с приставкой и без.
Ромео вновь пропадает. Скорее всего, прямо сейчас мальчишки спорят о том, что делать, и прикидывают, каковы их шансы нам подсобить. Ответ мне известен. Ехать сюда – безумие.
– Прием, придурки, – вызываю я их, не дожидаясь, пока они наделают глупостей. – Лавандеры не активированы. Пусть такими и остаются. Гонять их по городу – плохая затея. Мы пересидим до рассвета, а вы – готовьте могилы.
– Прием, – слышу я Кензи. – Будет сделано, босс.
– Не зови меня так, – ворчу я, и Базз лыбится.
– А ты вернись и заставь. – Кензи растягивает слово: – Бо-о-о-сс.
Я хмыкаю:
– На связи, придурки.
– На связи, – Ромео издает противный чмокающий звук.
Мы с Баззом смотрим друг на друга, и улыбки синхронно смазываются с наших лиц.
My Chemical Romance – Welcome to the Black Parade
Лавандеры по-прежнему бродят, как призраки, вокруг моего дома, а туман плотнее стягивается у стен. Мы с Баззом насчитываем семь или восемь фигур, и это слишком много, чтобы пробраться мимо них незамеченными.
Таймер на наручных часах предупреждающе пиликает. До рассвета остается час. Нервозность витает в воздухе. Базз обнаруживает в кухонном шкафчике свои любимые хлопья и радуется, точно дитя. Почти вприпрыжку он идет к холодильнику и достает оттуда молоко.
– Даже не думай. – Я направляю на Базза фонарик, когда его губы тянутся к горлышку бутылки.
Он фыркает:
– Душнила.
В тарелку сыпятся шоколадные шарики, и их стук возвращает меня в день, который я помню смутно. В окна бил град, а деревья кренило от порывистого ветра, принесенного с севера штата. Мне было пять. Я увлеченно раскрашивал крепость и сторожащего одну из башен дракона. На кухне стоял запах тушеных овощей с мясом. Мама подпевала радио и пританцовывала, помешивая жаркое на плите.
Довольный результатом, я потянул ее за фартук, чтобы показать рисунок. Она облизнула палец, прикрыв от удовольствия веки, и потрепала меня по макушке. «Покажи папе, волчонок, – кивнула мама наверх. – Пусть спускается к ужину». Подхватив раскраску, я отправился на второй этаж, крепко держась за поручни.
Папа нашелся в моей спальне. Тогда мне не показалось это странным, как и то, почему при виде меня он занервничал и дерганно поправил ковер. Град бил в окно, и тени от деревьев ползли по стенам, точно пауки. «Нэджи! – воскликнул папа, расправляя одежду. – Напугал». Я посмеялся вместе с ним и протянул ему раскраску.
Зазвонил телефон. Папа приложил палец к своим губам, сделав мне знак «Ш-ш-ш!», и ушел в соседнюю комнату, зло перекидываясь малознакомыми словами с собеседником на линии. А я так и остался стоять на ковре, сжимая раскраску, пока дождь заливал стекла. На ужин отец не остался, потому что дела казино давно стали превыше семьи.
– Эй, – трясет меня за плечо Базз. – Ты это слышишь?
Я моргаю, прогоняя воспоминания, и прислушиваюсь. В гостиной кто-то ходит, но входная дверь не хлопала. Базз направляет фонарик в арку. Луч вязнет в тумане, повисая и рассеиваясь, и подсвечивает мелкодисперсную пыль. К нам приближается силуэт. Базз достает биту и встает в стойку.
«Ш-ш-ш!» – я прикладываю палец к своим губам и тяну Базза за рукав к лестнице.
Он подхватывает тарелку с хлопьями и следует за мной, похрустывая шариками.
На втором этаже туман стелется по полу, закручивается вокруг наших ног и играет со светом фонарика, как кот с мышью. Из дальней части коридора доносится шорох, и мы с Баззом переглядываемся.
«Двое?» – показывает он мне пальцами и сводит брови.
Дверь в мою комнату приоткрыта. Я подкрадываюсь к ней, чтобы успеть закрыть от греха подальше, но из-за нее появляется пурпурный ребенок с мягкой игрушкой дракона в руках.
– Пап? – заспанно спрашивает он. – Ты пишел заблать сокловища?
– Сокровища? – переспрашиваю я, цепляясь за дверную ручку.
Лавандер берет меня за край толстовки и тянет за собой. Выбора не остается, и я иду за ним в комнату. Луч моего фонарика скользит по плакатам рок-групп, проходит по аккуратно заправленному черному покрывалу и останавливается над столом, вся стена над которым завешана эскизами. И некоторые сочли бы их весьма жуткими для подростка.
Незадолго до трагических событий я взялся за изучение анатомии, поэтому большая часть набросков детально изображает руки. Мне нравилось разглядывать людей. Фиксировать в голове линии и пропорции. Переносить их на бумагу со всеми шероховатостями и изъянами, которые выглядели в моих глазах куда интереснее идеальности. Возможно, потому, что я и сам чувствовал себя рисунком с нарушенными формами и искаженной перспективой.
– Мой дакон защитяет их. – Лавандер останавливается там, где раньше лежал ковер, пока мама не устала оттирать его от брызг масляных красок.
Я оглядываюсь на Базза в дверном проеме. Он наблюдает за нами с тарелкой в руках, будто смотрит шоу в телевизоре. Лавандер садится на пол и стучит по доскам. Глухой звук разносится по комнате легким эхом.
