Если ее нет в багажнике авто — пиши пропало. Глубина ведь большая, не спрыгнешь…
Открыл багажник, под руку попала одежда убитого шофера, на всякий случай обшарил карманы, нашел пачку николаевских, мелкими, рублей пятьсот и паспорт на имя Никонова Матвея Федоровича. Рассовал по карманам, и — вот она, веревка-веревочка! Целый канат! Ясно дело, запасливый Мотя должен был возить с собою буксир — мало ли что…
Привязал конец к столбу ограды, дернул — крепко. Сбросил веревку в ствол, нашел сухую ветку и начал спускаться…
Дна достиг быстро. С трудом разжег сушняк, сунул комель в щель между бревенчатой обкладкой. Постепенно ветка разгорелась, и стало хорошо видно…
У ноги лежала белая собачка Анастасии. Бок — в крови. Значит убили… А это кто? Приподнял голову и…
Стало дурно, началась рвота. С голодухи, должно быть…
Николай. Николай Александрович… Рыжеватая борода, гимнастерка в крови…
А это кто? Господи, да ведь это — императрица. Только… Что у нее с лицом? Это же не ее лицо…
Девиц приподнимал одну за другой, быстро — они. Они, хоть убейся — это они…
А Мария?
Та, купеческая, была все же мало похожа. Только издали можно было ошибиться. А эта?
Это — не Мария. Это купеческая…
Выходит, Юровский их перемешал? Тех и других?
Еще раз всмотрелся в лицо царя. Да оно же кровью залито, разве можно определить незнакомого человека, которого на круг и видел раз десять, самое большое? Нельзя…
Так они или не они?
И вспомнил, будто кто-то в ухо нашептал: «Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали! Никогда!»
Это не они. Убили семью купца. Значит, те, в мешках, были они? А на «фиате»-грузовике — подмена?
Выбрался из шахты, аккуратно смотал веревку, положил на место. Они или не они?
«Сергей…» — услышал.
На другой стороне, за оградой, — Кудляков. Хотел броситься к нему, но Кудляков остановил: «Не надо ко мне подходить, Сергей. Бесполезно. Слушай. Убиты все. Юровский и Москва затеяли все это, чтобы бросить мир в пропасть. Чтобы никто и ничего не понял. И не доказал. Никогда…» Хотел ответить никого. Был Кудляков и пропал. Вспомнились слова Зои: «А твой друг Кудляков свою роль отыграл…» Привиделось? Собственные мысли взыграли? Или…
Пришел, чтобы предупредить.
Прощай, жандарм. В годину муки и раскола мало кто остается порядочным человеком. А ты остался. И пусть Господь успокоит тебя среди праведных…
Когда выехал на Коптяковскую — путь преградили две легковые и грузовик с вооруженными рабочими. Из первого автомобиля неторопливо выбрался Юровский, ухмыльнулся:
— Ну, юродивый? Алапаевских не попытался… утешить? Ну и ладно. Зоя тебе набрехала. Убивать тебя мы пока не станем — дело для тебя есть. Курьерское, важное…
— Какое?.. — выдавил, стараясь не показать страха.
Юровский понял и снова улыбнулся. Только недоброй была эта улыбка.
— Повезешь в Москву хрупкий товар. Три банки со спиртом.
— У них там своего мало… — хмыкнул. — Выпили весь…
— Выпили — не выпили, а повезешь. Главное — внутри банок. Там доказательства о том, что мы из воли Владимира Ильича не вышли. Довезешь в целости — мы позабудем твои закидоны.
— Не мои. Дзержинского.
— А он теперь не в силе. Оклёмывается после плена, ага?
Довезли до вокзала, посадили в отдельное купе вместе с тремя охранниками. Старший и сам — на первых полках, двое других — на вторых. Еда была, ели два раза в день — утром и вечером. Сухая рыба, черствый хлеб, вода в бутылях из-под водки — такими торговали в былые времена. Иногда старший вынимал из вещмешка консервы, но они дурно пахли — не то мясо, не то прокисшая требуха. Ильюхин есть не стал.
Не разговаривали: ему — не о чем, а они не торопились выкладывать свои житейские неурядицы. Наверное, были предупреждены.
Иногда бросал быстрые взоры на мастеровито сколоченный ящик — банки были в нем, в соломе. Мелькала мысль: хорошо бы открыть. Да разве при этих каменюках откроешь…
На пятые сутки выбрались на перрон Казанского вокзала. Здесь уже ожидал автомобиль с шофером в коже. Молча поставили ящик в багажник, старший буркнул: «На том и всё. Мы обратно, а вы — куда велено», развернулись и ушли в здание вокзала, наверное — ждать обратного поезда. Да ведь вряд ли… Столица Красного Урала уже наверняка сдана…
И вообще, ему-то какое дело — куда они и зачем?
— В Кремль?
— Туда, — отозвался солидно, хотя даже в намеке не подозревал — куда следует ехать с этими «доказательствами»…
По пустынным московским улицам промчались быстро, въехали через Спасские ворота и остановились у Судебных установлений. «Значит, Свердлов… — подумал равнодушно. — Оно и лучше. Говорун, на себя любуется, с таким легче».
И вот знакомый «предбанник», секретарь, дверь нараспашку, и веселый предвцика выходит навстречу из-за стола:
— Здравствуйте. А… Где?
Крикнул секретарю: «Давайте!», тот внес, пригибаясь всё же, в каждой банке — четверть спирта, не комар написал, и вышел, плотно притворив за собою дверь.
