Полковник откладывает кисть, поворачивается и, несмотря на перемазанную красками блузу, кажется лектором в аудитории.
– В наше время угрозы стали мельче, но смертельнее. Сейчас нас беспокоит не Россия, не нападение целой армии. Современная угроза – это один-единственный человек с бомбой, начиненной вирусами сибирской язвы, в подземке. Незначительная страна, где нет даже мощеных дорог, покупает ядерную боеголовку. Профессор, который ни разу в жизни не делал зарядку, не носит «АК-47», но одна его химическая формула может уничтожить Лос-Анджелес. Угрозы менее очевидны, последствия более ужасны. Один-единственный человек может причинить стране огромный ущерб. Раньше такого не было.
У Воорта сухо в горле.
– И именно полковник Шеска, кумир Мичума, был лучшим в оценке угроз, – говорит он.
– Именно этому он учил, – отвечает полковник Джакс, снова берясь за кисть и нанося краски на лично им сотворенную вечернюю реку. – И именно этим он занимался.
– Враги, о которых вы упоминали… современные… – Воорт смотрит на Гудзон: по нему его предки плавали на парусных судах, сражаясь с британцами за свободу, чтобы потом поступить в колониальную милицию ради безопасности, – больше не за границей. Они здесь. Прямо в нашей стране.
Полковник отрывается от картины, его глаза блестят.
– Я знаю, но скажите это борцам за гражданские права, – говорит он. – Вы читали «Дневник Тернера»?[10] Там подробно описывается, как сделать бомбу из удобрений, а потом кто-то это читает и взрывает федеральное здание в Оклахома-Сити. Свобода слова? Или что-то похуже? Вы правы, мистер Воорт. Очень многие военные считают, что следующее сражение состоится здесь, в США. Как справиться с угрозами, которые уже здесь? Где граница? Скажите мне, где в свободном обществе проходит граница между правом легально говорить самому и правом навеки заткнуть другого человека?
– Я полицейский, а вы военный. Не нам отвечать на этот вопрос.
Полковник склоняется над палитрой, выбирая краску.
– Вы правы. – Что-то в его тоне тревожит Воорта. – Правила устанавливают другие. Мы только следим за их соблюдением.
Воорт оставляет полковника рисовать и идет по берегу Гудзона к машине. Ветер со стороны горы Сторм-Кинг усиливается. Деревья гнутся. Листья летят в лицо. Река сердито бурлит, и парусные шлюпки торопятся под защиту маленьких гаваней на восточном берегу.
В канцелярии начальника академии Воорт в очередной раз начинает расспросы, надеясь связаться с полковником Джоном Шеской, бывшим преподавателем Мичума. Начальник размышляет, потом просит секретаршу поискать информацию.
Она появляется через десять минут.
– Похоже, он уволился из армии два года назад. Мичум ушел примерно в это же время.
Стараясь выглядеть профессионально и не более того, проявлять умеренное любопытство и не более того, Воорт спрашивает, нет ли у них нового адреса или номера телефона экс-полковника. Ничего не известно. Воорт спрашивает номер карточки социального страхования. Это конфиденциальная информация. Воорт спрашивает армейский идентификационный номер, последнее место службы или полное имя, включая второе имя или его первую букву. Пожалуйста, записывайте.
– Последним местом службы – года два назад – был Высший военный колледж морской пехоты в Квонтико. Потом он уволился.
– Проверьте ветеранские организации, – советует генерал Пратт. – У них есть подробные списки адресов. И Администрацию по делам ветеранов. Когда человек увольняется, сведения автоматически поступают к ним.
Воорт благодарит и уходит. Он пересекает плац, направляясь к главной стоянке, где оставил «ягуар», когда звонит сотовый телефон.
– Ты не поверишь, что я тут узнал. – Несмотря на плохую связь, голос Микки слышен достаточно отчетливо.
– Ты в Сиэтле? – Воорт замечает идущих в его сторону курсантов; до них около двадцати футов.
– В городе кофеен и дождя.
– Кажется, я знаю, что ты обнаружил, но это разговор не для сотового. Перезвони мне минут через десять, – говорит Воорт, собираясь за это время найти телефон-автомат.
– Ага, пора выпить еще кофе латте, – хмыкает Микки. – Если так пойдет и дальше, я смогу лететь без всякого самолета. Полечу сам – на кофеине.
Воорт заканчивает разговор и находит телефон-автомат в стороне от стоянки. Через несколько минут Микки перезванивает ему на сотовый и диктует номер телефона-автомата в Сиэтле.
– Ладно, Кон, так что я, по-твоему, узнал?
– Что наш инженер, который никогда не интересовался политикой и никогда не путешествовал, занимался чем-то опасным, но это не было связано с другими жертвами.
