал об этом… Интересно, что скажет Кунаев, прочитав письмо? Во всех газетах трубят, будто по всей стране идет полным ходом перестройка – да только где она, эта перестройка? Ничего такого не видел вокруг себя Насыр.
И под мерный стук колес мысли его приняли неспешный, обстоятельный характер. Понятно, в чем могла заключаться причина глубокой задумчивости старого человека. Слыша повсюду это многообещающее слово и видя, что жизнь тем не менее остается прежней, разве только его одного это противоречие заставляет задумываться? Разве только Насыр не видит результатов перестройки вокруг? Мы ведь тоже не видим. И невольно начинаем полагать: а не очередная ли это кампания? Снова лозунги, снова призывы – а ведь это уже было! Новые воители идут на смену старым – но в глазах прежняя бездумность. А ведь так легко уничтожить то хорошее, что вчера было добыто нашим же трудом.
Какая пшеница была раньше? Золотистая, каждое зерно толщиной с палец! Куда делся белоснежный рис, которым можно было наедаться уже глазами? Решили поднять целину, бросились на штурм. Распахали луговые и пастбищные земли. Не стало корма – исчез скот. Теперь в этих местах безраздельно властвует пыль. Матвей пишет: по семьсот тонн пыли выпадает на каждый квадратный километр здесь, в приморье. Подумать только – по семьсот тонн! Да что же это за страна такая! Какие же в ней живут люди? Почему они вот уже семьдесят лет одержимы одной идеей: покорять, покорять, покорять! Индустриализация, механизация, автоматизация – ничто в этой стране не доведено до ума, все брошено, исковеркано, а сами воители, как правило, после каждой очередной кампании скрываются в толще времени, и никто не знает: кто виноват, что виновато, зачем это было надо. Страна рабов, горько думал Насыр, в которой ничто не идет на пользу людям, а все только во вред! Откуда взялась она, эта страна? Зачем она существует в мире – нищая, разоренная, но вооруженная до зубов, но огражденная от мира частоколом ракет. Да ведь она угрожает цивилизации. Доведенная до отчаяния, истерзанная в зависти к благосостоянию других народов, – разве не она начнет войну, чтобы отобрать у цивилизации блага и присвоить их себе – разделить поровну? Или уничтожить вовсе: никому ничего! Этой стране, как всегда, нечего терять.
И что же теперь земля? Эксперименты, спускаемые сверху, превратили землю в абсурд. Теперь на ней посадишь редьку, а вырастает хрен. Можно, конечно, найти и конкретных преступников, но разве можно восполнить теперь ее богатства… И земля, и вода – разве они подвластны теперь человеку? Они не подвластны уже Богу – они задыхаются в экологической катастрофе! Тысячи и тысячи лет люди чтили Коран, который предупреждал: бойся, человек, безъязыких своих врагов – огня, воды и ветра! Не убоялся безмозглый человек, наплевал на Коран – человек теперь, видите ли, атеист. И в наказание за это бежит теперь, схватившись за голову, восставших огня, воды и ветра. Получай же сполна, безмозглая скотина! За все! За то, что не был добр, не был милосерден к природе. Беги да знай: нет тебе больше места на земле – не научен ты, оказалось, ценить ее богатства, ненаучен… Получай за беспредельность прогресса науки и техники, которым ты похвалялся на заре века! Может, задумаешься: как жить дальше? Может, очнешься от угара расхитительства, беспредельной жадности своей? Может, заставит тебя эта грандиозная, повсеместная месть природы думать, размышлять над завтрашним днем? Может, еще не поздно будет, когда ты призадумаешься? Может быть, в твоей толпе обнаружится тогда хотя бы один человек, который воскликнет: остановитесь, люди! Ведь нам держать ответ перед завтрашним днем! Может быть, тогда-то появится впервые у государства руководитель, который будет любить, и уважать свой народ: оберегать его прошлое и вести его уверенно в будущее? Сейчас мы не можем называться народом. Сейчас мы толпа, мы быдло – если отдали свои судьбы в руки невежд, которые как огня боятся таких людей, как Кахарман!
Примерно так размышлял старый Насыр. Когда мысли привели его как бы само собою к сыну, к Кахарману, Насыр не без желчи подумал: «Да-да, таких людей, как Кахарман. И мне немало пришлось повидать на своем веку тех ничтожных кабинетных людишек, которые заглядывают в рот своему начальнику и ждут его указки. После пяти они уезжают в свои высокие каменные дома – а там хоть трава не расти…»
Собственно говоря, Насыр понимал перестройку так: эти люди, которые после пяти уезжают домой из своих кабинетов, теперь поменяли портреты, лозунги – то есть перестроились и теперь хотят одного, всё того же, чего они хотят всю жизнь, чтобы их оставили в покое, чтобы им не мешали жить.
