— Это разные вещи.
— Во! Это разные вещи. У Сокурова есть почитатели, их ничтожно мало, но они есть. А у "Белого солнца" огромная зрительская аудитория, всенародная любовь и долгая, если не вечная, жизнь на экране. Сокуров — это серьезное кино, а Сухов с Верещагиным — развлекательное. Ну и что? Разве правомерно противопоставлять эти два явления? Зритель у Сокурова более… квалифицированный что ли? Ну и счастья ему. А космонавты перед полетом все-таки смотрят не его фильмы, не Тарковского, не Муратовой и не Феллини. И черта ли мне лысого с того, что кто-то где-то решил, что "Жертвоприношение" и "Репетиция оркестра" — это "настоящее" кино. А для меня это скучища зевотная. Дайте-ка мне Захарова, Говорухина и Гайдая. Почему я должен руководствоваться чьими-то вкусами? То же и в литературе. Маркес — прижизненный классик и культовая фигура. Ах, Маркес, ах, Габриэль! Ах, "Полковнику никто не пишет"! Ты читал Маркеса?
— Кое-что.
— Ну и как тебе?
— Как ты говоришь, скука зевотная.
— Крамольное заявление! Раз где-то решили, что Маркес — это круто, ты должен везде заявлять, что упиваешься им.
— Ничего я не должен, — закуривая, возразил Хлебосолов.
— Дай и мне, — попросил Авдей. Вообще-то он не курил, лишь когда выпивал, позволял себе сигарету-другую.
— Держи.
— Так вот, — затянувшись пару раз, продолжал Доломанов. — Чем же труд "детективщиков" отличается от труда "настоящего" писателя? Разве его не терзают муки творчества, разве у него не такое же отношение к слову, разве его герои не обретают самостоятельной жизни и не влекут сюжет в сторону от задуманного? Или он может позволить себе большую небрежность в отношении языка? Или он не придерживается тех же правил, что и классик? — Я имею в виду, что произведение его должно быть оригинальным и самобытным, фабула логичной и цельной и так далее.
— Мне кажется, что те, против кого ты направляешь свою гневную филиппику, именно так и считают: что прилавки сегодня переполнены примитивными книжонками, смастряченными плохим русским языком, попросту неграмотно, сюжеты их являются лишь вариациями одной сексуально-зубодробительной болванки, и вся эта ситуация нивелирует искусство и снижает планку читательского вкуса.
— Хорошо. Но отсюда возникает вопрос: может быть все-таки дело не в том — "что", а дело в том — "как"? При чем здесь "детективщики"? А что, деревенщики не пишут говна? Радетели за чистоту российской литературы не пишут говна? Да девяносто процентов. И в детективном жанре те же пропорции. И там есть образчики высокой литературы, а есть дермецо на уровне комиксов…
— Ну-ка примеры высокой литературы? — гася сигарету, произнес Кирилл.
— Пожалуйста. "Макбет" Шекспира. "Дубровский" Пушкина, пусть и не детективная вещь в чистом виде, но разбойничий роман тоже можно причислить к этому ряду. "Преступление и наказание" Достоевского, типичный психологический детектив. "Воскресение" Толстого. А если брать западную литературу, можно составить огромный список от Гюго и Бальзака до Хейли и Дюрренматта, от Акутагавы и Моэма до Пристли и Грина. Да разве всех перечислишь!
— Вот здорово, Акутагава — представитель западной литературы!
— Не придирайся к мелочам. Тем более, что Япония сегодня скорее Запад, чем Восток. Главное, чтобы ты понял, что я имею в виду.
— Твои примеры не совсем корректны. Все-таки у перечисленных тобой авторов детективная линия в сюжете лишь повод, а не самоцель. Ведь нельзя назвать "Войну и мир" военным романом, а "Анну Каренину" — любовным.
— Почему же нельзя? Но ладно, оставим классиков. Возьмем Эдгара По, Конана Дойла и бабушку Агату Кристи. Разве их произведения — менее достойная литература, чем тоска зеленая наших "гертруд"? А Честертон? А Богомолов? А братья Вайнеры? Нет, брат шалишь! Это интересно и это литературно. А превозносить одни жанры и снизводить другие — это… непорядочно. Мелкотравчато. Критикуй книгу, а не жанр. Литературный процесс, в широком смысле этого понятия, включает в себя несколько составляющих: писательский труд, издательские интересы и читательский спрос. В стародавние времена превалировал первый; писателей было мало, и что бы они ни создали, переписчики тиражировали это и доносили до потребителя. Затем (возьмем для удобства советский период…)
— Возьмем, — согласился Хлебосолов.
