— А Лукоянова? — спросил ошеломленно.
— Ну, Федор уверен, что ему ничего не грозит.
— А… рыжая? Она как?
— Она — представитель Центра. Она и скомандует, если что…
Ильюхин почесал голову.
— Она, понимаешь, очень меня… домогается. А если я… как бы отдамся ей? Неужто и тогда меня… А?
— Наивный ты парень. И тогда. Потому что утехи — это департамент прикроватный, а все остальное — служебный. Ладно. Разошлись. И будь начеку. Если встретишь Баскакова и Острожского — предупреди. Их роль сыграна, и Юровскому они больше не нужны.
— Так они… — напрягся Ильюхин.
— Мы согласились «помочь» Дзержинскому, потому что поверили: он их хочет обменять на послабления по Брестскому миру. Это давало нам шанс, понимаешь?
— Спасти…
— Спасти. Увы… — Кудляков перекрестился.
Кудляков ошибся. Юровский вызвал Баскакова и Острожского на встречу. Она состоялась на явочной квартире Юровского, эта квартира принадлежала врачу-гинекологу и располагалась неподалеку от Первой женской гимназии на Вознесенском проспекте, в двухэтажном собственном доме доктора. Работа с агентами была сладкой утехой Якова Михайловича, он просто обожал за чашкой-другой крепкого чая выслушать все, что готов был сообщить «засланец», а потом — и это было главным, решительно главным! — долго и нудно, до запятых и точек с запятыми втолковывать «связи», что и как и где сказать, что сделать или не сделать.
С офицерами привычке своей не изменил. Усадил за стол, доктор принес на подносе стаканы в серебряных подстаканниках и, произнеся жеманно: «Кушайте на здоровье!», — не спеша удалился.
Прихлебнув со свистом, отчего оба гостя поморщились, Яков Михайлович приступил к изложению. Сначала он объяснил гостям (хотя какие уж это гости — люди завербованные в гости к своему оперативнику не ходят, «связь» положено всячески зашифровывать), что происхождения, увы, самого низкого и опять же, увы, мало того, что принадлежит к нации весьма распространенной в мире и в России, так еще и дед умудрился стать каторжником. Но это так, чтобы господа себе понимали о том, что прошлое собеседника никак не располагает к разным штучкам вроде сговора, изменения позиции, тем более за наличные и так далее и тому подобное.
— Вам ведь все равно — чекист перед вами или негодяй, для вас я прежде всего и только — еврей. Ну так вот, я хочу, чтобы вы поняли на берегу: вы служите нам, дабы спасти семейство. А я служу русскому народу, чтобы он боле не впал в рабство!
— Вы уверены, что русскому? — не выдержал Баскаков, и Юровский расхохотался:
— А что я вам говорил? Ну и то-то… Перейдем к делу…
Объяснил, что войска чехословаков и Войцеховского, то бишь — сибирцы, приближаются со скоростью курьерского поезда. Возможно, они подойдут к городу уже через неделю. Сил и средств для обороны нет, и это значит играем отступление. А Романовы? Москва разделилась. Сам (понятно было, что имеет в виду Дзержинского) желает спасти и обменять на параграфы Брестского мира. Это и неплохо бы, но здесь, на Урале, уж так взыграло народное сердце ненавистью, что официального спасения никто не поймет. Во всяком случае лично Николай будет расстрелян так на так. В связи с этим требуется, чтобы господа офицеры Баскаков и Острожский собрали всех сочувствующих — Авдеева там, Ильюхина, ну — кто там еще? Зоя из Москвы и так далее, и в известной точке известного маршрута…
Здесь перебил Острожский:
— Если я правильно понял, вы повезете семью — кроме Николая Александровича, это я понял, — только вам известным путем и вы желаете, чтобы мы обождали ваш маршрут в договоренном месте и сопроводили, дабы не было эксцессов?
— Так точно, господин лейтенант. Вы сформулировали — признаю это лучше меня. Если мы договорились — уходите по одному. О дне и часе я уведомлю…
Подавленно молчали. Баскаков курил, Острожский нервно теребил усы и напряженным взглядом оглядывал комнату. Явочная квартира Кудлякова была ему незнакома.
— Как это понимать? — спросил Авдеев. — Я, товарищи, то есть господа хорошие, в ваших мудростях не силен. Мы — заводские.
— А так и понимать, — зло произнес Кудляков, — что Яков задумал пакость. Ему надобно собрать нас всех в одном месте, в один час и приказать нам долго жить!
— Неувязочка… — улыбнулся Ильюхин. — Приказать долго жить должны мы, а не он.
— Я в другом смысле, — нервно огрызнулся Кудляков. — Что будем делать?
— Можно, скажем, слинять, — начал Авдеев не слишком уверенно, — а когда потребуется — подключиться, а?
— Как только мы «слиняем» — семье конец! — крикнул Баскаков.
— Значит, будем ждать приказа и уверенно согласимся его выполнить. И когда Юровский распорядится — лица у нас у всех должны быть ангельские и влюбленные. В него, Юровского, — Ильюхин провел рукой по щеке, а она вдруг стала мокрой.
— Может, в расход Якова Михайловича? — неуверенно произнес Авдеев.
— И тогда их перебьют через пять минут после того, как обнаружат его труп, — тихо сказал Острожский.
— А мы его это… зароем! — настаивал Авдеев. — Никто и не найдет!
