– Дай угадаю. Вы опять оттащите мою кровать со мной в рощу?
Он загадочно улыбается, и я понимаю: они оттащат мою кровать в рощу.
Придурки.
Я. Ненавижу. Вечеринки.
Но, видимо, каждый раз забываю об этом.
В свой день рождения я просыпаюсь и первым делом громко чихаю. Лежу посреди рощи роз на кровати, которую эти придурки вытащили из моей комнаты. Над головой пестрит буйное небо. Звезды падают одна за одной, оставляя за собой длинные, как от самолетов, хвосты метеорной пыли. Глаза слезятся из-за аллергии, и я потираю их костяшками пальцев.
Моя кожа стала еще прозрачнее, и впервые я радуюсь отсутствию зеркала. Вытянув руку вверх, я рассматриваю через нее сливового оттенка ночь, зажженную тысячью крохотных огней. Затем сажусь на край матраса и опускаю ноги в заботливо оставленные мальчишками тапочки.
У подушки лежит небольшая коробка, а на ней налеплен стикер с подписью: «Проснись и пой, принцесса. Ждем у Генри». Ниже строчка, накарябанная почерком Базза: «Петь необязательно». Я достаю блистер и принимаю антигистаминное. Таблетка застревает в горле и нехотя скользит по пищеводу.
Да почему диабет Грейнджера в нежизни прошел, а я мучаюсь?
Сон все еще цепляется за рукава и штанины моей пижамы, поэтому на пути к кладбищу меня то и дело одолевает приставучая зевота. Пахнет домом: бутонами надоедливых роз, сырой от бесконечных гроз землей, молодой травой и свежестью росы. Лунный свет падает на песчаную дорогу, играя в причудливых лужах. Погода безветренная, но билборд, будто по старой памяти, продолжает поскрипывать за моей спиной.
На кладбище подозрительно тихо. Я захожу в кованые ворота и сбавляю шаг. Мальчишки – знаю наверняка – притаились неподалеку. Во тьме пышные ветви дуба кажутся жуткими, изломанными корягами, точно вывихнутые конечности, а корни превращаются в шипящих от голода змей. Но этот звук мне знаком. И стоит мне понять, что это гудит переносной генератор, Генри вспыхивает ярким светом, вынуждая зажмуриться.
– С днем рождения! – кричат мальчишки.
Я опускаю веки, и их лица озаряются улыбками. Ствол и крона дуба украшены мигающими гирляндами. У всех, кроме Грейнджера, в руках бенгальские огни. Он пытается изобразить улыбку, и Кензи ему что-то настойчиво шепчет.
– Ну же. Пора, – разбираю я его слова по движению губ.
Грейнджер опускает взгляд на свой кулак и с промедлением подбрасывает в воздух конфетти из блестящих частичек. Те оседают ему на плечи и волосы, и он их сдувает.
Уиджи вытаскивает из-за спины торт:
– Мертвецки поздравляем, принцесса.
– Ха-ха. – Я подхожу к ним, а сам еле-еле сдерживаю слезы счастья. – Какие же вы придурки! У меня же мог случиться анафилактический шок из-за роз, вы в курсе?
Кензи надевает мне бумажный колпак на голову:
– У меня от твоих слов филологический шок.
Базз ухмыляется:
– Это была бы самая нелепая смерть на «Стене Посланий» после «Утонул в пустом бассейне».
– Да была там вода, – пихает его Кензи и показывает себе на пупок. – Вот по сюда аж.
– Кто ж виноват, что ты плавать не умеешь, малыш, – улыбается уголком рта Уиджи.
Кензи упирает руки в бока и со всей суровостью, на которую способно его мальчишеское лицо, смотрит на Грейнджера исподлобья:
– А чей лавандер меня загнал туда?
Грейнджер смахивает со своего плеча остатки конфетти и поднимает указательный палец:
– На тело, находящееся в воде, действует архимедова сила, но в некоторых случаях ее можно преодолеть. Например, когда сила тяжести перевешивает.
– И что в итоге случится? – поднимает брови Кензи.
– Ты снова утонешь, – невозмутимо отвечает Грейнджер, и мы переглядываемся.
Базз зажигает свечи, и Уиджи протягивает мне торт:
– Загадывай желание.
Я набираю полную грудь воздуха и задуваю их, а про себя говорю: «Хочу, чтобы все мы однажды встретились снова». Огонь гаснет, и дымка от потухших фитилей вьется спиралями.
– Попробую догадаться, – наклоняется ко мне Базз. – Загадал остаться с нами навсегда?
– Придурок. – Я толкаю его в грудь и прохожу к столу, заставленному едой и напитками.
Базз нагоняет меня в пару размашистых шагов:
– Не угадал? Может, найти друг друга в следующей жизни?
Я раздражаюсь из-за того, что он попал цель, и накидываюсь на луковые колечки с особым пристрастием. Базз хмыкает, будто все про меня понял, и забирается на склеп вместе с Кензи. Набив щеки, точно хомяк, я подхватываю гитару и с разбегу прыгаю на диван, который мы притащили из мотеля, как на батут.
– Вам спеть грустную или веселую? – провожу я по струнам пальцами.
Уиджи подхватывает попкорн и садится на надгробие неподалеку.
– Веселую.
– Ты сломал момент.
– Укуси меня, – хмыкает он.
Подобрав бой, я задорно пою:
Фиолетовый закат.
