реагируют – проверено. Вот мы и передвигаемся, держа в уме обходные пути. А чем плотнее туман, тем нам безопаснее: не видим мы, но и не видят нас.
Грейнджеру проще всех. Он ничего не забывает, и карта в его голове точно отсканирована. Такая ему способность досталась в нежизни: помнить всё. С ним безопаснее всего, поэтому жребий и придумали. Чтобы никому не было обидно.
С моей гиперэмпатией одни сложности. Толку от нее, как от чтения мыслей Уиджи. Всех мы только раздражаем. Но я поступил хитрее – соврал (не осуждайте), будто могу это контролировать, а на самом деле нет. Правду знает только Уиджи. А порой я ощущаю чужие эмоции настолько остро, что вынужден уходить подальше – в рощу или на кладбище.
Сбегать.
Считаю, мне повезло больше, чем Уиджи. Чувства не голоса в башке. Когда в ней собираются несколько мальчишек, наверное, можно сойти с ума. А мне налипшие эмоции потерпеть несложно. Главное – соблюдать дистанцию. Так, на подъезде к городу мне стало не по себе. От беспокойства, которое нас окружило, росло и преумножалось по мере приближения. А оно мне надо?
Помню, то ли из-за Базза, то ли по вине Ромео словил паническую атаку. При жизни со мной подобных фокусов не случалось, а тут – здрасьте… Кому-то приснился такой страшный сон, аж до меня добрался. Но я никому не рассказал. Не хотел жаловаться.
С Уиджи относительно комфортно. Он сухарь, и эмоции свои на меня, как одежду на стул, не скидывает. Зато Грейнджер – с виду нейросетка в коже – иногда улетает в депрессивные стратосферы, и находиться с ним рядом становится невыносимо. Сегодня иначе. Он едет впереди, подсвечивая влажный от дождя асфальт, а мне хорошо. Изредка долетает тревожность и тут же рассеивается.
Пахнет свежескошенной травой. За забором одного из домов тявкает пес. Видимо, чтобы остальные собаки на районе не забывали, кто тут главный. А чуть дальше, вверх по улице, орут коты, перебивая приглушенную ругань за первым горящим окном на пути.
С развитием казино Гровроуз сильно изменился. Раньше после захода солнца отпускать детей гулять родители не боялись. Мы слонялись до водохранилища, лазили по заброшенному заводу и бродили по кладбищу, прячась от смотрителя с сачком. Те дни прошли. Город обеднел, а там, где царит бедность, отхватывает кусок и криминал. И количество закрытых замков на дверях постепенно выросло.
У нас в запасе пара часов. Здесь сложно уследить за временем. Оно скачет или обманчиво тянется, поэтому приходится ставить таймер на наручных часах. До супермаркета один поворот направо, проехаться по прямой – и цель достигнута.
Школу мы все стараемся объезжать. Нет ни одного мальчишки, кому она не оставила бы шрама. Впрочем, церковь напротив тоже отличилась. Есть там люди хорошие и плохие, как и везде. Но поскольку однажды я потерял в ней сознание из-за духоты, мне, проезжая мимо, неосознанно хочется жать на педали сильнее.
Я бы так категоричен не был, если б не слова священника в тот день: «Не выносите мальчика на улицу! Раз ему тут дурно стало, то за стенами святой церкви и умереть может!» А я – ребенок, у которого недавно скончалась бабушка. Подумал, это она решила меня забрать на тот свет: не хотела скучать по любимому внуку. Испугался до икоты, но верить не перестал. Сам только не знаю, во что именно.
С Ромео иначе. В церковь он заезжает при любой возможности и заходит туда всегда один. Сидит там на коленях у алтаря и выпрашивает у Боженьки хорошенькую девчонку. Что же еще? Ума не приложу. Ладно, это всё мои фантазии. Уверен, он просит не сидя, а стоя, чтобы не испачкать моднявые рваные джинсы.
Как вы поняли, в пару с ним я встаю с неохотой. Особенно если его снедает жажда, хотя бывает это – по моим наблюдениям – реже, чем у остальных мальчишек. Объяснений этому два: родители не убиваются из-за смерти сына или сын не убивается в разлуке с родителями. В случае Ромео оба утверждения верные. С виду не скажешь, но травм у него не меньше, чем у Базза. И долго находиться с подобным мальчишкой в одном помещении мне сложновато. А с моей гиперэмпатией тем более.
За кровью мы выбираемся несколько раз в месяц. В первые полгода нежизни бывает и чаще. У всех по-разному. Происходит оно следующим образом: один караулит снаружи дома, второй – пьет. Часто покормиться не получается: то травма выскочит, то штаны за забор зацепятся. Вот и преследует чувство голода нас по пятам, словно тень, которую отбрасывают фонари вдоль дороги.
Супермаркет располагается на перекрестке в центре. Недалеко от школы, поэтому затариваться продуктами мы ходим с осторожностью. Куда ни плюнь – везде поджидают опасности. Вы не думайте, будто я невежда. Это устоявшееся выражение. Я бы плеваться не стал. Воспитательный подзатыльник от матери за выкинутый на дорогу фантик мне запомнился хорошо. С тех пор стараюсь не мусорить.
Припарковав велики, мы снимаем шлемы, подхватываем рюкзаки и, чуть присев, пробираемся к стеклянным витринам. Поблизости никого не слышно. Охранник наверняка спит, даже проверять не нужно. Но туман здесь больно редкий, поэтому лучше подстраховаться.
Дверь открываем без проблем: ключ тут не менялся годами. Один мальчишка из прошлого поколения стащил у директора магазина связку, и мы ей до сих пор пользуемся. За столько лет у нас собрался целый арсенал от всех дверей и замков в городе. Пока Грейнджер стоит на стреме – вернее, ковыряет в носу, – я открываю панель безопасности и замечаю, что товара на полках стало больше.
– Кажется, довезли твой любимый мармелад.
– Кислый? – оживляется он, вытягивая шею.
Я направляю на кассы свет выкрученного на минимум ручного фонарика и приглядываюсь к стеллажам, а затем прикрываю луч рукой. На всякий случай. Хоть лавандерам на свет и плевать, чувствительным к миру мертвых людям – нет. И с улицы мы для них как на ладони: «Смотрите, грабители!» Правда, сам я таких никогда не встречал.
– Ага, разноцветный, – подсвечиваю я знакомую упаковку.
Грейнджер улыбается, явно предвкушая, как будет увлеченно раскладывать мармелад по цветам. Раньше ему категорически нельзя было сладкое из-за диабета, но в нежизни есть свои плюсы. Я хватаю пару пачек и закидываю в рюкзак. На подкуп сойдет. Кислые конфеты завозят нечасто, поэтому иногда они становятся своего рода валютой. За одну упаковку Грейнджер вне графика и посуду помоет, и постирает. А мне запах порошка в кошмарах снится!
Я набираю на панели комбинацию «1997». Сигналка пиликает, и мы с Грейнджером радостно переглядываемся.
Сработало!
Мистер Робинсон – установщик сигнализаций и отъявленный любитель старья, как и я, поэтому он подрабатывает в магазине видеопроката и иногда, когда его выгоняет жена, остается там на ночь.
Раньше видеопрокатом владел сын четы Квинси. После гибели родителей в пожаре парень совсем расклеился и сразу после похорон решил выставить бизнес на продажу, чтобы на вырученные деньги свалить подальше от города.
Выяснилось, что из-за игр в казино у него скопилось немало долгов, а семейное дело ничего не стоит. Мистер Робинсон, узнав о возможном банкротстве, предложил погасить задолженность и выкупить все за бесценок. Он тогда влез в приличный кредит, зато спас бизнес, ведь, в отличие от предыдущего владельца, оказался более сговорчив и пошел на сделку с «Эдемом».
А позапрошлым летом я напросился в прокат консультантом, поэтому свистнуть в нежизни блокнот мистера Робинсона труда не составило. Благо предметы, забранные нами, возвращаются на прежнее место – у нас остаются копии. Поэтому если пропажа и обнаружилась, то вскоре о ней позабыли.
Мне нравится гадать, какой же фильм зашифрован в ту или иную комбинацию цифр, поскольку в них всегда скрывается год. Конечно, иногда они меняются. Тогда мы их попросту вычеркиваем и пытаемся проникнуть в здание другим способом. Например, выламываем замок с помощью суперсилы Базза или пропихиваем Уиджи, точно Санту, в вентиляцию. Ладно-ладно, о последнем я лишь грежу. С тех пор как Уиджи рассказал, что в детстве грабанул с отцом дом через трубу камина, я не унимаюсь, как Грейнджер, требуя эксперимента.
«1997, 1997…» – верчу я в голове комбинацию.
Вряд ли «Титаник». И для «Достучаться до небес» мистер Робинсон больно жизнерадостный мужчина. Фантастику он не ценит, чем меня неприятно поразил. Запрятал ее в дальний угол, где нет ни указателей, ни уважения к жанру. Меня это так расстроило, когда я оказался в прокате впервые, что я не заглядывал туда месяц. Но как только диски закончились, пришлось свое занудство перебороть и вернуться.
Вспоминаю на прилавке заляпанную кофе кружку с мистером Бином и делаю ставку, что 1997 – это «Лжец, лжец» с Джимом Керри, а если нет, то правды и не узнать. Интереснее всего сам процесс, а не результат… Результат всегда один – кладбище. Хоть ты в лотерею выиграй, хоть джекпот сруби.
Подхожу к Грейнджеру и заглядываю ему за спину:
– Дверь закрыл?
– Закрыл.
– Ловушку положил?
– Положил.
– Уверен?
Он вздыхает.
– Уверен. Так и передай своему ОКР.
Ничего не могу поделать с этим треклятым неврозом. Прилип ко мне, точно жвачка к подошве, и всячески о себе напоминает. А ловушка – это петух с пищалкой. Пес мой, Чоко, сошел бы с ума от одного только вида этой игрушки. Мы крепим ее на изоленту прямо на пол, и если кто из людей зайдет, то сразу узнаем. Лавандеры двери открывать не умеют, а активированные фантомы их попросту выламывают.
– Расходимся, – вытягиваю я ладонь.
Грейнджер натужно тянется, затем застывает с протянутой рукой, явно довольный сделанным над собой усилием, и говорит:
– Расходимся.
Никогда он не идет на прямой контакт первым, поэтому мне ничего не остается, как отбить его ладонь самому и слиться с тенями коридора.
Полгода назад мы с мальчишками запоем посмотрели несколько сезонов «Агента времени». Даже мне понравилось, хотя чаще всего я предпочитаю в одиночестве отдаться «Геншину» в надежде выбить легендарного персонажа. И с того момента у нас вошло в привычку вот так расходиться, как Чэн Сяоши и Лу Гуан. Хотя в это сомнительное взаимодействие я упорно не хотел вписываться и предпочитал делать все по-своему.