– Эх, парень, из одних вопросов ты состоишь, – невесело пошутил Насыр. Зубы его мелко стучали от холода.
– Не спорю. Молодежь теперь как на помойке живет. Со всех сторон несет проблемами, которые сваливали в кучу семьдесят лет подряд: засмердели, червяками пошли они…
Насыр не нашел что ответить.
Махамбет продолжал:
– Целый год после Афганистана я провалялся в ташкентском госпитале. Времени для размышлений было предостаточно. Афганский кошмар я не забуду теперь уж никогда. Кем были мы там? Пушечным мясом. Афган открыл мне глаза на многое. Там были пушечным мясом – а здесь мы кто? Никто в своей стране сейчас не чувствует себя человеком – все себя чувствуют скотами, все оплеваны с ног до головы: и русские, и казахи, и евреи, и украинцы… И никто не может понять, почему это так. Ну почему это так, ага?
Снова Насыр не нашел что ответить.
– Глубокая обида сидит в каждом человеке. Взять сегодняшний митинг. Казахи протестуют против национального неравенства, которого и без того было предостаточно, а теперь будет еще больше с приходом назначенного русского… Я все думаю – когда это началось? Говорят, началось со Сталина. Ну, хорошо, Сталина давно нет – давным-давно настало время развиваться социализму по-человечески. Так давайте развиваться – что нам мешает? Этого не хочет руководство Казахстана – оно не понимает казахов, оно идет на поводу у московской политики, так я это понимаю! Трусы! Все они держатся за свои теплые местечки, твердят – «национализм», а на нужды собственного народа им наплевать. Ребята вышли сегодня на площадь, чтобы бросить этим изменникам: «Трусы! Предатели!» Хорошо, сегодняшнюю демонстрацию они разгонят – но проблема-то не будет решена. Мы выйдем завтра, выйдем послезавтра, что будет? И кому это надо?
Махамбет открыл входную дверь гостиницы и стал прощаться:
– Пойду я, ага, меня ребята, наверно, заждались… Будете на седьмом разъезде – загляните к отцу, передайте привет, расскажите все, что видели.
– Спасибо тебе, сынок! Хороший ты джигит, хорошие с тобой ребята: гордые, правдивые, смелые! Буду молиться за вас – Аллах поможет вам обязательно…
– Ну-ну, – улыбнулся Махамбет, – если еще и Аллах встанет в наши ряды – значит, дело в шляпе.
И он исчез. Старик поднялся в номер, он продрог насквозь. Какая разница между тем, что происходит в Ольстере и здесь, в Алма-Ате? Этого Насыр не мог понять. «Куда мы идем? Куда катимся?»
Он снял пальто, повесил на спинку стула, а стул придвинул к радиатору парового отопления. По его расчетам, пальто к завтрашнему вечеру должно было высохнуть. «Всего лишь одна короткая команда, – возмущенно думал Насыр, – и эти молодчики с железными прутьями в руках бросятся на невооруженных ребят». Насыр не знал еще того, что приказ на изготовление этих прутьев отдали сами же партийные работники – за день-два до этих событий. Насыр этого не знал и наивно полагал: руководители не могут допустить побоища. И вдруг похолодел: а вдруг случится такое? И снова стал себя успокаивать: такого не может быть. Ведь им жить со своим народом, со своей молодежью на одной земле – им выходить на трибуны в праздничные дни, им приветливо махать демонстрантам, ласково улыбаться детям…
Старик разделся и лег в постель. Ему приснился сон. Озверелые молодчики с прутьями бросились на студентов: раздались стоны, крики, хлынула кровь. Та юная девушка, почти подросток, которая резко бросила: «А вы не пейте и не курите сейчас!» – упала тоже – из широкой раны на лбу хлестала кровь. Она попыталась подняться, но получила пинок в лицо кирзовым сапогом – и снова упала. Все сомкнулось над ней: ее стали топтать кирзовые сапоги. К ней бросилась пожилая женщина с причитаниями: «Что же вы делаете с ребенком, с ребеночком-то что вы делаете? Проклинаю вас!» Но ее тоже сбили…
Насыр, проснувшись, вскочил в постели. В ушах звенел пронзительный голос женщины. В номере было сумеречно, за окном уже светало. Тревога снова поселилась в душе старика: к чему был этот страшный сон? Не в руку ли?
Он поспешил к окну. К площади по-прежнему стекались люди. Теперь все шли в одном потоке: милиционеры, студенты, солдаты, дружинники. Старый рыбак успокоился, у него отлегло от сердца. «Если все идут вместе – значит, все в порядке… К чему нам враждовать?»
Что ж, так вполне мог подумать всякий человек со стороны, который не знал лишь одного, а именно: что руководители республики, собравшись на совещание этой поздней ночью, вынесли решение: если к утру молодежь не освободит площадь – вытеснить ее силой. Впрочем, этого не знали и сами студенты.
Тем временем Насыр совершил омовение, расстелил полотенце на прикроватном коврике и принялся за молитву. Молился он долго, обстоятельно, а завершил так: «Бисмиллах рахман иррахим! Иа раббим – всемогущий создатель! Веруем в твое могущество и молим тебя о милосердии! Направь нас на путь истинный, Аллах, – на путь верный и беспорочный, направь наши помыслы к делам праведным, избавь нас от греха и соблазнов!»
Он не торопился подняться с колен.