– В сущности, открылось совершенно новое направление. Все это дело постоянно расширяется, и так без конца. С меня шампанское, дружище. Ты был прав. Сначала я поговорил с его женой. По ее словам, это был настоящий ангел. Поговорил с соседями. Они сказали, что его можно было называть мистер Счастье. Он наряжался клоуном и развлекал детей. Приносил сандвичи с тунцом из «Ансельмо фудз», где он работал, на кухню Армии спасения. Потом я отправился к нему на работу, в чертову продовольственную компанию. Так? Всего один взгляд на мой значок – пусть и нью-йоркский, – и не успел я опомниться, как оказался в кабинете президента. Он в ужасе. Рядом – юрист. Они клянутся, что не имеют к этому никакого отношения. Они все время ждали, что кто-то появится. Они полагали, что на самом деле ничего не произошло, поэтому не собирались сами вылезать с информацией, но если бы кто-то объявился, они сказали бы правду.
– И что за правда?
– Крепко стоишь на ногах? Они называются продовольственной компанией, но на самом деле это всемирный конгломерат с чертовой прорвой подразделений. И то, где работал он, не имело никакого отношения к продовольствию. Отделение, в котором работал Лестер, занималось химическими исследованиями для министерства обороны. Противоядия на случай отравляющих химических атак. И это отделение должны были продать какой-то французской компании – со всеми потрохами, включая персонал. Наш парень собирался перебраться в Париж.
– С информацией.
– Именно. Он не имел права, поскольку подписывал соглашение о неразглашении, как и все остальные инженеры, но после его смерти они просмотрели его бумаги – кстати, уже упакованные для переезда – и нашли всякую всячину, которой там не должно было быть. Схемы. Формулы. Всякая совершенно секретная мура. Тем временем французы отказываются от покупки. Очевидно, они знали, что он привезет с собой. Ему, наверное, наобещали с три короба, когда он переберется в Париж.
Стоя в телефонной будке, Воорт видит, что вроде бы те же самые курсанты, которых он встретил на плацу, снова идут в его сторону. Они останавливаются возле будки, словно ожидая, когда освободится телефон.
– Французская компания – это не так уж плохо. – Воорт уже тянется к кобуре, но замечает, что эти курсанты выглядят постарше тех. – По крайней мере, не враги. В отличие, скажем, от какой-нибудь иракской компании.
– В том-то и дело, Кон. Французская компания ведет дела со всякими людьми, с которыми гражданам США запрещено торговать, с людьми, которым было бы весьма интересно узнать, для какого именно химического оружия армия разрабатывает противоядия.
Один из курсантов что-то говорит другому, и оба хохочут. Второй курсант опирается рукой о стекло будки. Движение вроде бы случайное, но провокационное. Оно означает «вылезай отсюда».
Воорту очень не хочется поворачиваться к ним спиной. Он продолжает:
– Но люди, с которыми ты говорил, наверное, представляли, что с Лестером Леви что-то нечисто. В Чикаго, да и к Джилл ФБР или полиция заходили и предупреждали о проблеме.
– Она уже Джилл, да? Не доктор Таун?
– По-моему, ты все равно понимаешь, о ком я.
– В компании уверяют, что никакого расследования по делу Лестера Леви не было, и, откровенно говоря, я не думаю, что они врут – уж больно сильно там все струхнули. Впрочем, можно проверить. У Леви приключился сердечный приступ. Французская компания вышла из игры. Украденные материалы нашли в его вещах, и в «Ансельмо» решили считать это промахом, а не нарушением. Зачем признаваться правительству и рисковать отношениями? Они повысили требования к службе безопасности. Установили новые правила для персонала. И решили: если вдруг появится следователь, сразу же рассказать все, что знают, в противном же случае – молчать. В конце концов, Леви умер, допросить его нельзя, а украденная информация, по их сведениям, в другие руки не перешла. Не было ни препятствия правосудию, ни опасности – ничего, в чем их можно было бы обвинить, если они не солгали при прямых вопросах. По их словам, они чисты.
«Н-да, – говорю, – все чистенько. Как вы можете быть уверенными, что он не передал информацию и в следующий раз у наших солдат в Ираке, Иране или Корее не откажут химические противоядия и они не посинеют, а глаза не вылезут из орбит?» Но этих трусов интересовало только одно: рассказал ли я уже о Леви военным? Я сказал, что позвоню им завтра. Так что сегодня ты еще можешь сделать это сам.
Курсант резко стучит по стеклу будки и указывает на запястье, изображая раздраженный вопрос: «Сколько ты еще будешь занимать телефон?»
Микки говорит:
– Поскольку ты знал, что я найду, ты там, случайно, не вычислил, кто его убил?
Воорт смотрит на трубку. Провод, маршрут для разговора, тянется из этой будки в телефонную систему округа Патнам. Направленный микрофон, нацеленный на стекло, может перевести колебания человеческого голоса о стекло в слова. Человек, умеющий читать по губам, наблюдая в бинокль, может «услышать» сказанное.
Джилл несколько дней назад говорила о паранойе.
«Но если я имею дело с какой-то разведывательной организацией, то в их распоряжении есть все эти средства».
– Я позвоню тебе вечером, – говорит он Микки. – Сообщи, где тебя найти.
– Не можешь говорить?
– Не уверен.