Зрение теряет фокус. Сознание уплывает, а потом возвращается в пазы снова. Ощущаю себя так, словно мне подбросили ствол и в дом ломятся копы. А я пытаюсь избавиться от отпечатков на нем, но руки предательски трясутся.
Отцу утром не позавидуешь. Проснется разбитым и весь день на работе будет рассеянно бродить по офису с кружкой двойного эспрессо, а к вечеру у него непременно разболится голова. Моя, кажется, вот-вот взорвется и забрызгает любимые полотенца мамы. Те, что она вывешивала для гостей, но нас с отцом это не останавливало.
Ополаскиваю лицо и выключаю кран. На нем собирается капля. Она срывается в слив, и через стенку поскрипывает. Я отпрыгиваю от зеркала, выхватываю из-за спины биту и вслушиваюсь в дыхание дома.
С лестницы у ванной – с первого этажа – доносятся шаги. Такие, будто кто-то совсем не торопится. Половицы скрипят ближе, и к этому прибавляется царапающий звук. Тут же представляю фантома с когтистыми пальцами. Как он скребется с того света прямиком мне в душу, забирается в мои внутренности и завязывает их в тугой узел.
Шаги приближаются. И я отчетливо слышу их уже в коридоре. Напротив меня. Сжимаю биту крепче. Если это лавандер или прыгун, придется попробовать заболтать, а только потом бить. Иначе Уиджи выпотрошит меня раньше любого фантома.
По ту сторону ни звука. Когда тишина начинает давить мне на виски, я подхватываю фонарик и свечу им в крупную щель между дверью и косяком. В зазоре виднеется соседняя стена. Луч упирается в нее и резко перекрывается темной фигурой.
Я отшатываюсь, словно насекомое забралось мне за шиворот, и отступаю к дальней стене.
– Уиджи, если это ты, то не смешно.
Ответа нет.
Этот кто-то по-прежнему там. Поджидает в засаде или дразнит. Лавандеры действуют выверенно. Да, они выглядят жутко, точно манекены в заброшенном магазине, но никогда не играют. А пугающая мимика и речь лишь эффект зловещей долины.
– Эй, шизик! – узнаю я голос одного из членов команды.
– Чууу-диии-щеее, – подхватывает нараспев другой.
– Какого хрена? – кричу им. – Вас тут быть не должно!
Они мерзко смеются. Я тянусь к ручке, и за спиной – отскакивая эхом от кафельных стен – раздается звонок моего смартфона. Сердце замирает. Мой телефон разбит вдребезги и никак не может находиться здесь.
– Ну же, – вновь доносится до меня из-за двери, – возьми трубку. Мамочка заждалась.
Вибрация так оглушительна, будто идет из моей черепной коробки. Медленно, дюйм за дюймом, я поворачиваюсь. На дне душевой лежит пурпурный телефон с брелоком-китом, подаренным соседской девчонкой, – мой.
Тот вечер перед игрой стал роковым, и возвращаться в него – все равно что добровольно снять противогаз и надышаться ядовитым дымом. Все в нем отравляет. Сводит с ума. А контроль, который я держал до этого вспотевшими ладонями, выскальзывает и падает на пол. Уползает в самый темный угол и шипит на меня, словно я больше ему не хозяин.
Я наклоняюсь, беру дрожащей рукой телефон. На экране мигает входящий и надпись «Мама». На фотографии она улыбается, и такой мы с отцом не видели ее давно. Это воспоминание настолько затерлось, что ее улыбка кажется мне утерянной насовсем.
Набравшись мужества, я принимаю звонок и ставлю на громкую связь.
– Сынок? – трещит динамик. – Это мама. Меня слышно?
Надо подыгрывать травме. Не противиться ей.
Подыгрывать. Не противиться, Базз.
В конечностях неприятно покалывает, и я выдыхаю:
– Да, мам. У меня выход на поле через пять минут. Это не может подождать?
Тишина. Я знаю, что за слова последуют дальше. Именно они стали спусковым крючком. Кнопкой, взорвавшей мой мир снаружи и внутри, под аплодисменты ликующей толпы и свет софитов с трибун.
– Звонил доктор. – Мама замолкает, и я слышу, как она старается сдержать слезы, шурша носовыми платками. – Знаю, эта игра важна для тебя.
– Как и все, мам, – завожусь я, хотя понимаю: ее вины в случившемся нет.
Никто. Не виноват.
– Да-да, конечно… Но этот матч будет особенным, сынок.
В воздухе повисает невысказанное: «Потому что последний».
Я прикрываю веки и произношу, едва размыкая губы:
– У меня… лейкемия.
Мама всхлипывает, не в состоянии сдерживаться. Моя рука с телефоном трясется, и реальность уходит из-под ног. Сам того не осознавая, я оказываюсь в раздевалке среди гогочущих парней. Они мельтешат. Их лица сливаются в трудночитаемые пятна и отдаляются, оставляя меня наедине с самим собой.
– Показатели не так плохи. Доктор сказал, что шансы есть. Мы поймали болезнь в зачатке. Слышишь, сынок? – А я не слушаю и безвольно опускаю руку с телефоном вниз. Он выскальзывает из пальцев и бьется о кафель, разлетаясь на части. Мамин голос прерывается треском и искажается: – Спорт придется бросить, но это временно. Подлечишься и…
Я бью кулаком в зеркало снова и снова, не чувствуя ничего. И даже физическая боль – вероятно, обосравшись – отступает в тень, но душевная… Она, сука, всегда без стеснения зловонно дышит мне в лицо. Шепчет, склонившись к уху, какой я неудачник. Прячу этот секрет в карман, но он проваливается сквозь дырку в штанах, оказывается на виду у всех – и трибуны разрываются: «Неудачник! Неудачник! Неудачник!»
– Базз? – мамин голос прорывается между ударами, и мой кулак застывает в воздухе.
Она звучит иначе… отстраненнее. И голос принадлежит уже не ей.
Кусок стекла отрывается от зеркала и падает в раковину. Мое лицо в исчерченном патинами отражении искажается – и себя я в нем уже не узнаю.
– Ба-а-азз… – напевает мама, будто ходя по кругу. – Ба-а-а-азз.
Собравшись с мыслями, я осознаю, что по ту сторону не обычный лавандер или прыгун. Этот отходит от привычного скрипта и издевательски зовет меня по выдуманному в нежизни имени.
– Заткнись, – бросаю я суперлавандеру, тяжело дыша. – Заткнись.
Голос вновь сменяется:
– А то что, шизик?
Зверь во мне издает рык. Я открываю дверь в тот момент, когда пурпурному игроку в полном обмундировании прилетает в бок от Уиджи. Затем он выхватывает усуперлавандера биту, срывает шлем и прописывает ему в челюсть с самым приятным на свете треском костей. Суперлавандер набрасывается на Уиджи. Оба падают. Сцепляются в клубок, как защищающие территорию коты. Руки и ноги переплетаются.
Я вспоминаю о бите в своей руке. Перекинув ее через голову суперлавандера, точно удавку, пытаюсь стащить его с Уиджи. Челюсти обоих клацают. Этот звук на мгновение отбрасывает меня в воспоминание о душном подвале, где проводились подпольные собачьи бои. Там я был по глупости и больше не возвращался, потому что победителей в стычках насмерть никогда не бывает. Есть те, чья смерть поставлена на отложенный таймер.
– Он и правда не умеет активироваться? – ору я.
Суперлавандер кряхтит и со всей дури бьет затылком мне в переносицу. Я вою от боли, теряя ориентацию в пространстве. Он разворачивается ко мне, зловеще ухмыляется и резво – даже не улавливаю – оказывается у моего горла, царапнув зубами кожу. Меня одолевает животный ужас – и я теряю драгоценные секунды. Бита поднимается с усилием, будто налилась свинцом.
Клыки клацают опасно близко, и в этот миг Уиджи отрывает от меня суперлавандера, оттягивая его на себя. Затем хватает запястье монстра одной рукой, резко его разворачивая. Мне кажется, он сейчас зажмет его голову подмышкой. Так мы играли с братом. Он ерошил мои волосы, я пинался, и мы смеялись…
Но Уиджи пихает суперлавандера себе за спину и молниеносно прижимает его шею к своему плечу в грубом захвате, потом резко сгибается пополам и перекидывает тело суперлавандера вперед, впечатывая того макушкой в пол. А затем наседает всем своим весом. По коридору разносится хруст шейных позвонков. Когда тело обмякает, я сдерживаю рвотный позыв, прикрыв ладонью рот. Все произошло так быстро.
– Этот такой же, как тот, что пришел ко мне у дома Кибы, – пытается отдышаться Уиджи. – Не знаю почему, но он не превращается в фантома.
– И он… – хлопаю я ресницами. – Он мертв?
– Не знаю. Пора уходить.
Я смотрю на замершее в неестественной позе тело. Внезапно его сотрясает конвульсия. За ней – новая. Суперлавандер тянется руками к своей шее и с хрустом вправляет ее на место позвонок за позвонком. Уиджи шипит, оголяя клыки, а я стою, разинув рот.
– Валим, Базз.
С моего языка слетает лишь:
– Какого…
– Эй. – Уиджи хватает меня за грудки и, видя мое выражение лица, улыбается окровавленными зубами: – Отдохнешь – сдохнув, помнишь?
Asking Alexandria – Psycho
Мы отбегаем от дома на тридцать ярдов, и я вызываю по рации мальчишек:
– Прием.
– Прием, – прерывается помехами голос Ромео. – Что-то стряслось?
– На нас напал суперлавандер. Мы смогли отвязаться. Сейчас едем в мой дом. Как слышно?
Я забираюсь на велик, и Ромео возвращается:
– Слышно хорошо. Вас понял. Будем осторожнее.
Перед глазами встает Кензи и то, с какой неистовой яростью он колотил битой суперлавандера, принявшего облик Кибы. Пурпур забрызгивал асфальт, а фонарь зловеще мигал, будто хохоча.
– Чем занята наша восходящая звезда литературы? – интересуюсь я невзначай по рации.
Базз изображает из себя писателя, пародируя Кензи, и расхаживает с важным видом, но напоминает скорее английского сноба в напудренном парике.
– Спасибо, что беспокоишься, мамочка, – врывается на частоту Кензи. – Меня почти не наказывают молчанием и один раз даже доверили постоять на стреме, пока они ссали.
– Понял, – смеюсь я. – Конец связи.
– Конец связи, – отвечает уже Ромео.
Я убираю рацию в портфель, закрепленный на багажнике, и Базз смотрит на меня вопросительно:
– Думаешь, он в порядке?
Улыбка соскальзывает с его губ, и я ее точно подхватываю.