Молясь на берегу моря, частенько видел он над водой легкое, полупрозрачное облако, формой напоминавшее человеческую фигуру. Насыр полагал – это сам создатель дает о себе знать. Сердце старого рыбака в такие минуты наполнялось тихой радостью, благоговением, в мыслях наступала ясность, а в душе успокоение. От затылка до самых пяток разливалось по его телу блаженство. Создатель являлся перед ним будто для того, чтобы дать понять Насыру: принимаю твою молитву, молись без устали, будь верен мне, раб божий, – а я тебя не оставлю. Если ты испытываешь в минуты молитвы блаженство – не останешься одиноким. Душа твоя попадет в рай, Насыр! Душа всякого, кто верно молится мне, попадет в рай.
Никогда Насыру не удавалось различить облик создателя, но голос его в такие минуты он слышал всегда: мягкий, бархатный, успокаивающий.
Вот и сейчас захотелось ему, чтобы это облако возникло перед его глазами. Но возник лишь голос. И голос этот сказал Насыру. «Сын божий, не поддавайся соблазну дьявола! Остерегайся дьявола, который предстанет перед тобой в облике человечьем. Люби ближнего, не делай, ему зла. Знай: даже в помыслах держать зло – грех. Не старайся превзойти других силой или богатством. Это принесет тебе разочарование. Направь свои желания, сын мой, на путь истины. Только так и ты, и люди вокруг тебя, только так все вы избежите несчастий…»
Но и голосу Его был благодарен Насыр. Здесь, в суетливой, тревожной столице, он не надеялся даже на это. А вот, поди ж ты, случилось! «Иа, раббим, иа, раббим, преклоняюсь перед твоим всемогуществом, Аллаху-акпар!..»
Старик походил по комнате, разминая затекшие колени. Потрогал свое пальто. Понял: сегодня оно вряд ли просохнет. Не заболеть бы. Как там в поезде? Сюда ехал – было в вагоне тепло, а теперь?
После обеда пришли Болат и Хорст. Все, не сговариваясь, устремились к окну. Насыр ахнул: дружинники били по головам студентов и девушек, догоняли их, разбегавшихся, и с помощью солдат, милиции запихивали в машины. Много студентов лежало на холодном асфальте: ничком или скрючившись, пытаясь встать, отползти…
– Зверство-то какое, срам, срам! – воскликнул Хорст.
– Решили взять силой, – Болат был бледен.
– Никогда еще такого не видел! – снова воскликнул Хорст. Насыр был потрясен:
– Как же они завтра посмотрят в глаза своему народу? Сегодня они свой народ избивают, а завтра влезут на трибуны и опять будут ему улыбаться? Несчастные казахи – когда же вы избавитесь от дикости и варварства…
Вдруг он смолк, пораженный одной мыслью: такому народу никогда и ни за что не спасти своего моря! Как он этого не мог понять раньше? В этом народе нет силы разума, а есть дикое, неуправляемое буйство – это не народ, внемлющий Богу, это стадо людей. Кишащее, омерзительное, бездарное, ничтожное – не нужное даже себе. От него давно отвернулся Бог… Бог… Бог…
Темнота вдруг упала на глаза Насыру, в ушах зазвенело – сердце мощными аритмическими толчками всей кровью ударило Насыру в голову. Он покачнулся. Хорст успел подхватить его, падающего, подтащил к кровати.
– Воды! Быстрее воды!
Болат бросился в ванную.
– В глазах что-то потемнело… – Насыр еле ворочал языком. Хорст протянул ему стакан с водой, Насыр сделал несколько глотков.
– А теперь под язык, положи вот эту таблетку. – Хорст чуть ли не силой вложил Насыру в рот таблетку валидола.
– Это давление подскочило, знаю. Сейчас должно пройти… Эх, Хорст, старость пришла – ничего уж тут не поделаешь.
– Еще бы. Семьдесят лет – не шутка.
– Море меня торопит… С собою… хочет забрать… Если б жило оно – я бы тоже до ста лет дотянул… А так нет… Чувствую – зовет… В один день мы умрем. Такие вот дела.
Насыру действительно скоро стало получше. Тут зазвонил телефон. Звонили из диспетчерской таксопарка: машина будет через десять минут. Насыр надел непросохшее пальто, на улице его сразу же стало знобить.
Хорст участливо предложил:
– Сейчас заедем ко мне, возьмешь мое пальто…
– Боюсь, не получится, Хорст, опоздаем на поезд. Да ты не волнуйся: в вагоне-то тепло. Там оно и подсохнет.
– К чему мороз такой, я все думаю. Теперь понял: к крови… Говорят, в сорок первом стояли лютые морозы, – заметил Болат.
– Это я помню. – Насыр оживился. – Морозы были лютые, точно! А сколько немцев померзло…
На них стали посматривать подозрительно милиционеры и солдаты, которых здесь, у входа в гостиницу, было много. К ним подошел сержант:
– Почему тут стоим, товарищи?
– Ищем, – коротко ответил Насыр.
– «Ищем» чего? – он вопросительно посмотрел на старика.
– Ты слышал когда-нибудь о Синеморье? Мы потеряли его, а теперь ищем…
– Оно что, высохло? – удивился сержант.
– Ты прав, оно иссохло. Выплакало все слезы от людского бесстыдства и усохло…
Сержант неопределенно хмыкнул и отошел. Подъехало заказанное такси. Болат и Хорст, вежливо опередив Насыра, стали складывать в багажник сумки с гостинцами. К ним подскочил дружинник и стал тыкать железным прутом в вещи: