Касания – вещь неприятная. Да и незачем тараканов Кензи подкармливать ритуалами, но что есть, то есть. В плохие дни этот жест подбадривает даже меня, и мотонейроны сразу оживают. Чего не сделаешь ради друга…
Дру-га.
Хорошее слово. Оно мне нравится, если вспоминать о Кензи.
Хотя о черничных йогуртах думать не менее приятно.
Я отвлекаюсь на знакомый гул, доносящийся из дальней части супермаркета, и иду на свет от холодильных камер со стеклянными распашными дверцами. В голову тут же лезут непрошеные характеристики: динамическое охлаждение, светодиодная подсветка, независимый термометр, максимальный уровень шума, габариты, энергопотребление. Значения всплывают, словно навязчивый белый шум, и становятся тише, когда я ощущаю приятное снижение температуры.
В отделе с молочными продуктами всегда прохладно и светло, поэтому мне сразу становится спокойнее. Не то чтобы я боялся темноты, но иногда – подсказывает опыт – в ней и правда прячутся монстры.
Наши монстры.
Я прыгаю по подсвеченным плиткам на полу, точно по островкам безопасности, стараясь не попадать на линии швов. Стоит мне увидеть за запотевшим стеклом свои любимые йогурты, как забываю об игре и тороплюсь так, будто они могут растаять на глазах.
Открываю холодильник. Лицо обдает морозным воздухом. Следом по спирали раскручивается раздражение. Опять все отсортировано не по цветам. И, теряя связь с реальностью, я берусь их переставлять, попутно проверяя сроки годности.
В дальней части у отдела с хлопьями насвистывает мелодию Кензи. Что-то из «Металлики», я не ценитель. Обычно меня его пение сильно нервирует, но здесь, в окружении неизвестности, придает смелости.
Я не один.
Мелодия отдаляется. Уходит на задний план, настолько я увлекаюсь цветами и вкусами: персиковый, клубничный с ванильными шариками, мой любимый черничный…
Но вернемся к поджидающим нас в темноте монстрам.
Мертвые мальчишки подобны частицам. А фантомы – анти. И если мы сталкиваемся, то случается взаимное уничтожение и превращение в нечто совсем иное – то есть происходит аннигиляция. Нет. Выражаясь языком Базза, случается полный мертвяк. Поэтому от фантомов лучше держаться на расстоянии.
К тому же у любой сложной динамической системы есть два пути: кануть в хаосе или перейти на новую ступень упорядоченности. Человеческая травма – это точка бифуркации, из которой мертвые мальчишки и выбираются. А события квантового мира и всей Вселенной, согласно принципу неопределенности, представляют из себя набор из разных возможностей, поэтому предсказать их и нельзя.
Внезапно недалеко от меня что-то падает – и я дергаюсь, будто сама смерть дохнула мне в затылок. Из тени прямо к моим ногам выкатывается металлическая банка.
Тушенка.
Мясо я не ем, поэтому на меня тут же накатывает тошнота и во рту появляется неприятный привкус оливок. Однажды, когда мне было семь, мама вычитала о вреде животного белка – и вся наша семья стала вегетарианцами. Ровно на год. Родителям быстро надоело, а я продолжил соблюдать диету по привычке, поскольку избавляться от затертой до дыр рутины и пробовать новое мне всегда было сложно.
Луч от моего фонаря проходит вслед за траекторией банки.
Ничего.
И никого.
– Кензи? – мой голос звучит уверенно, чему я очень рад. – Это ты?
– А? Что говоришь? – слышу я на приличном от себя расстоянии.
Я закрываю дверцу и осознаю свой промах.
Запотевшее стекло.
Кто-то здесь был, и совсем недавно…
– Код красный, – кричу я Кензи, подхватив рюкзак и сумку с набранными припасами.
Шаркая по полу, из темноты появляется фиолетовая от лица до одежды фигура ребенка. Он трет глаза под очками и озирается по сторонам – напуганный, прям как я, и совершенно потерянный. На голове – оленьи рога из магазина «Все по 50 центов», а в руке зажат пакет с йогуртами.
Кензи появляется за спиной ребенка, резко притормаживая, и почти неуловимо шепчет:
– Лавандер…
– Ш-ш, – торможу я его, взмахнув рукой. – Мой.
Мальчик разражается плачем, и его истерика разносится по всему магазину, отскакивая от стен и впиваясь инсулиновыми иглами мне под кожу. Я сокращаю расстояние между нами, стараясь не спугнуть.
– Эй, маму потерял, приятель?
Узнаю травму. Перед Рождеством в магазине народ толпился и мельтешил с полными тележками еды. Мама на минуту отошла в соседний отдел, но для меня, как обычно бывает, прошла целая вечность. Покупатели смеялись и громко разговаривали, стараясь огибать молчаливого мальчика, а кто-то – не нарочно – налетал, не глядя под ноги. Я зажался в угол и стал плакать.
Мама все не возвращалась, а затем я услышал по громкой связи объявление о пропаже ребенка и свои приметы. Оказалось, тревога увлекла меня за собой в отдел с овощами – и с мамой мы разминулись. Но вскоре ко мне подошла добрая женщина-продавец. Она разговаривала спокойным тоном, и ее монотонная речь помогла мне прийти в себя. Я отказался взять ее за руку, но женщина не стала настаивать и связалась с кем-то по телефону. А затем между полок показалась раскрасневшаяся мама.