– Пап, – тянет он меня за собой. – Принц оставил сою колону в сокловинице, когда исугался моего дакона. Давай досанем?
– А дракон нам позволит?
Борьба с ребенком в его же игре, где правила выстраиваются, не поддаваясь логике взрослых, – бесполезное занятие, а с лавандером может и вовсе обернуться активацией, поэтому я выбираю идти за травмой не сопротивляясь.
– Конечно позолит! – улыбается лавандер и обращается к дракону: – Мы с папой только посотрим. Можно?
Дракон кивает, и лавандер меняет голос на более грозный:
– Залатите за плоход, путники.
Отец учил: «В этой жизни или платишь ты, или тебе». Я быстро прочувствовал этот механизм на своей шкуре, поэтому спокойно подхожу к столу и достаю из ящика старый альбом с карандашами. Обнимая дракона, лавандер внимательно следит за моими действиями. Детское любопытство он изображает с провисанием, будто непрогруженная текстура.
– Что ты деаешь, пап?
– Дракону нужна дань, верно? Плата за вход.
Лавандер сжимает игрушку и кивает.
За спиной Базз чавкает и бренчит ложкой. Я бросаю на него испепеляющий взгляд – и Базз с невинным выражением лица отставляет тарелку на стол. Рядом с ним, в углу, стоит мой мольберт, истерзанный красками, а композиция на холсте – оборванная, как и моя жизнь, – изображает выжженную рощу со стадом мертвых овец.
– Как насчет пары овечек? – Я нахожу в альбоме чистый лист, опускаясь на пол, и начинаю рисовать животное. – Или ему нравятся коровы?
– Пичики, – серьезно сообщает лавандер.
– Птички? – изображаю я локтями крылья. – Курочки?
– Нет, – он качает головой из стороны в сторону и поджимает нижнюю губу. – Кулочек жалко. У них есь детки. Налисуй яички.
Я отзываюсь на его слова улыбкой и приступаю к наброску. Родители со мной намучились. После того как соседские дети рассказали, откуда берется мясо в тарелке, я отказывался есть все то, что когда-то мычало или хрюкало. Я был упрям, и маме пришлось проявлять изобретательность. Мы сошлись на яйцах, молоке и рыбе. Папа считал это глупостями, которые с возрастом непременно уйдут, но посмотрите-ка, кто действительно ушел…
Лавандер приближается и заглядывает в альбом.
– Бошая мама-пичка у яичек.
– Да-а-а, – я заштриховываю корзину с яйцами и показываю лавандеру, – чтобы дракон наелся. Пропустит он теперь нас в сокровищницу?
Повисает молчание. Лавандер вглядывается в рисунок, затем смотрит на меня, будто копаясь в моих мозгах. Чувствую себя вывернутым наизнанку, и холодок бежит от шеи к пояснице. Когда начинает казаться, что моя искренность дала трещину и активация неизбежна, лавандер шепотом просит дракона позволить мне войти, после чего прислоняет игрушку к своему уху и внимательно слушает.
– Можно, – стучит он по полу, и уголок моих губ нервно дергается.
Базз издает вздох облегчения.
– Давай-ка тогда заглянем. – Я беру из ящика художественный нож-скальпель и поддеваю им одну из досок. – Так, что тут у нас…
Лавандер восхищенно машет руками:
– Сокловища!
В тайнике лежит коробка с документами, пачка денег, пистолет, патроны, пурпурная корона из фольги и письма, перевязанные атласной лентой. На годовщину мама подарила папе подарок – кожаную куртку. Она была запакована в шуршащий пакет и коробку, которая осталась еще с Рождества.
Я запомнил ленточку так хорошо, потому что мама разрешила мне завязать ее собственноручно. На попытки ушел весь день. Когда папа открывал подарок, бант сорвался и упал на пол, а я все никак не мог отвести от него расплывающийся от подступающих слез взгляд.
Письма в тайнике сбивают меня с толку. Воспоминания перемешиваются, словно беспорядочные мазки на холсте. Они, точно потерянный пазл, встраиваются в общую картину, и сейчас, держа их в руках, я испытываю смятение.
– Уиджи? – зовет Базз, и его голос звучит как со дна ямы.
По коже бегут мурашки. Я оборачиваюсь.
Мой пурпурный отец стоит за спиной Базза, обхватив его за плечи и прижимая к виску ствол. На губах безумная улыбка, а в глазах – пустота.
– Теперь ты большой мальчик, – говорит мне супер-лавандер и кивает на письма. – Знаешь буквы. Читай вслух. Нам всем очень любопытно. – Он наклоняется к уху Базза, и тот сжимает кулаки. – Правда же?
Я сминаю письма, сдерживаясь от нарастающего гнева, но ленточку развязываю. На конвертах в графе «Куда» указан адрес казино – офис мистера Дика. А отправлены они из города Сува, префектура Нагано. Читаю еще раз, и сердце глухо стучит в груди.
– Вслух! – орет суперлавандер, и даже маленький лавандер вздрагивает и забивается в угол, так и не сняв корону. – Читай. Вслух.
Раскрываю первое письмо. Бумага пожелтела и выглядит так, будто его не раз перечитывали: смятые листы, затертые чернила и надорванные края. Все слова написаны иероглифами.