Телефон зазвонил в ту минуту, когда до прихода пациента оставалось всего десять минут. Номер был незнакомый.
– Алло.
– Здравствуйте. Вас беспокоит лейтенант Пахомов из железнодорожного отделения полиции.
– А по какому, собственно, поводу мной интересуется железнодорожный отдел полиции? Я даже не помню, когда поезд в последний раз…
– Скажите, – не совсем любезно перебил лейтенант, – вам о чем-то говорит имя Владислав Игоревич Лушников?
– Да… – внутри нехорошо заныло. – А в чем дело?
– Кем вам приходится гражданин Лушников? – продолжал лейтенант.
– Никем… то есть… он мой пациент, я психотерапевт. Да что случилось, можете объяснить?
– Ваш пациент обнаружен повешенным в туалете железнодорожного вокзала. Вы не могли бы подъехать для опознания? Его жена находится в стационаре, а ваш номер наиболее часто встречается в списке набранных, так что я подумал…
– Я подъеду. Куда, на вокзал?
– Нет, подъезжайте в судебно-медицинский морг.
Это действительно был Влад, любые ошибки исключались. Его темные волосы, его бледное тонкое лицо, сведенное посмертной судорогой, сомкнутые ресницы. На шее безобразная багрово-синюшная полоса – довольно широкая, видимо, не от веревки, а от ремня. Как он мог, зачем?
«Это моя вина. Моя! Если бы не моя ночная истерика, он ни за что… нет, он не решился бы. Что же теперь делать? Мой пациент покончил с собой – что может быть хуже для психотерапевта? Моя вина, моя…»
– Вы еще раз посмотрите, – настаивал молодой лейтенант, снова снимая с лица Влада простыню, которую буквально за пару минут до этого набросил туда судебный медик. – Не может быть ошибки?
– Нет. Это Владислав Лушников. Скажите, а он… точно сам?..
– Процентов на девяносто восемь. – Эксперт снова закрыл лицо Влада. – Вероятность помощи извне, конечно, существует, но она ничтожна. Положение тела, ход петли, отсутствие следов борьбы или сопротивления – нет, он покончил с собой совершенно самостоятельно.
– Черт…
– А по какому поводу он у вас лечился? – спросил лейтенант, когда они вышли из здания морга.
– Вряд ли этично обсуждать проблемы пациента, но… я так понимаю, что мне все равно придется это делать, ведь так?
Пахомов кивнул:
– Я еще и документацию у вас изыму, приеду сегодня с постановлением. Так что давайте не будем время тянуть, сразу поговорим, а за бумагами я подскочу попозже.
– У него были проблемы в семье.
– Какого рода проблемы?
– Не знаю даже, как вам объяснить… понимаете, дело в том, что он много лет находился в абьюзивных отношениях.
– Погодите… это когда партнер проявляет агрессию и всячески подавляет? – перебил лейтенант, жестом указывая на скамью и предлагая присесть. – Но ведь это мужчины так себя ведут.
– Чаще всего – да. Но бывают исключения. Вот Влад и был таким исключением. Жену он любил, но она его уничтожала. Сейчас вы спросите, почему он ей леща хоть раз не двинул или не ушел? Не трудитесь, я расскажу. Есть люди, не способные поднять руку на того, кто слабее, даже если тот буквально растаптывает их. Влад любил дочь и боялся, что жена станет препятствовать их встречам в случае развода. Ну и самое утопическое – он надеялся, что сможет ее перевоспитать. Типичное заблуждение всех жертв абьюза – я буду доказывать свою любовь, и тогда он изменится, перестанет унижать меня, избивать, станет другим. Повторяю – заблуждение.
Пахомов пожал плечами, и по его лицу было понятно, что он то ли не до конца верит в то, что слышит, то ли просто не понимает. Собственно, понять такое действительно сложно тем, кто не сталкивается с подобными ситуациями. Да и мужчины оказываются жертвами куда реже женщин, оттого в обществе сложился стереотип – абьюзером может быть только он, а жертвой – только она. И никому в голову не приходит, что у мужчин зачастую нет возможности кому-то об этом рассказать – стыдно, сложно, не поверят. Вот и этот молодой лейтенантик, похоже, не может взять в толк, как мужик не смог обуздать жену и аж повесился, чтобы как-то разорвать эти отношения.
– Вы меня извините… у меня прием, и так пришлось отменить нескольких пациентов. Мы не могли бы перенести разговор на то время, когда вы подъедете за документами? Я все подготовлю. Вот моя визитка, там адрес центра и номер кабинета.
– Хорошо, – пряча в папку белый прямоугольник, согласился Пахомов. – Тогда не задерживаю, до вечера.
Допрос Кику Полина решила отложить до утра – они слишком долго провозились с обыском, уже стемнело, и смысла в беседе на ночь глядя не было никакого. Наоборот – у Кику будет возможность проникнуться серьезностью своего положения, осознать, что она не может встать и уйти, и, возможно, это как-то подстегнет ее к откровенности. А у Полины будет время изучить распечатки переписок и составить план.
– Вы весь день не ели, – заметил Кучеров, садясь за руль.
– Вы тоже, – откликнулась Полина машинально, уже погрузившись в чтение содержимого обнаруженной на заднем сиденье папки.
– Предлагаю это исправить.
