ю: каков отец, таков и сын.
– Нитка, – показывает он себе на грудь. – Убери ее.
Я смотрю на свой пиджак и замечаю на одной из пуговиц торчащую нить.
– Да, сэр.
– Свободен.
Отец уходит на кухню, включаясь в рабочий созвон. В подобные моменты я особенно рад, что не застал своего деда, дослужившегося до полковника, в живых. К своему сыну – со слов моей матери – он относился как к рядовому офицеру и за всю свою жизнь ни разу не обнял. Узнав об этом, я стал искать любви. Настолько во мне пророс страх однажды проснуться таким же холодным ублюдком, каким был дед и каким вырос отец.
Я поднимаюсь по лестнице и хватаю себя за запястье, унимая дрожь. Не выдержав напряжения, тяну за пуговицу и отрываю вместе с ниткой, после чего убираю ее в карман брюк.
У самой двери мне под ноги бросается шпиц. Он радостно тявкает и вертится юлой. Из жалости – пока никто не видит – я чешу его за ухом, поскольку мать обычно прикасается к собаке так пренебрежительно, словно трогает скользкую жабу.
– Ромео!
К слову, о матери…
– Да, мама? – я приоткрываю дверь в родительскую спальню, где на кровати разложены горы платьев, а на полу расставлены десятки пар люксовых туфель.
– Мне идет? – Она прикладывает к груди розовый, точно пирожное, жакет. – Иду завтра на благотворительный вечер.
– Какая тема?
Мать морщит нос:
– Кажется, дети, больные онкологией, или лесные пожары.
Я кашляю в кулак, пряча за этим слова:
– Интересный разброс.
– Что говоришь?
Ее глаза припухли. Похоже, она снова плакала. Губная помада на воротничке отца и – наверняка – чужой парфюм не остались без внимания. И сам того не желая, я вспоминаю яркий эпизод из детства…
Мне было десять, и мы с другими детьми играли у фонтана. А мать, сидя в саду с подругами, раздавала им непрошеные советы: «Мужчины всегда заглядываются на автомобили поновее, дамы. Поэтому не стоит отправлять их в салон одних. Старение неизбежно, зато в наших руках возможность его оттянуть, а когда настанет время обновить салон, важно внушить, что вы – редкая ретромодель, стоящая целое состояние».
– Ромео?
– Прости, задумался. Надень фиолетовое платье с розами, – я широко улыбаюсь, хотя внутри весь горю от злости на отца.
Мать подхватывает вешалку и крутится у зеркала.
– Думаешь, дорогой?
Дорогой. Она обращается так, поскольку искренне верит, что за право стать матерью заплатила высокую цену. Помню, перед первым учебным днем она опустилась на колени, поправила воротничок моей рубашки и сказала: «Ты – самый ценный подарок, который я когда-либо получала. Не разочаруй мамочку. Веди себя достойно и не хмурься. Договорились?» А я кивнул, принимая привычные правила игры.
– Ага, – возвращаюсь я в реальность. – Это цвета нашей футбольной команды.
– О! – она хитро подмигивает мне в отражении и уходит в гардеробную переодеваться, оставив дверь приоткрытой. – На благотворительных вечерах обожают отсылки.
– Не сомневаюсь, – зеваю я, расхаживая по комнате.
– Представляешь, недавно через фонд я исполнила желание одного больного подростка. Оказалось, он из твоей школы. Попросил поездку к китам для какой-то соседской девчонки.
– И как прошло знакомство?
– Даже не знаю. Мне предложили подарить ему билеты лично, но… – слышу возню с молнией и пыхтение, – но я побоялась. Вдруг он заразен.
– Мам, это лейкемия, – понимаю я, о ком идет речь. – Это не…
Мать распахивает дверь:
– Знаю-знаю, это ведь не ВИЧ[68]. – Она идет походкой от бедра. – Подстраховка. На всякий случай.
Спорить с ней нет смысла. Я настолько выжат, что все мои мысли сводятся к двум вещам – к завтраку и крепкому сну, но вместо этого мне предстоит пережить еще один школьный день.
– Мам, мне пора.
– Ступай, дорогой. И не забудь выпить смузи из шпината. Твоя порция в холодильнике. Ты поднабрал. Попробую уговорить отца на модельное агентство, но тогда придется сбросить пару килограмм.
При воспоминании о неделе детокса к горлу подкатывает тошнота.
– Ага. Понял.
Глубоко в душе ей всегда есть дело только до одного человека в семье – себя самой. И если существует шанс, что одна из этих престарелых леди из казино предложит мне более выгодные условия общения, мать закроет глаза на все красные линии. Но когда дело касается ее самой, она – как бы это ни звучало – видит будущее. То, в котором мой отец оставляет ее ни с чем ради жены помоложе, и единственным, на кого ей можно будет опереться, буду я. Наверное, именно поэтому матери настолько важно в меня инвестировать, ведь однажды она снимет с этих вложений проценты.
Я закрываю дверь своей спальни, прижимаюсь к ней спиной и выдыхаю ядовитый воздух, успевший осесть в легких, а после… Все сливается: душ и наспех натянутая чистая одежда; дорога до школы; вставший поперек горла смузи и пропущенный обед; неловкий разговор с Кензи о моем отце и тот искусственный мемориал у шкафчика Эллиота. И ведь кома еще не смерть…
В коридоре между занятиями я пересекаюсь с белокурым официантом, и мы оба отводим взгляд, действуя по протоколу казино. И это вновь возвращает меня к Нэджи. От него – придется признаться самому себе – я отворачиваюсь тоже.