— Тогда сутки поищут и все равно убьют, — сказал Ильюхин. — Нет, братья-сообщники, нет… Мы должны товюровского обыграть, переиграть, объегорить и намылить! Только вот как…
Взгляд Кудлякова сделался осмысленным:
— Деловое предложение… Обдумаем. Расходитесь…
— По одному! — ернически выкрикнул Баскаков.
— Верно, господин старший лейтенант, — без улыбки подтвердил Кудляков. — Я ведь не указываю вам, как заряжать главный калибр?
— Если бы… — вздохнул Баскаков. — Ей-богу, я бы вас послушался!
Утром рано Юровский приказал Медведеву разбудить Боткина, а когда тот появился, прикрывая зевоту ладонью, приказал:
— Попросите всех собраться здесь, в гостиной. Мальчик может спать далее…
Боткин попытался возразить — все же рано, очень рано, но, наткнувшись на бездонный зрачок Юровского, замолчал и постучал в дверь княжон.
Первым появился подтянутый, немного сонный Николай, следом вышла Александра Федоровна. На ней был светло-голубой китайский халат с птицами и деревьями, по лицу блуждала презрительная усмешка. Княжны вышли одна за другой, по старшинству: Ольга со спокойным взглядом светлых глаз; Татьяна она была взволнована и не скрывала обуревающих ее чувств:
— Прежде нас не смели будить с первыми петухами, а здесь…
— Уже и третьи давно пропели… — равнодушно заметил Юровский. Взгляните на вашу матушку, княжна. Какое спокойствие… Берите пример.
Мария Николаевна сразу же увидела Ильюхина и заволновалась. И это заметил Юровский.
— Вы что-нибудь забыли в комнате? Не беспокойтесь…
Анастасия стояла совершенно спокойно, даже равнодушно.
Ильюхин уже терял контроль над собой и откровенно искал взгляд Марии. Так хотелось успокоить, ободрить ее… «При мне ничего дурного с тобой не случится!» — кричали его полыхающие безумием и любовью глаза. Юровский заметил, но понял по-своему:
— У вас несварение желудка, товарищ Ильюхин?
«Вот, сволочь… Все увидел и — не дай бог — понял, догадался, и первое для такого нехристя дело — унизить, растоптать… Дать бы ему сейчас в рыло — от души, да ведь нельзя. Ее погублю, и вообще — все погублю. А я ведь не трус…»
— Николай Александрович, во избежание ненужных сцен и затягивания диспозиции я буду обращаться только к вам. Итак…
Осторожно вошли Баскаков и Острожский. Они были возбуждены и узников увидели не сразу — одежда была не слишком привычна, особенно — на княжнах. Простые юбки, белые кофточки…
А когда увидели и поняли — у Ильюхина возникло ощущение, что сейчас, сию минуту оба отнюдь не по-офицерски, скорее, чисто по-дамски грохнутся в обморок.
И это увидел Юровский.
— Вот… — сказал, прищурив глаза. — Вот, Николай Александрович, смотрите, как изменились времена… Бывало, эти два офицера вашего бывшего флота кричали вам «ура» и в воздух чего-то там бросали, а теперь… Теперь они все поняли и искренне, со слезой и революционной молитвой товарищу Ленину служат нашей общей революции!
— Это… Это подло! — зарыдала Мария.
— Верно, — согласился Юровский, — верно, Мария Николаевна. Только все дело в том, что не мы совершили подлость.
— Я не удивляюсь… — обронила Александра. — Он… Они… Они скоро весь мир подомнут под себя. Мы знаем это…
— Революция-с… — осклабился Медведев.
— Теперь о деле. Покажите все, все без исключения ваши драгоценности! — крикнул Юровский. — О том, что у вас в лифах платьев зашиты бриллианты, мы тоже известны! Давайте по-хорошему…
— Вы… отберете? — глухо прозвучал голос Николая.
— Они ничего не отберут! Ваше величество! У вас еще есть верные вам люди! — Баскаков и Острожский встали перед узниками с револьверами в руках. — Юровский! Маски сброшены! Убирайтесь отсюда! Или мы начнем стрелять! — Губы Острожского прыгали, он едва не плакал, Баскаков внешне оставался спокойным, но мгновенно разлившаяся по лицу белизна выдавала и его состояние.
«А ловко, ловко он их… купил… — с тоской и мукой подумал Ильюхин. — Вот и нет двоих, и осталось нас всего-ничего… И Мария теперь меня возненавидит, я ведь не вступился, не проявил сочувствия…»
Юровский взглянул на офицеров с некоторым даже сожалением.
— Читал… У господина Горького: безумству, мол, храбрых мы чего-то там даже и споем… Стреляйте, чего же вы? — Оглянулся, мгновенно возникла охрана ДОНа, человек десять, лица каменные.
— Увести, — приказал. — Но прежде знайте: заговор ваш раскрыт, и не сегодня — так завтра вы мне выложите имена и адреса всех соучастников. И не надейтесь. На снисхождение…
Ильюхин понял: сорвалось. Чего там… Разве что чудо Господь совершит.
— Вы станете действовать силой? — спросила Татьяна.
— Если вы будете упорствовать… — Юровский пожал плечами.
Мария подошла к Юровскому вплотную. Ильюхин стоял рядом с Юровским, отступив полшага.
— Зачем вам это? — спросила тихо. — Вы скоро, очень скоро убьете нас всех, — она смотрела не на Юровского — Ильюхину в глаза она смотрела, — и тогда вы распорете лифы наших платьев и заберете наши драгоценности…