— А так… — усмехнулся грустно. — Единичка, как вы говорите, — есть?
— Все в руках Господних, вы это знаете. Итак?
Молча ушел и отсутствовал минут десять. Ильюхин молил Бога, чтобы не возник Юровский. Или даже Медведев. Но никто не появился, и вдруг подумал: Господь на нашей стороне…
Вышел царь, в руке он держал кольцо; рубин, почти черный, словно глаз бездны уставился на Ильюхина.
— Я надеюсь… — Протянул кольцо.
— Я — тоже. — Спрятал заветную «цацку» в карман. — Будем верить, что Войков не обманет…
Поклонился глубоко, как иконе в церкви.
— Храни вас Господь… — услышал в ответ.
Вынул часы: до полуночи оставалось девять часов.
…Войков держал кольцо цепко и жадно, даже дышать начал прерывисто. Заметил удивленный взгляд Ильюхина, объяснил:
— Это мистика, понимаешь? Я буду смотреть в это кольцо, и оно откроет будущее… — Мечтательно поднял глаза. — У меня будет великое будущее, Ильюхин… Я стану во главе большевистской дипломатии. Буду послом в Америке или народным комиссаром иностранных дел… Это моя еще детская мечта, понимаешь? А теперь она сбудется. Я сумею предвосхитить события, этот глаз Шивы мне поможет, и равных мне не будет, понимаешь?
Всё, что он произносил, напоминало бред больного человека.
Чтобы остановить — спросил:
— Что теперь?
— А что теперь? Ты — выполнил, и я тоже — исполню. План такой — его ты вчерне и знаешь, я только расскажу тебе последовательность. Итак… Ровно в одиннадцать семейство купца заводят в кладовку. Препятствий не будет: охрана не вмешается, потому что… — посмотрел победно, — потому что таков приказ Юровского. Удивлен?
— Да уж… — ошеломленно посмотрел, хрустнул пальцами. — А это… верно?
— Как то, что ты стоишь передо мной. Далее. В начале первого часа следующего дня, то есть после двенадцати ночи уже семнадцатого июля, Юровский прикажет Боткину разбудить семейство и велит сойти вниз: ждет авто, повезут в другое, более надежное место.
— И…
— Они пойдут вниз, потом — во двор, потом нижними комнатами. В это время — по часам, по часам — заметь! Секунда в секунду позвонит Лукоянов от имени Дзержинского, и Юровский пойдет к телефону. Пока он будет отсутствовать, замену-подмену выведут из кладовой и посадят — кого на стулья, кто и постоит…
— Но ведь ты… вы говорите, что Юровский — в курсе? Зачем же… звонить? От Феликса?
— Чудак… — закрутил головой от удовольствия. — Да ведь он, Юровский, ответственен за все. После того как ты передашь ему код — он должен действовать ать-два, понял? Это называется — а-ли-би, то есть если что он, Юровский, потом скажет: «Мне звонил Дзержинский, что там без меня сделали — знать не знаю!» Все понял?
Странно стало… Было такое ощущение, что — вот, всё и уладилось. И одновременно — нет. В рассказе Войкова — червоточина. Незримая, незаметная, неуловимая.
— Я поехал в ДОН.
Взгляд Войкова отяжелел, губы сжались, только ниточка осталась.
— Нет. Ты, товарищ Ильюхин, прямо сейчас, на моем авто отправляешься в Алапаевск. Найдешь товарища Старцева — очаровательный молодой человек, ну, очень милый… Он ждет приказа — ты и передашь.
— Что?
— Третья стража… — Войков протянул бланк телеграммы из Перми. Прямой связи с Москвой больше нет, такое дело…
Схватил, лихорадочно пробежал глазами. Да, это она: «Надлежит вам товарищ Ильюхин передать Белобородову Голощекину Юровскому что третья стража нашей революции наступила и в Екатеринбурге и в Алапаевске тчк Горбунов».
— Это секретарь товарища Ленина, — объяснил Войков. — А слова эти… Их передам руководству Уралсовета лично я. Не возражаешь?
И снова почудилось что-то недоговоренное, нарочито оборванное, спрятанное — в словах комиссара продовольствия. Но что толку спорить.
— Автомобиль у подъезда, шофер в твоем распоряжении…
Зуммер телефона прервал Войкова, он поднял трубку:
— Здесь Войков. Да. Да. Да. Я все понял… — Посмотрел на Ильюхина и положил трубку на рычаг. — Звонил Юровский. Он приказал тебя успокоить. Объяснить… — Посмотрел загадочно.
— Что?! — не выдержал Ильюхин. — Что, мать вашу…
— Ну-у… — улыбнулся Войков. — Значит, так: оружие, которое через три-четыре часа раздаст комендант, будет… Как бы это сказать? Безопасно, что ли?
— С холостыми… — произнес едва слышно.
— Вот! — обрадовался Войков. — Я человек сугубо цивильный, этих ваших терминов совсем не знаю. Именно так. Ты езжай спокойно. Романовых меняем, как и условились.
— Ладно… А когда… ненастоящие трупы будут обнаружены?
— Это не сразу, не сразу… Пришельцы помучаются, верь мне. Тут еще один сюрприз — это уже я дополняю, лично, для твоего спокойствия. Ты все же мне такую услугу оказал… Я тебе так обязан… Значит, так: там, где белые найдут трупы, белые, я не оговорился, потому что мы — красные, да? Так вот: царь уже согласился сменить одежду полностью. Они все согласились. А их одежду… Ее мы сожжем в кострах рядом с «захоронением», понял? Эти идиоты найдут иконки — а на них, представь себе — будут и дырки от пуль, и то и сё, драгоценности, ну, незначительные, ведь значительные должны будут послужить делу борьбы, да? И тогда они и ниточки не засомневаются в своей «страшной» находке! А? Каково? Это я, я придумал — от и до, мне Юровский и кулька не дал на помощь, об этом надутом Шае, об этой скорби еврейского народа я и не говорю!
— Поздравляю… — сказал сквозь зубы. — Я поехал. Тех убивать станут обыкновенно, без затей?
— Их менять не на кого и незачем… — помрачнел Войков. — Только помни, парень: в твоих руках тайна, которой и Цезарь Борджиа предвидеть не мог! Учти: пока язык на месте — все в порядке. Как только отпустил оный ты в земле. Иди.
Вышел, автомобиль дымил вовсю, шофер с усами вразлет молча наклонил голову — мол, готов, чего изволите.
— В Алапаевск…
Двинулись, дорога становилась все хуже и хуже, трясти стало, как на чертовых качелях; сразу же, как выехали за черту города, попросил остановиться.
— Давай и ты, а то погоним без остановок…
Шофер снова кивнул, отошел к дереву и расстегнул штаны. И в это мгновение у Ильюхина мелькнула дикая-дикая мысль: а что, если…
Тихо подошел сзади и коротко и резко погрузил рукоятку нагана в белесые волосы на затылке. Шофер рухнул без стона. Отволок податливое тело в кусты, раздел догола, одежду бросил в багажник. Неожиданно глаз наткнулся на штыковую лопату с коротким черенком, решение пришло мгновенно: через полчаса труп надежно скрылся под толщей земли и тщательно уложенным дерном. Поди найди…
Теперь следовало подождать сумерек и приблизиться — ну, хотя бы к пруду. Поедут там. Можно, правда, и мимо вокзала, но Юровский, как успел заметить, привержен знакомому и испытанному. Мимо вокзала он не соблазнится. А там посмотрим…
Подумал: «Господи, прости». И еще подумал: «Незачем. Он не простит. Ибо жертва нужная, но безвинная».
К пруду не поехал. Решил встать за оградой ДОНа, сзади, потом тихо подойти к входу с переулка и понаблюдать. Ехал трудно, то и дело забывал выжимать педаль, автомобиль глох и с каждым разом заводился все труднее. Может, не хватало заряда в аккумуляторе, хотя и хорошее устройство, да ведь какое ненадежное…
Но постепенно приспособился, привык, все же сказалась прошлая недолгая работа у командира «Дианы»: настоящего шофера положили в госпиталь и целую неделю возил каперанга, а заодно и постигал науку. Спасибо, командир был нормальный. Не орал, и ногами не топал, и в морду заехать не норовил. Обошлось.
А теперь и пригодилось. Неисповедимы пути Господни…
Когда совсем стемнело — поставил автомобиль впритык к забору. Отошел, посмотрел — незаметно. Кто специально искать не станет — тот не найдет. Наружные обходы крайне редки. ДОН — крепость, чего опасаться коменданту? Разве что детских планов Ильюхина и компании, да ведь жизнь все и расставила по местам. А вот как исполняется план нынешний… Что ж, посмотрим.
Наступило семнадцатое — это показали часы. Осторожно приблизился к краю забора, встал напротив веранды. Под ней было окно, и если перелезть через забор… Нет. Справа, в доме Попова, свет еще не погас, могут заметить. Как медленно, как томительно тянется время, и тишина, тишина… Но вот яркий свет со стороны проспекта, в переулок свернули, полыхая фарами, три автомобиля, один за другим. Черные лакированные кузова, темные стекла — кто за ними? «Отыскали ведь, черти… — подумал с уважением. Похоже, именно в них и повезут…»
Внезапно открылась калитка в заборе, вышел Медведев, следом за ним человека три или четыре из охраны — лиц не рассмотрел и не надо — кто ж еще это может быть?
А вот, кажется, и они… Ну, слава Тебе, Господи…
Одиннадцать черных фигур с мешками на головах — до пояса — прошли и сели в автомобили. И фары сразу же погасли, автомобили заурчали моторами и, развернувшись, вновь уехали на проспект. И с души свалился камень. Войков и Юровский хотя и инородцы, но слово сдержали. И сразу же осадил себя: «Стыдно так думать, товарищ Ильюхин, о своих боевых товарищах…» Все стихло, и сразу же послышались выстрелы. Громче, тише, хлестче или глуше они беспорядочно звучали минуты три. Все окна в доме Попова засветились ярко, начали выбегать люди, из дома Ипатьева выскочил охранник Якимов — его узнал по характерно дергающейся фигуре, кто-то из подбежавших охранников выкрикнул:
— Царя убили? Ты смотри, чтобы кого другого не убили, а то тебе отвечать придется!
— Что я, без глаз, что ли? — солидно парировал Якимов. — Я их всех и с закрытыми глазами не ошибусь!
Как-то не по-русски у него получилось: «Я их всех… не ошибусь»? Ну да черт с ним, волновался, наверное…
И вдруг чья-то рука легла на плечо:
— Ты? Импотент?
Зоя… Подкралась, стервь…
— Вот, смотрю… чтобы кого другого не убили. Кого увезли?
— Романовых.
— А… расстреляли?
— Их же. — Лицо спокойное, глаза не моргают.
— А яснее?
— Что сказала — то и есть, — ответила сухо. — В память моей в тебя влюбленности — шпарь отсюда без оглядки…