Мозг – средоточие всего, что делает нас теми, кто мы есть, центр наших движений, мыслей и чувств. Некоторые также считают его вместилищем души. И теперь я собираюсь покуситься на эту святыню? Как можно набраться такой наглости?
Да, мои слова могут воспринять именно так. Я всем сердцем это понимаю. Так что я выжидаю, прочищаю горло и делаю глубокий вдох, прежде чем набрать номер телефона родителей.
Когда я слышу, что они готовы поговорить со мной, я объясняю, что хотел бы получить мозг их ребенка, чтобы разгадать очень важную медицинскую загадку. Я хочу выяснить, что вызывает синдром внезапной детской смерти (СВДС). В случае успеха полученные результаты могут помочь многим другим родителям и их детям. Эти знания могут спасти жизни.
В конце концов тайна была разгадана, но впереди нас ждал долгий и трудный путь.
Но тогда, в конце 1970-х годов, я был всего лишь молодым начинающим судмедэкспертом в Гамбурге. И только в этом городе ежегодно от СДВС умирают от 30 до 40 детей. Это основная причина младенческой смертности. Для родителей гибель ребенка всегда оказывается самым настоящим потрясением. Они укладывают в кроватку здорового, сытого, счастливого малыша. А через несколько часов его дыхание останавливается. Жизнь покидает тело, и никто не знает почему.
Мертвые дети, отчаявшиеся родители, глубоко опечаленные братья и сестры – мы хотим, чтобы страдания закончились. Для этого нам нужна точная информация, необходимо сразу тщательно исследовать мозг умерших детей. Здесь должна быть задействована судебная медицина, а вместе с ней и другие научные дисциплины.
Я уже был знаком со строением человеческого мозга. Во время учебы в Ганновере я ассистировал на курсах вскрытия, помогая сокурсникам осваивать анатомию. Один из моих профессоров, нейроанатом, многое рассказал мне о мозге. Он подозревал, что за внезапную детскую смерть ответственны клеточные изменения в стволе мозга. Сам он занимался исследованием этой области головного мозга, где и находится дыхательный центр. Однако для этого ему были нужны как можно более свежие органы, то есть мозг младенцев, умерших несколько часов назад от СДВС.
Это и стало моей задачей. Как судмедэксперт, я должен извлекать мозг мертвых младенцев, чтобы можно было детально проанализировать его структуру и ответвления. Конечно, для проведения вскрытия мне требуется согласие родителей. И очень срочно. Возможно, это звучит довольно жутко и немного напоминает историю Франкенштейна, но с научной точки зрения все вполне обосновано.
Так что я приступаю к работе, как только мне сообщают о соответствующем случае, а труп передают в Институт судебной медицины. Я обращаюсь к людям, пребывающим в состоянии глубочайшей скорби. И я знаю, что причиню им страдания, когда попрошу о вскрытии черепов их мертвых детей. Я сам впервые стал отцом всего за несколько месяцев до этого. Моя дочка как раз в том возрасте, в котором этот малыш ушел из жизни. Мой ребенок здоров, и после работы я снова смогу ее обнять. Мой дом – это идеальный мир. Но в мире родителей, к которым я обращаюсь, больше не осталось ничего. Их мир лежит в руинах.
Я полон сострадания. Но также я врач и ученый. Задаю вопросы, докапываюсь до сути вещей. Для судмедэксперта смерть всегда является вызовом, и, приняв этот вызов, он может помочь как можно большему количеству ныне (или в будущем) живущих людей.
Когда родители дают мне свое согласие – как в этом случае, – я чувствую глубокую благодарность. Но тогда нельзя терять время.
Сотрудник судебно-медицинской экспертизы извлек мертвого младенца из небольшой транспортировочной сумки еще перед прозекторской. Теперь он лежит передо мной в ярком свете на секционном столе. Я остаюсь наедине с этим безжизненным тельцем. Но оно еще теплое. И я забираю его часть. Мозг.
За годы работы я провел около 30 таких операций на детях, умерших от СДВС. Внешне их мозг всегда был цел. Но мы искали нечто необычное, что помогло бы нам в дальнейшем разгадать таинственную причину смерти. Например, ею могла бы оказаться необычная потеря клеток в дыхательном центре. Однако мозг ничего не мог нам рассказать. Решающие результаты мы получили не в прозекторской или под микроскопом, а в домах пострадавших семей. Прорыв произошел в ходе исследования, проведенного в масштабах Германии, которым руководил мой великий учитель, профессор Бринкманн. Потому что в работу судебно-медицинского эксперта всегда входило не только исследование трупа, но и изучение окружающей среды. В случае убийства мы внимательно высматриваем пятна крови или можем обнаружить в кухонном шкафу наркотики, которые могли стать причиной смерти. Следуя этому принципу, почти каждый раз, когда ребенок умирал от синдрома внезапной детской смерти, мы также выезжали к семьям и осматривали их дома. Мы тщательно анализировали, как укладывали малышей, не было ли каких-то подозрительных или даже критических обстоятельств.