Вернувшись домой из школы, первым делом я падаю на постель, но вместо сна долго ворочаюсь до самого вечера. Отец кричит на кого-то по видеосвязи. Шпиц тявкает в саду на птиц, а телевизор из гостиной вещает о рецессии в экономике. Раздраженно вскочив, я мечусь из угла в угол, точно пойманная под купол бабочка. Затем сажусь на край кровати, ощущая груз ответственности, и гипнотизирую взглядом шкаф, в глубине которого запрятан мой тайник.
Дела «змеев» меня и правда не касаются. И все же, если отвернусь от человека в беде сегодня, не прощу себе этот поступок завтра. Поэтому я подхожу к шкафу, открываю створки и достаю запрятанную вглубь коробку. Нет, не с совестью, а с тем, что для меня ценнее, – со своим будущим.
Открыв крышку, я берусь пересчитывать накопленные за время работы в казино деньги. Забираю их все и, терзаясь сомнениями, складываю в рюкзак. Суммы должно хватить, чтобы Нэджи с семьей смогли собрать вещи и до рассвета покинуть город, пока в банде не заподозрили неладное.
Когда я, наконец, нахожу нужный адрес и добираюсь наспех до Верхнего района, дверь в доме открывает заспанная мама Нэджи, явно удивленная моим появлением:
– Ты его друг? Знаешь, вы разминулись. Он уже уехал на кладбище.
И кажется, крышка гроба моего плана с грохотом захлопывается…
Капли дождя отбивают дробь по лобовому стеклу пикапа, а гром будто насмехается над моей жалкой попыткой успеть…
Всю дорогу до кладбища я только и думаю о своем безумном порыве влезть туда, где мне быть не следует. Впрочем, на выезде из города сомнения отступают. С собой я везу лишь багаж из страха, заставляющий сердце трепыхаться в груди, а руки – сжимать руль до скрипа.
Я торможу на обочине, и ночь пробирается в салон. Лишь тусклый боковой свет раздирает темноту, и та заползает мне под кожу. Дворники качаются перед глазами, как маятники, и я прикрываю веки, оставшись один на один со своими тягучими мыслями.
План есть. И звучит он так, словно меня выпихивают на сцену со скрипкой, а я десять лет играл на пианино. Выражаясь иначе – нелепой шуткой. Сперва мне нужно добраться до трейлера, где раньше жил смотритель кладбища по имени Мэнни Блант. Эксцентричный мужчина средних лет, который – я более чем уверен – взялся за охрану мертвецов из-за работы на свежем воздухе.
Он вечно ходил по улицам с сачком наперевес, будто надеясь в этой жизни поймать хоть что-то. Но все, что ему светило, – шальная пуля в перестрелке, и теперь Мэнни Блант лежит под землей у забора, а сверху – поросшее мхом надгробие. Наверное, если я закончу свои дни в этом городе, меня ждет та же участь…
Выхожу из машины и вздрагиваю от порывов ветра. Дождь затекает мне за шиворот, и я накидываю капюшон джинсовки. Затем подбираюсь ближе к кладбищу и прячусь в высокой траве заросшего поля.
Пахнет сырой землей, глиной и болотистым оврагом неподалеку, где нашли труп бывшего члена банды. За оградой снуют тени десятков людей. Они, как мотыльки, кружатся в свете автомобильных фар, а машин много… Насчитываю у ворот не меньше одиннадцати. Похоже, выход для «змеев» сродни представлению. Шоу, на котором я безбилетник.
Подходить слишком близко опасно. Моя цель на сегодня – зафиксировать преступление и позвонить копам. Выжить – план на ближайшие дни. Пускай попытка привлечь полицию отдает наивностью, но приехать по вызову они обязаны. Пара фотографий на почту газет – и город наводнят журналисты. К тому же, зная о свидетеле, Нэджи не тронут. И в это я верю так же отчаянно, как, прыгая с разбегу в пропасть, надеешься, что там тебя ждет батут.
Безумие.
Я почти подползаю к забору кладбища и заглядываю между прутьев. Дождь стучит по крыше трейлера с меньшим остервенением, а ночь накрывает мои плечи тенью, спасая от взора «змеев». Машину мистера Дика – серебристый внедорожник – я не вижу. Вероятно, все его ждут. Нэджи, если он и бродит среди мельтешащих силуэтов, мне не разглядеть.
Ночное небо, изрешеченное – точно пулями – звездами, повисло над кладбищем. Ничего не происходит. Мои коленки затекают, и я сажусь в сырую траву, наплевав на стучащие от холода зубы. Футболка неприятно липнет к телу. От дождя остались лишь воспоминания в виде блестящей листвы дуба. Свет от фонарей дотягивается до его ствола, подчеркивая на коре глубокие борозды. Такие же оставляют прожитые годы на лицах стариков…
Время тянется подобно змее, кусающей себя за хвост: члены банды выходят из нагретых салонов, бродят между могил и возвращаются в свои автомобили, вынуждая меня сжиматься от каждого шороха.
Наконец к воротам кладбища приближается громоздкий серебристый внедорожник, и я тут же припадаю к прутьям, словно к экрану телевизора. Дверца открывается, и из машины, раскачивая подвеску, выбирается мистер Дик. Бандиты замолкают. Со стороны водителя выходит его личный крупье – Баран. Слышал, он получил свое прозвище в честь русского фальшивомонетчика