За шиворот скатывается первая капля дождя. Небо, будто раздумывая, разглядывает нас сверху, и я запрокидываю голову, прикрыв глаза. Волоски под толстовкой встают дыбом. Это электризуется воздух. «Природа злится за нарушение установленных правил», – сказали бы мальчишки, не будь так заняты. А для меня все гораздо приземленнее: одни явления отвечают на другие, поскольку энергия не уходит в никуда. Она трансформируется.
Так происходит всегда, если мы застреваем в черте Гровроуза до рассвета. Город выталкивает нас на кладбище, истязая тело, и мы просыпаемся, полные ужаса, в том месте, где нас захоронили – в гробу или в земле. Как в тот самый первый день.
Ромео говорит: «Это кара небесная за попытку пролезть в мир живых». Базз уверяет, что такая реакция нежизни – начало чего-то похуже, просто мы с этим «похуже» еще не столкнулись. Уиджи обычно пожимает плечами и затыкает уши скрипучими песнями из старого плеера. А Кензи…
Он наблюдатель. И для него любое «похуже» еще один повод запереться в трейлере со своей книгой. Базз бы сказал: «Кензи там попросту дро…» Так, не будем об этом. Проверять то заявление на состоятельность я, конечно, не стал. И тем более не собираюсь проверять его в будущем.
Кто знает? Возможно, они и правы. Вдруг нежизнь – это аналог огромной черной дыры, образовавшейся из погибшей звезды, где не работают привычные законы физики, и живые не в состоянии заглянуть в нее, пока не умрут. Мертвые мальчишки, точно бездна, вглядываются в мир живых на другой стороне. А возможно, все совсем иначе…
Что, если все частицы на мельчайшем уровне и правда состоят из струн? И мы, как круги на воде, создаем своими действиями колебания. А нежизнь – всего лишь еще одно измерение из множества. Когда я поделился этими рассуждениями с Ромео, он мечтательно улыбнулся и сказал: «Если у Вселенной есть струны, то кто-то наверняка придумает ей симфонию». По-моему, для того смельчака это стало бы чрезмерно самонадеянно, но подумал я об этом про себя.
– Эй, умник! – Базз садится рядом со мной на корточки. Растрепанный. Под глазами мешки, а губы пересохли. – Когда ты пялишься в одну точку и покачиваешься – это мертвецки жутко.
Я оглядываюсь. После чего отрываю побелевшие и скрюченные пальцы от своих плеч, осознавая, что все это время сидел на могиле. Вскакиваю и брезгливо отряхиваюсь, словно наступил в муравейник и его обитатели бегают под моей толстовкой.
Уиджи опирается на Ромео и кривовато, будто через боль, улыбается. От макушки до пят его покрывает грязь, поскольку он – единственный из мальчишек, у кого нет гроба. Кензи подходит последним. Смахивает со лба челку, а из-за пояса выглядывает его потрепанный блокнот.
Над нами сверкает молния, и я начинаю отсчет:
– Раз, два, три, четыре, пять…
– Шевелите задницами, – подталкивает всех Базз. – Пока Ромео не испортил под дождем прическу.
Продолжаю считать:
– Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать.
Громыхает. Я мысленно высчитываю:
– Молния на расстоянии…
– Две целых тридцать пять сотых мили от нас, умник, – закатывает глаза Базз. – Как и всегда.
– Две целых тридцать пять сотых мили от нас, – раздраженно повторяю я.
Кензи протягивает Уиджи леденец:
– Хочешь пососать? Угрюмый ты слишком.
– Отвали, придурок, – пихает он его локтем, убирая руку с шеи Ромео.
– А вот я пососу. – Ромео засовывает леденец в рот и убегает, крикнув: – Шпашибо!
– Эй, – вскидывает кулак Кензи. – Вернись!
В груди нарастает тревога. Я надеваю наушники и замечаю за металлическим забором кладбища пурпурный силуэт. Между прутьев стоит рыжий Дрю и улыбается, оскалив зубы.
Кензи задевает меня плечом и бежит за Ромео, перепрыгивая через могилы.
Передо мной встает Уиджи:
– Все нормально?
На его бледное, как мел, лицо падает капля дождя и скатывается по щеке вниз. Дыхание учащенное, а взгляд не отрывается от ворота моей толстовки. Мои внутренности скручиваются в клубок непонятных эмоций, словно я съел оливки. Много оливок. Когда я оглядываюсь и пытаюсь отыскать силуэт рыжего Дрю вновь, его уже там нет. А Уиджи… Уиджи продолжает загипнотизированно смотреть на мою шею.
MARK – Child
На покрывале в своей комнате я нахожу записку, накарябанную корявым почерком, и замечаю выдвинутую из-под кровати коробку. Зачитываю про себя: «Забрали диктофоны, чтобы ты закончил свою треклятую рукопись. Базз».
Ниже приписка выверенными буквами: «Журналы для взрослых не трогали. Ромео». И ниже еще одна подпись Базза: «Потому что у тебя их нет. Но теперь есть. Не благодари, дурень».
Я заглядываю в коробку, заворачиваю рукав толстовки и брезгливо – через ткань – беру замызганный глянец с датой издания «1996». Видимо, оставшийся здесь со времен динозавров. Затем открываю мешок с мусором и слышу голос из кухни:
– Сэр Маккензи! – кричит Уиджи. – Тебе персональное приглашение нужно?
