имаешь!
— Какие кабаки! Какие ночные клубы! — восторженно проревел Павло. — Ну, Василий! Виолета Степановна, позвольте вам помочь! — кинулся он из-за стола.
— Буду рада, — обернулась она к нему. — Вы такой большой! Я люблю крупных мужчин! И еще: для вас я просто — Виола…
— А я-то поначалу подумал, — прерывисто дыша обратился Анатолий к Василию, закусывающему с невозмутимым видом. — Неужели в России еще носят такую форму?! Чуть не поверил! А потом врубился! Ну ты придумал, Васька!
— Не отвлекайся. Сконцентрируйся на ощущениях. Вон как девочка старается!..
…Когда раздался громкий и настойчивый звонок в дверь, хозяин первым делом инстинктивно бросился к одежде, но Диана, как была, голышом, быстро подбежала к дверям и открыла их. В комнату вошел Митя.
— Господа! Ваше время истекло! — окинув абсолютно безразличным взглядом компанию, из всех представителей которой только Василий успел натянуть зеленые в веселый аленький цветочек трусы, крой которых известен во всем СНГ как "семейные", провозгласил юноша. — Будете продлять или я забираю невест?
— Будем продлять! — протрубил вцепившейся мертвой хваткой в Виолету Павло. У него был такой вид, будто он боялся потерять навеки единственную женщину на Земле. — Будем продлять!
— Да, мы продлим, — подтвердил Василий.
— Тогда платите, — пожал плечами Митя. — Таксу вы знаете…
Глава 4
Когда позвонил Авдей Доломанов — "Посидим?" — Кирилл не стал отнекиваться. Во-первых, они уже давненько не "сидели", а во-вторых, был понедельник, а значит, затишье на работе. В понедельник-вторник заказы были редки, шевеление начиналось в среду, активизировалось к четвергу, достигало своего апогея в пятницу-субботу, а в воскресение раз на раз не приходилось. Хотя бывали переполненные понедельники, прилично загруженные вторники и совершено пролетные пятницы.
График активизации заказов в меньшей степени зависел от буйства гормонов клиентов, а в большей степени от сезона, погоды, близости или отдаленности праздников, культурных событий (это когда в город приезжают на гастроли бойцы развлекательного фронта, и тогда очень важно, сколько этих бойцов и сколько обслуживающей челяди их сопровождает, какое соотношение в бригаде "голубых" и "нормальных" и во сколько им мчаться в другой город, с нетерпением ждущий своих кумиров. Надо отметить, что эти шоу-мены и шоу-вумен — постоянные заказчики "Услады", интересы которой лоббирует и обслуживающий персонал гостиниц, и устроители гастролей, за определенную мзду, конечно).
Но главное, что влияет на количество заказов, это состояние экономической жизни в городе, иногда напрямую связанное с экономикой в стране, иногда, зависящая от чисто местных событий. Августовский дефолт, например, не только резко сократил количество жаждущих утех клиентов, но и продиктовал понижение долларовых расценок, впрочем, как и во всех областях рынка. Последовавшее затем оживление экономики потребовало от жриц любви увеличения интенсивности производства. Сдача подпольными водочными воротилами своих позиций на Алтае ударила по сотрудницам "Услады" и их коллегам из аналогичных фирм (и дело не в том, что несколько десятков богатых людей обеднели: не так уж они и обеднели, преспокойненько перекинув капиталы в другие области). А хороший урожай зерновых, картофеля и свеклы вновь вселил в их души надежду, что призрак голодной смерти или нищего существования напугал их своей костлявой рукой в самый последний раз…
Короче, по случаю понедельника Мамочка предоставила Кириллу свободный вечер, выяснив, предварительно, где его можно разыскать в случае непредвиденных обстоятельств.
— Кто там? — раздалось за дверью без глазка, когда Кирилл позвонил.
— Это я. Открывай.
— Кто — я?
— Ты что, не слышишь! Я это, Кирилл! Открывай давай! Быстрее!
— Кирилл? Какой Кирилл? Хлебосолов?
— Открывай, сволочь! А то я сейчас уйду! — сердито заорал Кирилл.
Дверь отворилась. На пороге стоял Авдей и ухмылялся во весь рот.
— Что же ты, Кирилл Хлебосолов, орешь как потерпевший! — укоризненно покачал он головой. — Соседи уже небось в милицию позвонили!
Это был обычный его юмор. Он не боялся никаких воров, красть у него все равно было нечего, и спокойно открывал двери среди ночи любому звонившему. Но иногда на него находила охота развлечься, и он часами мог мариновать человека под дверьми, кто он, да зачем пришел, по сто раз переспрашивать одно и то же. Иногда посетители уходили ни с чем, это когда им не удавалось заинтересовать хозяина. У тех же, кто был знаком с причудами Авдея, имелись свои приемы воздействия на него. Кирилл, к примеру, однажды, не вступая в излишний диалог с другом, просто-напросто ушел и унес с собой продукты, а потом, месяца два, немедленно бросал трубку, только заслышав голос Доломанова по телефону. Тот едва вымолил прощение, но совсем от своих привычек не отказался, это было выше его сил, хотя и не отваживался затягивать игру…
— Держи! — сунул Кирилл Авдею один из больших пакетов, принесенных им.
