– Если тебя посадят, – внезапно выдал Киба, – писем не жди.
Я уже хотел было замахнуться кулаком и под ребра поддать, но он добавил:
– Буду лично приезжать.
– Врешь. – Конечно же, я ему не поверил и отвернулся.
Он пихнул меня в бок и слишком уж серьезно сказал:
– Слово даю, чувак. Хоть на Луну отправлюсь, хоть в дурацкую Сува.
– Слово «змея»?
– Слово брата, – показал он жест серфера[24], обнажая в улыбке крупные белоснежные зубы.
К океану Киба был неравнодушен столько, сколько его помню. С той поры, как посмотрел «Короли Догтауна»[25], а за ним еще сто пятьсот фильмов про серфинг. Для меня подобная увлеченность выглядела сомнительной.
Гровроуз – город не то что без океана, у нас даже реки нет. Так, старое водохранилище на окраине. Бесконечные заброшенные поля, в которых блуждают отголоски прошлого. Запутанные, точно сама жизнь, линии электропередач. И крохотное стеклянное озеро, где Киба отказывался плавать до захода солнца. Из-за витилиго. В этом он никогда не признавался, но я же не слепой.
В общем, рассказы о гавайских волнах я слушал вполуха, пока не понял, насколько облажался, обесценивая его фантазии. Киба купался в них вовсе не из-за красочной картинки голливудских кинолент. Его влекло то, что испытываешь на гребне волны.
Чувство свободы.
И для кого-то она бескрайний океан. А для кого-то – паутина, которую ты можешь раскинуть где вздумается, потому что дом не место. Дом – это те, кого ты любишь. Кто любит тебя в ответ. Кто не отвернется и не оставит – спасая свою шкуру – одного посреди чужой гостиной в оглушительном вое сигнализации, припечатывающей в ужасе к полу. Дом – он внутри. И мой для Кибы был нараспашку, а для отца закрылся навсегда.
Вновь вспоминаю паучиху Люси. Жила она в почтовом ящике и понятия не имела, какой за его пределами огромный мир. Вот и я себя так в Гровроузе ощущал. Как в асбестовой коробке, которая меня медленно убивала. Киба чувствовал то же самое.
Бывало, летит он на скейте по улице вниз, аж дреды развеваются, а за спиной, точно крылья, вырастает надежда. И видим мы ее оба. Надежда на то, что наступит время только для нас. Без чувства безысходности, когда открываешь очередной конверт с задолженностью по счетам. Без страха, приходящего с каждым звонком в дверь в ожидании копов. Без опасения за завтрашний день и за то, хватит ли денег, когда кассир назовет сумму за продукты на ленте. И мы мечтали из этого порочного круга вырваться…
Но если меня устраивало быть средним (фишкой в сто баксов), Киба стремился стать номиналом в тысячу. И возможно, не заглядывайся он на вершину, которую хотел покорить, не оступился бы и не покатился вниз. Но все это лишь бесполезные домыслы…
В нежизни я понял: есть вещи куда страшнее, чем застрять тут навсегда. Не потеряться самому, а потерять тех, кто тебе дорог. И хотя смерть нагнала мертвых мальчишек, никто из нас к ней оказался не готов.
Я думаю о словах Кензи. Если поглощенный фантомами Кеплер застрял здесь навсегда в личине монстра, то участь хуже вообразить сложно.
«Суперлавандер» – то, чем, вероятно, он и стал. По крайней мере, это единственное вразумительное объяснение, найденное нами на «Стене Посланий». А у нее, между прочим, мы просидели до тех пор, пока не изучили каждый ее дюйм, и только потом я отправился за Кензи на кладбище.
Один.
И на асфальте у дома Кибы я тоже сижу в одиночестве. Прокручиваю от скуки спицы на заваленном в траву велике, и колесо крутится, крутится, крутится, подобно моим беспорядочным мыслям. Вдалеке тявкают собаки. Через пару участков поскрипывает на ветру незакрытая калитка. А я все размышляю о том, каким образом так вышло, что стоило жизни покатиться в пропасть – и вновь я здесь.
Раньше мы с Кибой жили в трейлерном парке рядом с Гровроузом, и эта территория не давала покоя администрации. Портила цивильный вид города. И пока одна его часть росла, точно опухоль, безнадега и нищета поедали вторую. Но проще гасить симптомы, чем разбираться с причиной.
Каждый последующий мэр днями и ночами мечтал расселить трейлерный парк и выбросить на обочину, как мусор, а жители этому противились. Не потому, что внезапно обрели благородство, а из страха перенести гетто к их идеально выкрашенным заборам, будто они еще не отгородились от нас, сделав это задолго до…
Одним ранним утром рев бульдозеров перебил пение птиц. Их колеса подмяли под себя и протестные плакаты, и сопротивление, и трейлеры. А поскольку денег у нас не водилось – иначе чего бы жили в таком месте, – купить новое жилье мы не могли, поэтому нас разбросало по ветхим домам, где непременно кто-то умер. И хорошо, если от старости, как в моем, потому что знавал я всякие истории…
«Ради чего затевалась возня?» – спросите вы. И кому же мешал трейлерный парк? Ответить проще, чем поместить начинку в пончики. Место, где мы жили, отлично подходило для крупного торгового центра, и кучка отребья для администрации помехой не была. Вбухали в проект молла часть городского бюджета, а по итогу строительство встало. Материалы подорожали, погодные условия не состыковались с графиком, сбились сроки, задерживались зарплаты рабочим, и из ниоткуда в бюджете появились дыры. А со временем и все стройматериалы растащили и перепродали.