— Знаете, что здесь? — Свердлов обошел медленно вокруг ящика. — А чем распечатать?
— Да ножом, господи… — вытащил из кармана, раскрыл, поддел, доски слетели одна за другой, и обнажились сосуды скорби — так их назвал, когда увидел содержимое. Царь, царица, мальчик. Глаза закрытые, на белых губах мука, лица цвета простыни.
— Ну, вот… — Свердлов удовлетворенно потер руки. — Порадуется Владимир Ильич… Он — отмщен. Я — счастлив!
— А мне что теперь делать?
— Немедленно возвращайтесь в Екатеринбург. Это просьба Юровского. Приказ, точнее…
Вгляделся в лица. И снова, как и тогда, в шахте, при неверном свете сухой чадящей ветки, показалось на мгновение — не они. Пусть Бог убьет — не они, и все тут!
Свердлов заметил, спросил настороженно:
— Что-то… не так?
— Что вы, что вы! — замахал руками. — Всё так, и еще как! До свидания, товарищ председатель! Премного вами благодарны!
Истеричной иронии Свердлов не заметил. Он рассматривал «доказательства»…
В город Екатеринбург вернулся вечером двадцать четвертого. Эвакуация шла вовсю: телеги, грузовики, колонны войск. Юровского застал в кабинете, он жег бумаги и на приветствие ответил походя:
— Ага…
Спросил — что делать дальше. Ответил:
— Ждать моих дальнейших указаний. А пока — съездий в театр, Зоя Георгиевна и Лукоянов — там, пакуют особо ценные документы. Чтобы не привлекать внимания тех, кому не положено. Езжай, помоги…
Пошел пешком, благо не так уж и далеко. Когда входил в знакомый подъезд — нос к носу столкнулся с… купцом. Он же — «государь император». Он же — покойник, и он же — неизвестно кто. Спросил, глотая ком:
— Ты… Ты же… Вы же… убиты? Все?
Купец — или кем он там был — посмотрел ошалело.
— Вы, товарищ, объелись белены? Я партсекретарь театральной парторганизации и вас, полоумного, впервые вижу! Воды попейте… торопливо ушел. Но по испуганным глазам, по голосу дрожащему понял, догадался: выполняет приказ, «купчишка-актеришка», говнюк чертов. Что-то теперь Зоя скажет…
Они встретили спокойно, с улыбочками:
— Как добрался? Как Москва? А мы вот прямо отсюда — в Пермь. Отходим. Белые будут завтра же здесь.
Спросил:
— Купчишка этот… Я его сейчас встретил. А?
Не смутились.
— Всякое бывает… — философски протянул Лукоянов.
— Вот еще? — удивилась Зоя. — Тебе показалось. Того не может статься…
Последнюю фразу она пропела высоким противным голосом.
Понял: ничего не скажут. И еще понял: акция, как они это называют, была. Следы запутаны. И прав Юровский: мир ничего и никогда не узнает…
— Юровский приказал тебе передать, — начал Лукоянов металлическим голосом, — ты — остаешься в городе. Завтра же явишься как вполне раскаявшийся чекист, а ныне — ярый враг советвласти, признаешься во всем и заплачешь, размазывая слезы по щекам…
— Тебя не шлепнут, не бойся, — вступила Зоя. — Им ты очень даже понадобишься. Они немедленно начнут расследование исчезновения царской семьи, и ты им поведаешь обо всем — безо всяких исключений и совершенно честно. Не утаивая ни-че-го!
Да-а… Умельцы.
— А вы не хотите… — улыбнулся. Чего там, теперь все равно…
— Не можем, — Лукоянов развел руками. — Нам не поверят-с. А тебе — за милую душу!
— Значит, я должен этой вашей «правдой» запудрить мозги точно так же, как и у меня они запудрены?
— Легче будет врать, — сказал Лукоянов.
— Я всегда говорила, — прошептала Зоя, — что среди нас всех — ты самый-самый умный, Сережечка… А жаль. Что не сладилось. У нас с тобой. А ты жалеешь?
Он знал, о чем жалеет. Но им этого сказать нельзя.
Сибирцы и чехословаки входили в город поутру, с оркестром, играли что-то славянское, но не русское. Жидкой цепочкой стояли по обе стороны Главного недобитки с цветочками, жидкое «ура» висело в грязном воздухе. Зрелище…
Спросил у офицера:
— А контрразведка где?
Офицер заморгал, потом на чистом русском объяснил:
— Называется «Военный контроль». Мы — армия освободительница. Нам старые приметы — ни к чему-с…
Нашел быстро, ведь от добра — добро никто не ищет: отделение этого самого «контроля» заняло «Американскую». Солдат у входа объяснил:
— Начальствует здесь надворный советник Кирста, Александр Федорович, так и обращайтесь, он любит.
В кабинете Лукоянова сразу же выделил среди шестерых присутствующих его, Кирсту. Говорил тот быстро, начальственно, остальные почтительно слушали.
— Вам что-с? — повернул голову. Глаза острые, взгляд сверлящий. Играет роль. Ладно…
Объяснил: кто, что, откуда и зачем. Они слушали с открытыми ртами и широко раскрытыми глазами. Слова Ильюхина поразили.
— Так-с… — Кирста сложил руки на груди. — А почему-с, собственно, я, мы все, должны вам верить? А?
Протянул мандат. У Кирсты отвисла челюсть.
— Его надо, его надо… Его надо немедленно арестовать? — не то спросил, не то потребовал кто-то из чиновников. От волнения у него потекло из носа.