И вот сейчас, переминаясь с ноги на ногу перед дверью своего дома, я снова мешкаю. Система жизнеобеспечения дает сбой. Диктует, с какой частотой колотиться сердцу и подниматься диафрагме. Прикрыв на мгновение веки, я задираю голову, и небо, исчерченное хвостами комет, будто обрушивает на меня всю Вселенную разом.
Мне не нравится возвращаться.
Дом – он со вкусом оливок и тех родительских объятий, которые сжимают тебя против воли. С болью от закушенной до крови щеки и жжением в ладонях от впившихся в них ногтей. Со звуком перегрузки, когда барабанные перепонки разрываются, а я становлюсь оголенным проводом.
Не в пример другим мальчишкам я ни одну серьезную травму преодолеть не сумел. И ума не приложу, зачем мне это нужно. Они – такая же часть меня, как рука или нога. Иногда ноют, словно коленки бабушки на погоду, но жить не мешают. Уиджи, бывает, начнет читать лекции, которые Кензи именует «вуду-анализом», и я сразу впадаю в ступор.
Базз, когда мы сидели на крыше после очередной вылазки, выдал запутанную мысль: «Ты это… Не принимай близко к сердцу. Уиджи отчаянно борется за каждого мальчишку, но эта битва давно превратилась в средство избавления от собственных фантомов».
По правде говоря, я ничего из сказанного не понял. Особенно часть про сердце.
До разговора в городе произошел инцидент. У школы на нас выпрыгнул рыжий Дрю, и у меня… ничего не вышло. Дрю – будь он неладен! – активизировался. В результате, убегая со всех ног, мы потеряли часть припасов. После случившегося Уиджи долго объяснял мне важность рефлексии, а я упорно отказывался слушать. Поэтому с той ночи мы стараемся моих лавандеров объезжать. И ведь могли же так делать и раньше, но надо было меня мучить бессвязными словами!
Вот в супермаркете вышло легко. Я хотел кислые конфеты, а лавандер – сожрать нас с Кензи. Чем не повод разобраться? Другое дело – ругающиеся родители. Я всегда боялся громких звуков. И стоило маме с папой сцепиться, их останавливала лишь моя перегрузка.
В первые месяцы нежизни я возвращался домой, и меня то и дело подстерегали травмы. То папа уходил, хлопая дверью. То мама запиралась в ванной и тихо плакала. А незадолго до моей смерти родители вздумали объявить о разводе. «Почему бы им не перестать друг на друга кричать?» – думал я. Непонятные взрослые. Квантовый мир куда проще, чем их многогранные сложности.
Мне оно не надо – лоб в лоб встречаться с лавандерами. Напротив, я хотел бы от них отстраниться и больше не вспоминать. Было и было. Нет же…
Кензи такой же твердолобый (все еще настаиваю на странности этого слова). Пытался меня примирить с моими же тараканами, но есть ли в этом толк? Ведь я с собой никогда и не ссорился. И тараканов мы из мотеля давно вывели. К чему излишняя трата энергии?
У всех есть события в жизни, которые взяли и случились. Поменялось у человека агрегатное состояние, да и ладно бы с ним. В играх, чтобы получить меч или доспехи, часто нужно соединять разный лут[53]. И не всегда новые предметы лучше, просто… другие. И я другой тоже. Людям со мной тяжело, но и мне с ними непросто.
Был один день из начальной школы, когда – оглядываясь назад – кое-что о травмах я все-таки осознал. Класс разделили на группы. Наша взялась за создание действующего вулкана Сангай из Южной Америки. Огромного! Высота над уровнем моря – семнадцать тысяч триста сорок три фута[54]. Целых три кратера! Тогда я был не сильно смышленым, поэтому никак не мог сообразить, почему лава на макете не извергается. Так наш Сангай превратился в Фудзияму[55] – давно затихшую, но не спящую гору Фудзи.
В нежизни я попытался объяснить мальчишкам, что сильно хотел бы стать спящим вулканом, и этим заявлением, похоже, всех напугал. Глаза у них сделалась огромные. Возможно, конечно, они переели острых крылышек, припрятанных Баззом, и началось несварение… Не знаю. Но я всего лишь хотел донести им всем мысль: оставьте меня в покое.
Я сам себе Галактика, как и все вокруг. Чем сильнее на нас действует гравитация, тем больше звезд рождается внутри. Закручиваемся, образуя множество рукавов. Другие, в форме плоского диска, будто сломаны и на такие причуды Вселенной неспособны. И потенциал у нас, подобно электрическому, у каждого тоже свой. Переделывать равняется вмешиваться в установленный порядок вещей, то есть приводить к энтропии.
Раздается скрип, обрушивающийся на меня, точно приступ паники. Как когда опаздываешь на занятие на одиннадцать минут или забываешь дома черничный йогурт и вынужден брать в школе пудинг со вкусом банана. Он подозрительный плод: с виду фрукт, а на деле – ягода. Ему доверять нельзя. Если в мультфильмах лежит кожура, то кто-то непременно набьет шишку. Хуже только оливки. И зачем я про них вспомнил…
От оливок меня отвлекает Кензи, который облокачивается на крыльцо моего дома.
– Кого ждем?
Базз прижимается плечом к косяку рядом, нарушая мое личное пространство, и усмехается:
– Пришествия индуса.