– Ммм… – отозвалась она, даже не совсем уловив суть предложенного.
– Тогда сперва в ресторан, а потом я вас в гостиницу отвезу.
Этого Полина уже совсем не услышала – вынув из сумки ежедневник и ручку, она набрасывала одной ей понятные схемы. Когда машина остановилась, Каргополова не сразу поняла, что они уже никуда не едут:
– Что-то случилось?
– При всем желании въехать в ресторан я не могу, придется пройтись, – Вячеслав вышел из машины и галантно открыл Полине дверку, протянул руку: – Прошу.
– Где мы?
– Вы всегда так в материал заныриваете, что потом не сразу можете окружающую обстановку оценить?
– Слава, когда я работаю, для меня вообще мало что существует. А сейчас я к тому же нахожусь в незнакомом городе, где не ориентируюсь. Какой ответ вы от меня ждали? – спросила Полина, немного раздражаясь.
– Понял. Шутка не зашла, – кивнул Кучеров, закрывая машину. – Сейчас быстро поужинаем, и я вас отвезу в гостиницу. Не могу же я оставить вас голодной на ночь.
В ресторане было малолюдно, всего пара занятых столиков, но Кучеров все равно выбрал самый дальний, усадив Полину так, чтобы она оказалась спиной к залу.
– Люблю контролировать выход, – пояснил он, усаживаясь напротив. – Это, кстати, единственный ресторан такого уровня в нашем городе. Тут кухня авторская.
– Я, Слава, в этом плохо разбираюсь, – призналась Полина. – Для меня еда делится на вкусную и невкусную.
– Надо же… а я почему-то подумал, что вы следите за фигурой и придерживаетесь какой-нибудь модной диеты.
– У меня на это времени нет, – улыбнулась она, открывая меню. – А фигура – остатки спортивной молодости, я легкой атлетикой занималась. Сестра до сих пор бегает по утрам, а я ленюсь, мне бы утром лишние десять минут поспать.
– У вас есть сестра?
– Да, двойняшка. Нас часто путают, от этого возникают разные… – тут она умолкла, вспомнив, что именно по этой причине Виталина стала заложницей Нифонтова, сперва принявшего ее за Полину, а потом использовавшего в своих интересах. – Ну не будем об этом. Я определилась, – она захлопнула папку, и Вячеслав, даже не открывший свое меню, подозвал официанта.
– Я это меню знаю хорошо, тут мой зять шефом работает, – объяснил он, поймав удивленный взгляд Полины.
– Так у вас здесь знакомства, оказывается?
– И они позволяют здорово сэкономить на ужине, – подмигнул Кучеров.
Сделав заказ и попросив принести кофе как можно быстрее, он откинулся на спинку стула и спросил:
– Вы как – за едой о работе разговариваете или предпочитаете этого не делать?
Полина пожала плечами:
– Я без предрассудков. И вообще – если нет другого времени и места, почему бы и не обсудить рабочие моменты? Знаете, что меня настораживает? Что и вы, и Индиков сомневаетесь в виновности Дины Комарец и делаете это на основе личных представлений о ней. Ничего сказать по этому поводу не хотите?
Кучеров выдернул салфетку, начал вертеть ее в пальцах и через минуту поставил на стол небольшую птичку с растопыренными крыльями:
– Я не утверждаю с гарантией, что Динка невиновна, но… что-то внутри говорит мне – не там ищешь. Понимаете, она странная, но по темпераменту другая. Ну, посудите сами – человек несколько лет прожил в Японии, увлечен всей этой восточной философией и прочим.
– Пока связи не вижу. – Полина придвинула принесенную официантом чашку кофе.
– Я не могу объяснить… словом, по моим представлениям, это совершенно противоречит психотипу человека, способного всадить другому в сердце нож.
– Это лирика, Слава. Даже флегматичные люди в определенных условиях могут выйти из себя и убить. Индиков вот тоже… он, кстати, просто в истерику впал, когда пришла Анита Геннадьевна, – вспомнила вдруг Полина. – Мне показалось, что у него есть какая-то информация, что-то, о чем Анита Геннадьевна хотела бы умолчать. И эту информацию он получил от Дины. Вот здесь бы поискать… Если вы оба правы и Дину Комарец подставили, то это вполне могла быть ее мачеха.
– Ну насчет «подставили» я ничего не говорил. Мобильники у нее в оранжерее нашли, если пудра по составу та же – плюс еще улика…
– И если совпадет размер ран с острием изъятой у нее заколки.
– Какой заколки?
– А, вы же уехали… Мы нашли заколку, острие которой по форме напоминает ромб – как раз примерно такой, как на телах убитых. Такая длинная металлическая шпилька с цветком… И знаете, Слава, что мне показалось странным? Анита Геннадьевна даже побледнела, когда про заколку узнала. Вот с чего бы?
– Мало ли… согласитесь, вообще новость о том, что твою падчерицу задержали по обвинению в тройном убийстве, кого угодно выбьет из седла.
– Обвинение не предъявлено еще. Вообще эта семья кажется мне довольно странной. Два самоубийства – тяжеловато для любой психики.
– Ну отец повесился, когда Динка была уже взрослой, хотя… – Кучеров почесал в затылке. – Могло, конечно, тоже на психике отразиться… А вот когда мать ее с собой покончила, конечно, была драма – ну я рассказывал.