— …На первую позицию вырвался издательский интерес. Издатель тогда был один — государство рабочих и крестьян. Всем остальным полагалось быть в жопе. Впрочем, гегемонам полагалось быть там же, но говорить об этом вслух было категорически запрещено. У издателя интерес был один — чтобы литература обслуживала его, то есть государства, идеологию, и посему к печати допускалась исключительно лояльная и донельзя политизированная, причем односторонне, литература. Писателю деваться было некуда — или служи, или терпи лишения, или пиши в стол. Читателю тоже некуда — во-первых, на безрыбье питались тухлыми раками, во-вторых, что-то выискивали между строк, в-третьих, какая-то часть и той литературы была великой и прекрасной. Пишущая братия к такому положению привыкла. И вот тебе на: перестройка, реформы, и уже не что иное, как читательский спрос правит бал! Ломка традиций, изменение правил игры. Естественно, что прикормленная братия взвыла. Теперь, чтобы публиковаться, не надо играть в общественно-политические игры, унижаясь и пыхтя, лезть в обоймы, а достаточно просто писать так, чтобы это было интересно читателю. Но это же крамола, не сметь! Не следует потакать читателю, надо формировать его вкус! А собственно почему? Почему не следует потакать читателю? Учет его вкуса — это элементарное уважение. А то получается как в безалкогольно-вегетарианской столовой: полезно для здоровья, недорого, формирование вкуса налицо. Только ведь не нужна никому такая мерзость! И владельцу, скорее всего, не нужна только для открытия приличного ресторана у него нет средств, таланта, дерзости или еще чего-то!
— Типичный конфликт "Отцы и дети". Что ты так кипятишься? Старики нападают на молодежь за их приверженность к жанрам, которые в их времена не жаловались властями. На них в свое время тоже за что-то нападали. И на тех, кто на них нападал, тоже. На заре кинематографа его называли дьявольским искусством и даже вообще не искусством и всячески поносили. Потом "немые" кинематографисты смешивали с грязью звуковое кино. Это везде и всегда так, стоит ли обращать внимание? Мне понравился твой пример с "Белым солнцем пустыни", меня раздражают латиноамериканские сериалы, но раз у них есть своя аудитория, пусть идут. Сравнивать "Антонеллу" с "Амаркордом" глупо. И я не представляю себе режиссера, который бы бился за сокращение показа "мыльных опер". Наши писатели почему-то сочли себя в праве "тащить и не пущать", это их проблемы. Ты-то что так взъярился?
— Вовсе я не взъярился. Это я отвечаю на твой вопрос, вот и все.
— Какой вопрос? — удивился Хлебосолов. — Я тебя ни о чем не спрашивал.
— Что, уже забыл? Ты спрашивал, с чего мы взяли, что ты собираешься писать чернушно-порнушную эпопею. Помнишь?
— Я решил, мы проскочили эту тему без остановок.
— Вовсе нет.
— И еще я думал, что ты пьянее меня и потерял связующую нить.
— Ничего я не потерял. — Доломанов выпил еще водки и оценил взглядом оставшуюся закуску. — Сварить пельмени?
— Я не хочу, — отказался Кирилл. — Если ты голоден, то свари.
— Тогда попозже. А ответ на твой вопрос следующий: сейчас идет такая литературная волна, и куда ты на хер из нее денешься!
— Но ты ведь уворачиваешься от этой волны, — поймал взгляд друга Кирилл.
— Я — другое дело.
— А, значит, ты талант, а я дерьмо собачье!
— Не надо утрировать. И кроме того… Я решил попробовать не уворачиваться.
— Так вот к чему твоя лекция о своекорыстных дядьках и праве любого жанра на литературную идентификацию! Уже накропал что-то детективное?
— Ну… Можно сказать…
— Я слушаю, слушаю, продолжай.
— Да что говорить. Я лучше дам тебе почитать. Перед уходом напомни.
— Уже куда-нибудь пытался воткнуть?
— В Москву отправлял, с оказией. В одно издательство.
— И как?
— Да как… Подсластили пилюлю, что мол язык хороший, фабула занимательная, характеры персонажей прописаны объемно…
— А в самой пилюле что?
— "В повести отсутствует положительный герой". "В финале Добро не побеждает Зло". Но я же им не сказку писал! Где они видели в жизни, чтобы Добро побеждало Зло? И каким по их представлению должен быть положительный герой? Кем он хотя бы должен быть по профессии? И где его взять? Ведь он должен быть не просто героем, он должен быть героем "нашего времени". Кто он — новый русский, чиновник, милиционер, продавец в комке, рабочий, крестьянин, официант, безработный, учитель, врач?..
— Врач… — перебил друга Хлебосолов. — Почему бы не врач?
— Вот только не надо про врачей! — переморщился Доломанов. — Если я тебе про них порассказываю, ты спать не будешь! Главное, что если нарисовать им чистенького рафинированного героя, они тоже завернут, потому что никто этого читать не станет. Кстати, о героях. Тот одноклассник, о котором я тебе говорил…
— И что с ним?
— Интереснейший субъект.
— Тоже не чужд литературе?
— Куда там. Лобик на два пальца, в школе с двойки на тройку учился. Но вот в свое время занялся водкой. Преинтереснейшие вещи рассказывает. Сначала он бодяжил водку по-мелкому. В гараже разбавлял водой дешевый спирт, разливал по бутылкам, вручную наклеивал этикетки и закатывал пробки. Потом расширился, открыл несколько подпольных точек, на него работали десятки людей. Когда он меня вез по городу в свое кафе, то показывал на какой-нибудь магазин или ресторан и рассказывал, чье это. Представляешь, весь центр города застроен водочниками и спиртовиками. Буквально весь! И не только центр. Он говорит: "Подойди к любому фешенебельному магазину, или изящному бутику, ресторану или супермаркету, и принюхайся. Ты почувствуешь, что он пахнет спиртом".