— Ого! Куда так много!
Кирилл, не раздеваясь, прошел в кухню и открыл холодильник. Если не считать бутылки, на треть наполненной подсолнечным маслом, он был совершенно пустым!
— Ну ты даешь! Совсем дошел до ручки!
— Все нормально! — подмигнул Авдей. — Не будем делать культа из еды, как говаривал незабвенный Остап Бендер — бей.
Кирилл принялся выгружать в холодильник то, из чего не следовало делать культа: большой шмат соленого сала, пачку сливочного масла, две упаковки маргарина, десяток яиц, майонез, три банки сайры в масле, упаковку пельменей, мешочек конфет. Из другого пакета он выставил на стол водку, пиво, сахар, большую пачку чая, полиэтиленовый пакет с двумя крупными селедками, полпалки докторской колбасы, две булки хлеба и несколько пакетиков супа быстрого приготовления.
— Куда это?
— Сейчас все рассую по местам, — заверил его хозяин квартиры.
Когда Кирилл разделся в прихожей и вновь вернулся в кухню, он увидел, что выложенные им продукты по-прежнему громоздятся на столе, а Доломанов, вытащив прямо из нечищенной сельди молоки и, оторвав горбушку хлеба, с жадным наслаждением поглощает этот с позволения сказать бутерброд.
— Ну ты и свинтус!
— Не ворчи, брателла! Все нормально! Будем жить! — не переставая яростно работать челюстями, радостно продекларировал Авдей.
— Значит так. Я режу колбасу и хлеб, а ты все равно уж вляпался в селедку, так что тебе ее и разделывать. Все ясно?
— Угу!
— Разделывать — не значит порубить топором на три части, а почистить, освободить от костей и кишок и аккуратно порезать филеечку.
— Все будет как в лучших ресторанах Амстердама и Лиссабона.
— Ну да, там днем с огнем селедочку не сыщешь. Нашел пример!
— Но рыба-то там есть! Города-то портовые! Так что зря придираешься!
— От черт!
— Что такое?
— Сыр забыл купить!
— Ерунда. Ты и так всего набрал, на неделю хватит как минимум.
— К пиву не помешало бы. Да и ты любишь, я же знаю. Забыл!
— Ничего.
— Ладно, в следующий раз принесу. Первым делом его куплю, а потом остальное…
Хлебосолов с Долмановым учились на первом курсе университета и дружили с тех пор, несмотря на то, что Кирилла призвали в армию, а Авдей как-то отвертелся от этой почетнейшей обязанности, и доучивались они на разных курсах.
Авдей был человеком необычным. Необычным во всем. Взять хотя бы имя. Ну скажите на милость, кому может прийти в голову мысль окрестить мальчика, рожденного в семидесятые годы последнего века второго тысячелетия в крупном городе, в краевом центре, не иначе как Авдеем? Маме и папе Доломановым такая мысль в голову пришла. Сначала, конечно, маме, потому, что именно так звали ее любимого дедушку, в честь которого ее родители, в свою очередь, не нарекли ее по причине неподходящего для этого пола. Но сына, в случае рождения такового, назвать Авдеем завещали, что и было выполнено без малейших сомнений в правильности сделанного. Это уже много позже русские имена вошли в моду, да и то: много ли мы видим вокруг мужчин моложе семидесяти пяти лет с именем Авдей?
Но дело даже не в имени. Еще в университете Доломанов считался талантливым, подающим большие надежды литератором. Он и сам нисколько не сомневался в этом. Однако возникший на заре перестройки в России огромный, прямо какой-то ненормальный, даже нездоровый, читательский бум вскоре так же резко, антивзрывом, сошел на нет, и акции некогда славной на весь мир русской литературы рухнули так низко, что сказать, что она неизлечимо больна и находится при смерти — значит сильно и сильно приукрасить.
Жить литературным трудом, то есть иметь от этого труда средства к существованию, в Стране Советов было трудно. Жить литературным трудом в постсоветской России стало невозможно. Тысячи мальчиков и девочек, грезивших некогда литературной славой, нашли применение своим талантам в других видах деятельности, будучи зажаты реалиями суровой действительности. Надо было есть самим и кормить свои семьи. Раньше эти проблемы стояли не так остро, теперь же будто в насмешку над всей идеологией ушедшего в прошлое строя, воплощался в жизнь лозунг: "Кто не работает, тот не ест". Еще несколько лет назад можно было где-нибудь числиться и получать зарплату, не особо напрягаясь. А после двух ночей разгрузки вагонов отпадала проблема квартплаты, хлеба с молоком на две недели и проездного на месяц.
Конечно, и теперь находились фанаты, которые выкладывались на работе, а то и на двух, а потом, по ночам, урывками, где-то (где?!) как-то (как) занимались продиктованным одним из официально зарегистрированных грехов — грехом гордыни — процессом, носящим название "литературный труд". Всем известная шутка, что писателем является тот, кто не может не писать, на поверку оказывается зловредной и правдивой серьезностью, стоящей в одном ряду с обвинительным приговором, неутешительным диагнозом и сделанной в глупом далеком детстве татуировкой на руке женского имени, при одном упоминании которого уже много лет ощущаешь себя Геббельсом, при котором упомянули слово "культура"…