Фиолетовая мама.
Фиолетовый отец.
Я один не фиолетовый.
Базз хмурит брови:
– Мне одному не нравится такое начало?
– Ш-ш-ш, – шикает на него Кензи.
И бегу день ото дня
От людей всех фиолетовых,
Мне кричат, кричат, кричат,
Чтобы правилам их следовал.
– Тоскливо, – наигранно зевает Базз.
Повстречались мне друзья
И ведут себя приветливо,
Но почему-то кожа их
Стала резко фиолетовая.
– А вот сейчас я даже напрягся.
Кензи затыкает Баззу рот. На крыше склепа начинается потасовка. Грейнджер достает приставку и демонстративно ото всех отодвигается.
Я в толпе людей стою,
Всеми ими вдруг отвергнутый.
Под гитару пропою,
Как мне это фиолетово.
Допев до конца, я откладываю инструмент и закидываю ноги на подлокотник дивана. Базз спрыгивает на землю и с хлюпающим звуком отпивает молочный коктейль через трубочку.
– Теперь мне грустно, – хватается он за сердце. – Твоя вина.
Уиджи ловит мой взгляд, и я отвожу его, уткнувшись в небо, как последний трус.
Передо мной встает сцена на крыше, когда все увидели, что я исчезаю. Мальчишки столпились вокруг меня, обеспокоенно разглядывая полупрозрачные руки. Базз остался сидеть спиной к нам. А Грейнджер забился в угол, бубня астрономические законы. Первым эмоционального накала не выдержал Кензи. Он вцепился в ворот Уиджи и, побелев, закричал:
– Сделай же что-нибудь! Он исчезает!
Лицо Уиджи превратилось в непроницаемую маску.
– Мне жаль, малыш. Я не волшебник.
Мир вокруг зазвучал на несколько тонов ниже. Непривычно, словно новое произведение, которое впервые играешь на пианино, неуверенно перебирая пальцами по клавишам. И находиться в этом состоянии стало физически больно. Ничего не сказав, я направился к лестнице.
Базз подхватился с места и поймал меня за край толстовки:
– Ромео?
А я сжал челюсть, выдал лучшую из своих улыбок и сказал:
– Все путем.
Кажется, мне никто не поверил. Да я даже себя убедить не смог. А ведь важная часть притворства – обмануться самому…
Когда вечеринка подходит к концу, я снимаю колпак и оставляю его на своем надгробии.
– Ты куда это собрался? А десерт? – окликает меня Базз, дожевывая последние палочки картошки фри.
– Прогуляться. Скоро вернусь.
Я ему подмигиваю и добавляю:
– Оставь мне кусочек.
Базз хитро улыбается, и я понимаю, единственное, что останется, – это немытая посуда. Уиджи помогает Грейнджеру резать торт, слушая очередную лекцию. Кензи играет с пурпурным котом. А я выхожу с кладбища и, сам того не осознавая, дохожу до пикапа, перевернутого на дороге. Забираюсь наверх и свешиваю ноги.
Ночное небо наливается предрассветными красками. Тонкая линия горизонта алеет, и роща роз, соприкасаясь с ней, будто бы вспыхивает ярким пламенем. По Гровроузу движется тень, которая дом за домом зажигает в окнах свет. А я все думаю о том, насколько иронично было пытаться вырваться из этого города и застрять в нем под финальные аккорды.
– Прячешься? – Кензи возникает за спиной, как моя тень.
Я зачесываю назад волосы и подставляю лицо легкому ветру.
– Такую красоту не спрячешь.
Кензи смеется, но смех его словно помещен в хрупкую стеклянную вазу.
– Ты совсем прозрачный, знаешь?
Решаю не отвечать, но подаю ему руку. Он хватается за мою ладонь, забирается на пикап и садится рядом. Потом ерзает и внезапно говорит:
– Хорошо, что одежда исчезает с тобой. Вдруг переместишься на новое кладбище вслед за родителями, а та-а-а-м… – Он хитро улыбается. – А там девчонки.
– Умеешь ты подбодрить. – Я силюсь улыбнуться, а сам хватаюсь за его мысль, точно за соломинку.
Не за девчонок. За простую возможность еще побыть.
Мы замолкаем. Небо расправляет крылья из облаков, и те постепенно укрывают рощу роз пышной периной. До нас доносится шепот. Я поворачиваюсь в сторону билборда и спрашиваю Кензи:
– Слышишь?
– А? – вытягивает он шею. – Шоссе оживает?
– Да, наверное.
Я ощущаю странное покалывание, и карман джинсовки будто тяжелеет. Хлопаю себя по бокам, лезу внутрь и достаю оттуда фишку из казино.
– Она пурпурная, – хлопает ресницами Кензи, приоткрыв рот.
– Ага. – Я вытягиваю ее, зажмуриваю один глаз и закрываю фишкой солнце. Затем – на раскрытой ладони – протягиваю Кензи и говорю: – Отдай Уиджи. Он поймет.
Кензи меняется в лице. Надувает губы и воротит нос.
– Отдай сам.
Я с грустью улыбаюсь:
– Пожалуйста.
Он ворчит, но все-таки забирает, разглядывая фишку со всех сторон. А потом аж подскакивает.
– Погоди-ка, если это предмет, который ты достал из жизни, то… – Кензи опускает взгляд на машину под собой, – …то этот пикап…