Травма незначительная, поэтому я о ней и позабыл. С такой разобраться – задачка несложная, особенно если на кону йогурты и кислый мармелад. Опустившись на колени перед лавандером, я не испытываю чувство страха. И все же бдительность не теряю.
Мало ли.
– Привет. – Я протягиваю ему пачку кислых конфет, которые успел распихать по карманам. – Не бойся. Мама просила передать, что вот-вот вернется. Надо только подождать. Не уходи, хорошо? Вот, держи. Только всего пару штук можно, сам понимаешь.
Лавандер шмыгает носом и поднимает пустые – без зрачков и радужек – глаза.
Все они выглядят одинаково. До жути реалистичные фигуры, слепленные по нашему подобию. Пустые оболочки, которые никогда – никогда! – не плачут по-настоящему.
Копии.
Подделки.
Проекции наших непроработанных травм, действующие по скрипту – повторяющемуся сценарию.
– Мамы долго нет. – Он забирает мармелад и радостно прижимает его к себе.
– Давай пока посчитаем, сколько штук в упаковке. Как тебе затея?
Он мнет их, явно раздумывая, и едва заметно кивает.
Мои действия продиктованы скорее логикой, чем чувствами, но с травмами, подобной этой, серьезных усилий обычно не требуется. Гораздо сложнее с теми, которые мучают тебя до сих пор. С теми, при одном упоминании которых выворачивает наизнанку. Теми, которые наносят сердцу самые глубокие раны.
Пытаясь открыть упаковку, лавандер начинает нервничать. Я ему помогаю, не касаясь маленьких рук. Понимаю, насколько это неприятно, – контактировать.
– Одна, две, три… – бубнит он под нос, складывая мармелад себе в ладонь.
И тут из-за угла появляется моя мама. Это предсказуемо, но нутро все равно сжимается. Она такая, какой я ее и запомнил. Не хватает лишь одной детали – бьющегося в груди сердца.
– Милый, вот ты где! – подбегает она к моей копии.
– Смотри! – Лавандер протягивает ей мармелад и улыбается. – Меня мистер угостил. Уже одиннадцать зеленых насчитал.
Мама берет лавандера за руку и, поблагодарив меня, уводит прочь. Две фиолетовые фигуры отдаляются, расплываясь в смутные силуэты. А затем они растворяются в воздухе, оставляя от себя туман, следы пурпура в виде отпечатка ног и рассыпанный на полу мармелад.
Передо мной вырастает обеспокоенный Кензи:
– Ты в норме?
– Порядок. – Я поправляю очки на переносице.
– В этот раз постараемся без происшествий. – Кензи вновь протягивает ладонь. – Договорились?
Я поднимаюсь, становясь с ним одного роста, и уверенно протягиваю руку:
– Договорились.
Кензи отбивает пять.
Xdinary Heroes – Happy Death Day
На полках со спортивным питанием опять странности. Один вид протеиновых батончиков выделяется среди прочих. Я знаю наверняка, что вкус «черника со сливками» давно пропал из продажи. Еще до того, как меня отправили в школу. И вот он здесь. Лежит аккуратно в коробке, будто так и надо. И ценник отличается. Зато на ощупь – обычный шоколад, и пахнет наверняка какао и маслом.
Беру побольше. В следующую вылазку их может и не оказаться, поэтому закидываю все в мешок, и на их месте из фиолетовой дымки появляются новые – банановые. Почти как тот закон: «Если где-то убыло, значит, где-то прибыло». Мне Грейнджер рассказал. Один умник другому написал письмо, и понеслось. Интересные они люди, эти ученые, только слова выдумывают уж слишком сложные.
Бывает, к нам, подобно батончикам, закидывает мальчишек из прошлого. Но билборд их забирает быстро, будто исправляет косяк невнимательного сотрудника в распределительном центре. Последний раз у нас пару часов пробыл мальчишка из одна тысяча девятьсот девяносто второго. Вот это мы знатно обосрались! Особенно Грейнджер. Он не на шутку словил треклятую перегрузку, поскольку все его выверенные теории и гипотезы тут же разрушились.
Что за паранормальщина тут творится? То ли сбоит система кладбища и надо звонить в небесную техподдержку, то ли оно так и надо. Не баг, а фича.
Помню, узнал, откуда Уиджи получил свое прозвище. Любил он издеваться над новенькими мальчишками. Сядет с ними за спиритическую доску и давай глаза закатывать. Я тогда про его вуду-штучки с чтением мыслей даже не догадывался, и, само собой, когда он стал рассказывать всякое о моей бабушке, чуть не поседел. Отсюда и «Уиджи» – говорящий с призраками. В честь доски и девчонки из древнего сериала. Моя мама смотрела его, затаив дыхание, вечерами у телевизора.
Ладно, только между нами. Я до усрачки боюсь всех этих штук, которые начинаются на «пара» и заканчиваются на «нормальные». Ничего в них нормального, скажу я вам, нет. Только прибавляют в нежизни новые травмы. Кстати, о них.
Травмы – штуки любопытные. Вот ходишь ты по рядам супермаркета, наизусть выучив каждую полку, а потом – бац! И, точно кролик из шляпы, выпрыгивает то, что давно позабыл. Не нравятся мне такие фокусы. Ой, не нравятся. Особенно разгребать их последствия…