Проснулся Насыр как всегда рано. Неспешно умылся, сел на откидном стульчике напротив полуприкрытой двери купе. Был он сердит. Вскоре проснулся и Болат. Заметив, что старик сидит сурово нахохлившись, словно беркут перед охотой, он как можно равнодушнее приветствовал Насыра.
– Хорошо, что встал, уже приближаемся к Алма-Ате, – одобрил Болата Насыр.
– Как спалось, Насыр-ага? – Парень снял часы и положил их в карман. – До Алма-Аты еще часа два…
– Какой там сон в мои-то годы… – ответил Насыр и, проводив глазами Болата, который с полотенцем через плечо отправился умываться, отвернулся к окну. Еще вчера ему хотелось поговорить с Болатом о Кунаеве, но он решил отложить этот разговор на свежую голову. И теперь, когда Болат, умытый и причесанный, вернулся в купе, Насыр нетерпеливо спросил:
– Говорят, что Кунаев уходит со своего поста. Хотел, бы знать: правда, это или нет?
– Кто это товорит?
– Давненько об этом поговаривают люди…
Болат улыбнулся:
– Полгода не был в столице, не слышал никаких сплетен. Приедем и все узнаем, Насыр-ага…
Насыр нахмурился чему-то, потом сказал:
– Я к тебе пока не поеду. Отвези меня в гостиницу.
– Да меня же Хорст-ага заест: гостя да в гостиницу!
– Хорст поймет все. Сейчас мне нужен телефон… – Насыр вдруг усомнился: – Кажется мне, что ничего-то у нас не получится, Болат…
– Да мы что – милостыню просим? Если вас примет Кунаев – расскажите ему все как есть, не надо щадить его слух.
– А если не примет? Если поручит это дело какому-нибудь помощнику?
– Тоже правду. Только правду! Другого ничего не остается.
Насыр приободрился:
– Буду настаивать на том, чтобы Димаш сам принял меня. Пока не поговорю с ним – не уеду, так и скажу им…
С вокзала они отправились в гостиницу «Алма-Ата» Болат без особого труда устроил старого рыбака в однокомнатный номер. Насыр распорядился:
– Отправляйся домой, отвези вещи, повидайся с женой и возвращайся ко мне. Я пока спущусь в парикмахерскую. Хорсту обо мне пока не говори ничего. Закончим дела, тогда и отправимся к нему…
В парикмахерской Насыр распорядился, чтобы ему подровняли усы и бороду. Вернувшись в номер, надел новый костюм и принялся ждать Болата. Вспомнил, что конверт с письмом Славикова должен быть заклеен – об этом профессор просил сам в записке. Насыр заклеил конверт. Потом достал еще одну бумажку из старого пиджака, номер телефона, по которому он должен будет звонить. Разгладил бумажку ладонью, положил рядом с телефоном, а сам отправился в буфет, что был в левом крыле. Ему подали все, что он потребовал, кроме чая. Чая не оказалось. Насыр сильно расстроился, проговорил обиженно: «Думал, хоть в столицах попью индийского чаю, а у вас тоже его нет… Как же я без чая? Без чая у меня голова перестает соображать…» Буфетчица стала ему сочувствовать: «Попросите дежурную по этажу – она приготовит… – Но, помедлив, взялась хлопотать сама: – Обождите минуточку, я сейчас принесу…» Вскоре она вернулась с чайником: «Дедушка, вот вам и чай. Как будете пить – с молоком?» Насыр обрадовался: «Спасибо, доченька, уважила старого человека. Как тебя зовут?» – «Русские называют по-русски. Галя. А вообще-то я Галия…» – «Дай тебе Бог счастья, доченька!» – «Откуда приехали, дедушка?» – поддержала разговор приветливая девушка. «С Синеморья. Слыхала про такой край?» – «Слышала, конечно, жуткие вещи у вас там творятся. У нас много работает ваших девушек, часто рассказывают…» – «Да, – вздохнул Насыр. – Разбросало наших людей по всей республике. А сама откуда родом?» «Я из Талдыкургана, – охотно ответила девушка. – Приходилось там бывать?» – «Чего не было – того не было, – ответил Насыр. – А вот сейчас пожалел: неужто на Жетысу водится так много прекрасных девушек, которые не забывают уважать старших?» Буфетчица засмеялась.