Поговаривают, мистер Дик, владелец казино, отмывал через стройку деньги, но я в те дела не лез. Почему? Фишка в сотню баксов, а не в тысячу. Верно! Хотя для большинства жителей я вряд ли потянул бы и на двадцать пять.
В школе дети из благополучных семей с усердием нас, переселенцев из парка, сторонились, потому что мы отбросы. А делали они это не по собственной воле, а по наставлению родителей. По крайней мере, поначалу…
Случалось всякое. Нам с Кибой по одиннадцать. Идем довольные к казино, предвкушая, как потратим будущие деньги. Работенка попалась простая: доводить пьяных мужиков до такси и бегать по мелким поручениям. Мистер Дик платил за это неплохо – по меркам подростков.
И вот приближаемся мы к казино. Солнце печет голову, пахнет подсушенной травой, пылью и немного бензином. Вдруг нам прилетает в затылки: «Эй, потерялись, щенки? Помойка в той стороне!»
Парни на великах окружили нас, точно волчья стая, и давай зажимать. То на асфальт толкнут, то плюнут. Моей естественной реакцией в те годы было закрыться и не скулить, а Киба… Киба рычал, огрызался и бросался с кулаками, прям как Базз в первые месяцы в нежизни.
Тогда я не понимал, откуда в наших обидчиках, лишь немногим старше нас самих, столько злости. А она – мне так видится – шла от их безделья и безучастности родителей. Раньше в Гровроузе был кинотеатр, а в старом торговом центре стояли детские автоматы и даже карусель. По выходным в парке у церкви устраивали ярмарки и фестивали, где разливали самое вкусное безалкогольное сливочное пиво, взрывались салюты и выступали музыканты. На школьном стадионе гремели трибуны, а вечерами к «Горячему Биллу» съезжались жители со всех концов города.
Постепенно все куда-то ушло…
Владелец кинотеатра разорился. Футбольная команда вылетела из лиги. Автоматы разграбили. Починкой карусели никто не занимался, и ее растащили тоже. Иногда, проезжая мимо домов в Верхнем районе, можно было наткнуться на облупившуюся лошадку, запрятанную в саду, или обнаружить на чердаке куски, с жадностью вырванные из прошлого: манекены, мягкие игрушки из автоматов, киноафиши или старую спортивную форму, в которой наши отцы выигрывали матч за матчем.
Незаполненные дыры остались по всему городу, будто в него выстрелили из дробовика в упор, не оставив шанса на выживание. И такая пустота найдется в любом доме. Напоминание о прошлом, словно след от снятой фоторамки на обоях. А пустоту эту, чтобы глаза не мозолила, чем-то хотелось заполнить. И в результате подросткам приходилось занимать себя самим: кто ушел в спорт или учебу, кто погряз в тусовках или, что похуже, застрял в криминале.
Родители все в работе. Им не до детей. А какой вырастет волк из волчонка среди таких же покинутых волчат, как и он? А я отвечу. Забитый и оттого озлобленный на целый мир, потому что с ранних лет учился скалить зубы. И покинутых волчат банда «Райских змеев» принимала к себе с радостью.
Родители Кибы, когда ему и двух лет не было, потеряли работу и погрязли в долгах. И с тех пор они сидят на поводке у мистера Дика, точно на инсулиновой игле. Часть денег выплатят, а там и проценты набегут. Так Киба и попал к «змеям». Хотел помочь семье, а в итоге… Даже вспоминать не хочется.
Следом через испытание присоединился и я. Ничего особенного. Банда выбирает для кражи дом, а дальше все зависит от ловкости твоих рук: выкрадешь атрибут роскошной жизни, не попавшись копам, – и ты принят на испытательный срок. И во время такого проникновения я познакомился с Ромео. Влез в их «родовой дворец» с идеальной лужайкой. В жаркий сезон богачи разъезжаются по горнолыжным курортам. А куда ж еще? Летом они улетают в зиму, а зимой ищут лета. Мне их причуды никогда не понять.
С сигналкой пришлось повозиться. И вот пробрался я внутрь, поднялся по стеклянной лестнице и пошел по коридору туда, где по плану должен был находиться кабинет. Вдруг до меня долетела приглушенная сопливая песня. Вернуться я не мог. Это значило бы провалить испытание. Поэтому я прокрался к двери и заглянул в комнату, подсвечивая фонариком кафель. Передо мной предстала картина, будто из сводок криминальных новостей: в джакузи лежал труп…
Ладно, так я сперва подумал. Ромео поднял голову в тканевой маске на все лицо, убрал огурцы с глаз и сощурился от слепящего света. По поверхности воды плавали шапки пены, а на бортиках ванны догорали свечи. Пахло настолько приторно, что мне захотелось почесать через балаклаву нос. Ромео внимательно осмотрел мой прикид – спортивный костюм и торчащий из кармана провод от наушников – и буднично спросил: