— Нет-с! — Кирста завел руки за спину. — Никаких арестов! Меня вот тоже — князь Голицын, главнокомандующий, сдуру, сдуру арестовал! И отпустил! И назначил! Кто-то донес, что я, служа здесь, в уголовном розыске, воровал деньги! — Обвел присутствующих торжествующим взглядом. Допустим, сказал я князю. Но — во-первых — кто их не ворует? Кто? А во-вторых — где доказательства? И князь — внял. Вы, собственно, с чем пришли-с?
— Я, собственно, с останками царской семьи пришел. Или, может, они и живы? Я участвовал. Во многом. И все, что видел и слышал, — не утаю. Когда вы узнаете подробности, — вы убедитесь, что я не сумасшедший. И что я раскаялся. Во всем. И совершенно искренне…
«Вам я помогу… — думал. — Помогу по правде. Но прежде всего — я помогу себе самому. Я должен найти истину. Если только… Если только мое раскаяние не входит в планы Яши-Зои-Яши и всех остальных зверей… Посмотрим. В конце концов — от земли быша и в землю отыдеши. Рано или поздно. А может, повезет?»
И с удовольствием вгляделся в их растерянные лица.
Кирста заговорил о явлении цареубийства на русской национальной почве. Сотрудники «Военного контроля», и Ильюхин — в том числе, почтительно внимали.
— Русским присуще убивать своих государей в гораздо большей степени, нежели тем же британцам! — вещал с искренним пафосом. — В Англии убивали по закону, и всё было абсолютно ясно! Кто, когда, где и чем! А возьмите, к примеру, царевича Дмитрия? Тьма. Одни легенды… А кто убил императора Павла I? Каша… А Александра II? И здесь мы верим тому, что сообщает преступник. Но ведь слова должны подтверждаться вещественными доказательствами, показаниями других лиц. Но в данном трагическом случае я не сомневаюсь: мы найдем пули, которыми убивали. Место, которое послужило эшафотом. Мы установим лиц, совершивших сие страшное преступление. Но вот главного доказательства — убиенных, их тел — мы не найдем… А раз нет тел — не было и преступления. Я прав, Ильюхин?
— Да. Насколько я понимаю замысел Москвы и Екатеринбурга, — все совершено так, чтобы тела убиенных никто и никогда не обнаружил. А слухи, сплетни и отдельные факты слились в песню: их никто не убил. Они живы. Вот в чем дело…
Всё, о чем сказал сейчас, зрело постепенно, складывалось из разрозненных и туманных предположений. И вот, вылилось…
Кирста смотрел сочувственно, присутствующие — бывшие служащие судебной системы и полиции, не скрывали — кто презрительного, а кто и восхищенного недоумения. «Вот, поди ж ты… От сохи, а как проникновенно мыслит», читалось на их лицах.
— Все свободны, — возвестил Кирста. — Прошу работать в городе и окрестностях. Ценна любая информация, пусть и самая недостоверная! Вас, Ильюхин, я попрошу остаться…
Когда все разошлись, сказал твердо:
— Мы с вами проверим всё, абсолютно всё, что будет на слуху или попадет в поле зрения. Сейчас мы отправляемся в дом инженера Ипатьева…
Ильюхин отметил, что в «Военном контроле» предпочитают называть ДОН «домом Ипатьева». А Уралсовет — «этим сборищем». «Так им, наверное, легче…» — подумал.
Доехали за несколько минут. Забор уже доламывали, вокруг сновали солдаты и офицеры чехословацкого корпуса. Кирста объяснил: «Здесь хочет поселиться генерал Гайда». Вошли беспрепятственно и сразу же столкнулись с генералом. Через плечо у того висела коробка с маузером, на ремне — большой браунинг в кобуре; Ильюхин, мысленно прыснув в кулак, подумал, что на поясном ремне генерала хорошо бы смотрелись две или три лимонки.
— Опять вы? — Акцента Ильюхин не заметил, но речь была беглая, непривычная, генерал так и сыпал словами, два адъютанта за спиной командующего почтительно внимали. — Какого черта йсче? Здесь теперь мой дом!
— Мы хотели бы осмотреть подвал… — старательно-безразлично произнес Кирста. — Мы понимаем — вам втуне чужой земли язык и нравы, и — тем не менее…
Гайда вгляделся, пожал покатыми плечами, сморщил нос.
— Подвал-подвал… — повторил, словно вдумываясь в смысл этого наипростейшего славянского слова. — А-а… Да. Идемте. Я туда даже не заглянул. В Чехословацкой республике много своих проблем. Мы ненавидим короны. Мы ведь были под австро-венгерской! А на русскую нам — насрать. По-русски это будет — нагадить, да?
— Наоборот. — Кирста уже вошел во двор, зашел в следующую дверь и с наслаждением прочитал вслух надпись на стене: — «Царя русского николу за х… сбросили с престолу». А? Господин генерал? Или вот еще: «У Гриши Распутина х… восемь вершков он как на этот х… посадит шуру она засмиётся». Великолепно, правда?
Гайда пожал плечами:
— Разгневанный народ имеет право на всё. И хватит болтать, подполковник…
Шли знакомыми комнатами, Ильюхин перестал прислушиваться к перепалке Кирсты и Гайды. Словно из тумана появились «латыши» и заговорили на своем непонятном наречии горячо и нервно, столь же нервно собирая свои револьверы, детали которых были разложены на столе. Оружие готовили к бою. Или к убийству. Но ведь это — всего лишь мираж? Но захотелось спросить: «А что, ребята, расстреляли вы семью?»
— Что вы там бормочете… — раздраженно заметил Кирста. Сосредоточьтесь. Это — здесь?
И, выплывая из сна, увидел Ильюхин стену в полосатых обоях, дырки от пуль — тут невозможно было ошибиться — именно от пуль — на разном расстоянии и от пола и от боковых стен, и тщательно замытые расплывы бурого цвета на дощатом полу.
Кровь…
Гайда стоял с открытым ртом и медленно поворачивал голову то вправо, то влево.
— Н-да… — только и произнес. — Однако…
— Значит ли все это, — сказал Кирста, — что семью убили? Причем именно здесь?
— Я тоже задаю себе этот вопрос… — ответил Ильюхин.
Гайда читал на стене какую-то надпись.
— Допустим, следы крови мы исследуем. И допустим, эта кровь принадлежит человеку. И что? А если кого-то где-то убили и его кровью измазали пол и стены? Большевики мастера на такие штучки. Они — партия провокаторов и изуверов. А? — Кирста словно лекцию читал.
— И я того же мнения, — согласился Ильюхин. — Дырки от пуль ничего не доказывают…
— А надпись? — вступил Гайда. Похоже было, что антураж этой странной комнаты его беспокоил и задел. — Вот: «в эту самую ночь рабы убили царя». Это по-немецки и, кажется, это из Гейне, я не люблю этого слюнтяя. И что же?
— Надпись можно было сделать в обеспечение вранья, — сказал Ильюхин.
— И тогда, — подхватил Гайда, — те, в мешках, кого выводили отсюда в ночь на 17 июля, вполне могли быть членами царской семьи!
— Или еще одним маневром для запудривания мозгов… — убито произнес Ильюхин. — Задача наша: либо трупы найти и подтвердить, что это — они. Либо… Найти живых….
— Ну-у… — протянул Гайда. — А что эти трупы докажут? Ну одиннадцать человек. Необходимое число мужчин и женщин. И возраст, предположим, сойдется. Но ведь лиц — нет, сгнили. А одежду любую, даже подлинную, можно надеть на кого угодно! — Гайда был явно горд своими аналитическими способностями.
— Это верно… — вздохнул Кирста. — Мы еще долго не научимся определять по костям принадлежность оных конкретным лицам.
— А когда научимся — найдутся иные доводы… — кивнул Гайда. — Если общество не желает верить — оно и не поверит. Хоть вы ему фильму покажите…
Что он имел в виду под «фильмой» — Ильюхин не понял, но догадался: доказать ничего нельзя. Пустое дело. И правы были организаторы этого убийства: после них — хоть что, хоть кто. У пролетариата мозги выворотные. А у его партии — и вдвое. Так что потомкам как бы и не светит…
— Завтра поедем в урочище… — сказал Гайда. — Вы, Ильюхин, можете отдохнуть…
Поселился в старой своей квартире — Татьяниной. Нахлынули воспоминания, о знойной любви — в том числе, но сразу же поймал себя на мысли, что ныне — ну, ничегошеньки не надобно. Хоть кто, хоть откуда. О Марии даже и мыслей подобных не было, а все остальные…
Э-э, плевать.
Ночью разбудил стук в окно. Подошел, отодвинул грязную занавесочку, в нечистом сумраке расплывалась бесформенная фигура. Не задумываясь, открыл, ввалилось нечто непонятное, в рваном пальто в пол и такой же шляпе со страусиным пером.
— Чего надо? — рявкнул. — Ты — кто?
Сняла шляпу, подняла лицо. Зоя-Зоя-Зоя… Она.
Номер. Цирковой. А ведь серьезно работают, не откажешь.
— Ну? — спросила весело. — Один? Вижу, что один. Дай поесть, умыться сообрази, а потом мы с тобой залезем у койку и совершим нечто не поддающееся человеческому опыту. А? — И заметив его злобно-ошалелый глаз, добавила: — Шучу.
Умыться «сообразил» — нагрел на плите таз воды, еда тоже была; когда довольная Зоя вытерла губы чистым платком, спросил, не скрывая раздражения:
— С чем пожаловала?
— Доложи — что и как. Кирста, член суда Сергеев, прочие истцы по делу. Важна любая мелочь, любая деталь.
Долго пересказывал, и в общем, и в деталях, наконец подытожил:
— Они склоняются к тому, что вы все сделали мастерски и сути дела теперь не обнаружить.
— В урочище, у шахты были?
— Завтра.
— Тогда я — спать. Если нагрянут — скажешь: «Снял оную на вокзале, потому — взыграла плоть». Документы у меня в порядке. После поездки расскажешь…
Через пять минут она уже вовсю похрапывала, сладко раскинув руки и ноги по единственной ильюхинской простыне.
Была она, конечно, весьма и весьма соблазнительна, но Ильюхин утешил себя философским построением: в голом виде они все зовут и манят, а настоящая красота — она являет себя по-другому. Как — неизвестно, но по-другому. С тем и заснул, подумав, впрочем, что если ей прямо сейчас оторвать голову — одной проблемой станет меньше.
Но рука не поднялась — голая все же, да и странно как-то убивать женщину, которая так упорно тебя домогается. Неловко как-то…
Когда проснулся в восьмом часу — ее уже не было.
К Открытой шахте ехали знакомой дорогой — полем, лесом, потом — к переезду № 184. Неожиданно легковушка запрыгала по шпалам или бревнам, попросил остановиться, удивленному Кирсте объяснил:
— В прошлые разы этой гати не было.