– Иисуса, – исправляю я.
– Да я так и сказал, умник! – задирает нос Базз.
– Нет.
Со стороны шоссе к городу плывут грозовые тучи. И молнии, словно декартова система координат, рассекает небосвод. Скоро циклон поглотит свет звезд, погрузив город во мрак.
Надо торопиться.
Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и спускаюсь по ступенькам. Мальчишки идут следом, шурша по траве кедами. Базз нагоняет первым:
– Ты куда это, умник?
– Изменил стратегию своего поведения из-за новых переменных. Заберу инструменты из гаража – и можем возвращаться.
– Погоди, – нагоняет Кензи. – А… кровь?
– Мне она не нужна.
Базз преграждает мне путь, и я вынужден остановиться перед выросшим препятствием.
– Ч-что ты сказал?
– Мне она не нужна.
– Да нет же… – Он почесывает затылок. – И давно?
– Вот уже один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один…
Кензи размахивает руками:
– Постой-постой, не тараторь.
И я замедляю темп речи:
– …тридцать четыре, пятьдесят пять дней не пил кровь[56].
Оба смотрят на меня так, словно я нарушил законы гравитации.
– Но… – Кензи бросает взгляд на Базза. – Но ты не рассказывал.
– Не посчитал эту информацию влияющей на однородность системы наших отношений.
Базз хмурится, и кожа с татуировкой над бровью немного морщится.
– Чё?
– То есть, – Кензи прикусывает губу, как делал в детстве, – тебя в нежизни ничего не держит? И ты… уйдешь за билборд?
Поднимается ветер. Он подхватывает мою кепку с Риком и Морти, унося прочь, и мы все молчаливо за этим наблюдаем. Кепка пролетает над выставленными баками и исчезает в пурпурном тумане.
Я приглаживаю волосы, ощущая себя голым.
– Входных данных для ответа недостаточно. Мне… мне надо закончить дела.
Базз упирает руки в бока, становясь еще крупнее, подобно птеродактилю, раскрывшему крылья перед взлетом.
– И какие же, мистер Си-Три-Пи-О?
– Дурацкие, вероятно. – Подбородок Кензи подрагивает, а глаза поблескивают в свете фонарей. Он сжимает кулаки и кричит: – Дурацкие дела!
Базз пытается поймать его за рукав, но Кензи уходит, бросив напоследок:
– Жду у велосипедов. И побыстрее, а то Грейнджер свалить от нас не успеет.
Базз водит кроссовком по газону, очерчивая дугу.
– Ну дела, умник.
– Он так сильно боится грозы? – делаю я самый логичный вывод из возможных.
– Разве вы с ним не друзья?
Здесь расчеты мне не требуются, поэтому я отвечаю социально одобряемо:
– Да.
– Тогда чего не рассказал ему о скором уходе? – Базз подбрасывает фонарик и ловит, а я сосредоточенно рассматриваю дверь гаража. – Друзьям, знаешь ли, свойственно скучать, если один из них… исчезает. Понимаешь?
Кто-то, в ярдах пятидесяти, выкидывает мусор, но я слышу это так, будто все происходит совсем рядом. Шелест пакета и стук крышки оглушает, но затем исчезает. Я хватаюсь за заусенец на пальце и тяну за него. Больно.
– Привязанность – эволюционный механизм. Программа, созданная для воспроизведения потомства.
Губы Базза превращаются в прямую линию, но ямочка на правой щеке не появляется.
– Послушай, вот кепка твоя улетела. Ты ее постоянно носил, а в последнее время совсем не снимал. Хотел бы, чтобы она… Ну, всегда с тобой была?
Я смотрю в темноту, где скрылся головной убор.
– Наверное. Волосы в ней не топорщились.
– И тебе из-за этого грустно? Из-за потери.
– Грусть – понятие…
– Да-да, знаю.
Кажется, Базз становится раздражительнее.
Магнитные бури? Или тоже грозы боится?
– …понятие относительное, – заканчиваю я свое предложение. – Но я бы испытывал дискомфорт, если бы пришлось возвращаться за кепкой в дом. В прошлый раз меня поджидал там лавандер.
– Ладно, умник, – похлопывает воздух у моего плеча Базз. – Пошли за твоими хреновинами в гараж.
– А Кензи?
– За него не переживай. И за его гамастаз тоже.
– Гомеостаз. Постоянство.
– Я так и ска… – Он отмахивается от меня и пинает траву. – Да неважно.
В гараже из навесного шкафа я достаю коробку. Забираю оттуда старый удлинитель, изоленту, резисторы. На изучение снятых рамок с фотографиями из коридора трачу меньше минуты. В металлическом ящике беру запасной паяльник, канцелярский нож, батарейки и еще по мелочам.
Базз постоянно переспрашивает: «Эту штуку надо? А вот эту? Смотри какая!» И протягивает то одно, то другое. Клацает плоскогубцами перед моим носом или изображает из себя лесника с бензопилой, которого я почему-то должен бояться. С чего бы это? Вот дереву стоило бы побеспокоиться.
До границы города мы возвращаемся под звуки грома. Уиджи и Ромео, нагнав нас, молчат тоже. В мотеле Кензи отдает мне перепачканную кепку и уходит в свою комнату – весь наэлектризованный и ершистый, – громко хлопнув дверью. А я ощущаю во рту привкус оливок.