Я хорошо помню квартиру на севере Гамбурга. Здесь в пяти комнатах проживала зажиточная семья. Их дом был светлым и отличался приятной обстановкой, на балконе в ящиках росли красивые цветы, в комнатах царил порядок. Но все помещения окутывал табачный дым. Ощущение было такое, словно попал в дымовую завесу. Даже в комнате, где ребенок спал на животе в своей кроватке.
Аналогичные условия царили и в других квартирах, осмотренных нами. Мы – это я и молодой ассистент-судмедэксперт, нынешний главный врач Гамбургского института, профессор Ян Шперхаке. Шперхаке и я обнаружили и другие поразительные сходства в пострадавших семьях. Малыши спали на животе, уткнув свои крохотнные личики в толстые подушки. Все дети были укрыты уютными, но довольно теплыми одеялами. Опрос родителей также показал, что матери не кормили своих младенцев грудью или кормили очень мало. Вместе с другими судебно-медицинскими экспертами и педиатрами мы составили список конкретных рекомендаций:
1. В помещении, где находится и спит младенец, нельзя курить.
2. Ребенок должен спать на спине.
3. Укладывать ребенка нужно в прохладной постели и на плотном матрасе без подушки и тяжелых одеял.
4. Важно кормить детей грудью не менее шести месяцев[42].
В ходе этой кампании, которую мы очень активно проводили в Гамбурге, особенно в начале и середине 1990-х годов, мы тесно сотрудничали с представителями властей, педиатрами, гинекологами, акушерками и волонтерскими организациями. Для нас было важно встать на сторону родителей, чтобы защитить их детей от СДВС, а также их самих от этой болезненной утраты.
Сегодня от внезапной остановки дыхания в Гамбурге ежегодно умирают всего три-четыре ребенка. Все остальные выживают и продолжают благополучно расти и развиваться. Можно сказать, что 90 % детей спасены. Это невероятный, если не самый большой прогресс в плане детской смертности в Германии. Таким образом, каждый год мы оберегаем и спасаем жизни не менее 25 детей. По стране их несколько сотен! Большая заслуга принадлежит профессору Яну Шперхаке.
Собственно, он вместе с исследовательской группой по расследованию внезапной детской смерти должен получить своего рода Нобелевскую премию за спасение детей. Между прочим, подобный прогресс можно наблюдать в различных обществах и культурах по всему миру. История успеха в борьбе с пандемией СДВС!
Синдром детского сотрясения
Эмма, Каспар и Антон. Я желал бы увидеть, как эти дети покоряют мир. Как они быстрыми шагами и зоркими глазами исследуют окружающую среду, проявляя ко всему любопытство и постоянно удивляясь бесчисленным чудесам, которые может предложить природа.
Но вокруг них темно и тихо. Они застыли в пустоте, без света и звука. Они заточены в своих маленьких, практически неподвижных телах с мозгом, в котором угасли воображение и способность мечтать. У них больше нет надежды.
Это трагичная, ужасная судьба. Порой умереть лучше, чем выжить.
Сложно говорить нечто подобное. И я последний, кто заявил бы, что жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Но у Эммы, Каспара и Антона действительно нет светлого будущего. Они слепы и глухи и почти не могут двигаться; тело скручивают спазмы, а порой случаются эпилептические припадки. Там, где их мозг должен заполнять полость черепа, почти не осталось серого и белого вещества и в основном преобладает мозговая жидкость. Этим детям не дано жить без боли. То, что с ними произошло, невероятно печально и трагично. Безнадежно в прямом смысле.
На самом деле Эмму, Каспара и Антона зовут иначе, но их ужасную судьбу я опишу достоверно. Двое из этих детей проживают неподалеку от Гамбурга, а один – в Северном Рейне – Вестфалии либо с приемными родителями, либо в специальных учреждениях, оборудованных для ухода за детьми с тяжелыми формами инвалидности. Все трое были совершенно здоровы, когда появились на свет. Но затем беспомощные, беззащитные и целиком зависимые от родителей младенцы подверглись крайне грубому обращению. Они получили сотрясение. Их мир, особенно их мозг, был разрушен.
Есть множество других детей, переживших подобный травматичный опыт и живущих с инвалидностью различной степени. А еще есть такие дети, как маленький Томми из Гамбурга или Брайан из Нижней Саксонии. Эти малыши получили настолько серьезное повреждение головного мозга, что просто не выжили. Когда я думаю о детских печальных судьбах, я чувствую себя невероятно несчастным. И это заставляет меня что-то предпринимать. Перед этими детьми был бы открыт целый мир со всеми его безграничными возможностями.
Вместо этого – пустота, конец, безысходность.
Синдром детского сотрясения – это то, что мы, врачи, называем жестоким обращением с детьми. Правильное выражение, но в то же время недостаточное. Само по себе слово «сотрясение» звучит не особо драматично. Вот почему я предпочитаю говорить о травматическом сотрясении головы. Это дает гораздо лучшее понимание разрушительных последствий для мозга младенца, которого сильно встряхивают. Подобно тому, как во время землетрясений образуются гигантские трещины в земной коре, рушатся небоскребы и мосты, возникают цунами, опустошающие целые побережья. Всего за несколько секунд жизнь ребенка может измениться навсегда, если не разрушиться.