От этой фразы мне хочется, словно ребенку, завернуться в теплое одеяло и никуда не выходить. Комната наполняется фантомным запахом стирального порошка. Я сглатываю накатывающие воспоминания и кричу слегка осипшим голосом:
– Иду, мамочка!
Базз гогочет:
– У него руки заняты!
Теперь смеются и остальные. Я закрываю мешок, кидаю взгляд на обложку и откладываю это непотребство в сторону. Выброшу позже. Непременно выброшу.
На кухне полный сбор. В кастрюле закипает вода. Рядом стоит пачка макарон, часть из которых разбросана по полу. На тарелке с обколотыми краями горкой сложен натертый сыр. Из приоткрытой духовки пахнет подгоревшей выпечкой. От дыма слезятся глаза, и я их тру.
– У нас сдох барсук?
Базз подкидывает попкорн и ловит ртом.
– Скорее кулинарные способности Грейнджера.
Грейнджер поправляет очки и поднимает палец вверх.
– Пропорции были высчитаны правильно, но Ромео не услышал звук таймера.
– Ах да, – Базз падает на диван, – наша принцесса час проторчала в ванной, спрашивая у зеркала: «Кто на свете всех милее?»
– Я все слышу!
В комнату входит Ромео. Волосы его влажные после душа и топорщатся, точно корона. Штаны небрежно сидят на бедрах, а через плечо перекинуто полотенце. По груди скатываются капли воды, и он трясет головой, как соседский ретривер, вылезающий из нашего семейного бассейна жарким летом. Позер.
– К солнцу моя кожа особенно чувствительна, – запускает он пальцы в волосы, явно вообразив себя моделью из рекламы шампуня. – Вы не представляете, насколько тяжело, когда одно средство вызывает покраснения, а то, что их убирает, забивает поры. Не говоря уже о…
Базз поднимает руку и сжимает кулак, безмолвно говоря: «Достаточно». Мы все смотрим на него так удивленно, будто он за секунду превратился в красивую девчонку.
– Вы чего уставились?
Уиджи бросает макароны в кипящую воду и оборачивается, ухмыляясь.
– С каких пор ты командуешь?
– Кто-то же должен перехватить пост. – Базз вальяжно раскидывает руки на спинку дивана, и Грейнджер пересаживается от него в кресло. – Раз ты решил стать лавандером.
Цвет лица Уиджи съезжает в полутона.
– Не становлюсь я им.
– Теоретически, – Грейнджер подтягивает коленки к подбородку, – такое возможно. До случившегося мы не знали о наличии у суперлавандеров клыков. – Очки соскальзывают ему на кончик носа, и он их поправляет. – И о возможном заражении тоже. Много новых переменных. Таких, как реакция Уиджи на человеческую кровь. Она нетипична. А еще – тяга к нашей.
Ложка замирает над кастрюлей, и спина Уиджи напрягается под устремленными на нее взглядами. Повисает молчание. Ромео брынькает на гитаре пару аккордов и завывает:
Граф Дракула из могилы восстал,
Но кровь у девиц пить он зассал,
Поэтому под красной луной
Граф Дракула работал рукой.
Никто не смеется, и Ромео продолжает перебирать струны, но уже тише.
– С ним надо разобраться, – излишне серьезно объявляет Базз. Ромео берет ложку, принимая грозный вид. – С суперлавандером, свиристель. Не с твоим пением.
Грейнджер раскладывает салфетки по цветам и поправляет Базза:
– Менестрель.
– Я так и сказал!
– Вовсе нет, – поджимает губы Грейнджер.
– Проехали. Слушайте, – Базз прочищает горло, – мне неловко признаваться, но у меня очко сжимается при воспоминании о том пурпурном чудике, а вы знаете: меня напугать трудно.
Атмосфера становится унылой. Я подтягиваю табурет и сажусь, прислонившись к стене. Над моей головой свисают бумажные самолетики, исписанные посланиями от ушедших за билборд мальчишек. Они закреплены над потолком на десятках разноцветных нитей. Ветер заглядывает через приоткрытое окно кухни и покачивает их из стороны в сторону, рождая приятный шелест.
– Вдруг Уиджи превращается в охотника на вампиров? Типа Блейда. – Все оборачиваются и пристально смотрят на меня. – Эй, вы чего? По-моему, потрясно!
– Башкой ударился? – Базз кидает в меня подушку в виде единорога, и я ловлю ее. – Ты и есть вампир, дурень! Он тебя первым и сожрет.
– Да, тут ты прав, – соглашаюсь я, немного поразмыслив. – Ничего личного, Уиджи. Ночью сплю с колом.
Уиджи достает тарелки из шкафчика над головой и раздраженно шваркает стопкой о стол, посуда чудом не трескается. Мы все переглядываемся, пока он занят порчей общего имущества.
– Возможно, у меня мало времени, – спокойно произносит Уиджи, будто зачитывает рецепт шоколадного печенья из интернета. – Вы знаете последствия отказа от крови, а нападать на кого-то из вас в мои планы не входит.
– Я бы на твоем месте подумал. – Ромео зачесывает волосы. – Иссохнуть – вариант, но обезвоженная кожа выглядит печально.
– Предлагаешь себя в качестве пайка? – обращается к нему Базз.
Ромео затыкается, а чайник на плите медленно закипает. Грейнджер сверлит его взглядом. Когда свист становится все более раздражающим, Уиджи приоткрывает крышку и выключает конфорку.