«Этот чертов Воорт даже не представляет, что губит».
Шеска сворачивает на юг по шоссе 1-95, бросив последний взгляд на черные башни за рекой. Однако облегчение сменяется ужасом, когда перед мысленным взором над городом встает оранжевое облако. Он слышит пронзительные крики жертв, заглушающие сирены машин «скорой помощи».
«Эти люди погибнут из-за Воорта».
Шеска включает радио, чтобы заглушить крики. Но он не может перестать думать. Что сейчас делает Фрэнк Грин? Грузит в фургон бочки с топливом? Изучает карту города?
Шеска переходит на среднюю полосу, держа скорость на три мили выше разрешенной, как любой нормальный водитель – в отличие от контрабандистов, перевозящих наркотики или сигареты, которые стараются не привлекать внимания полиции.
«Лупе, что мне остается, кроме побега? Что я могу еще сделать?»
Дурные новости по радио добавляют ощущение, что все выходит из-под контроля. Из-за забастовок закрылись автозаводы в Детройте и Теннесси. Самая крупная организация медицинского обеспечения в Калифорнии прекращает работу, и более миллиона человек потеряют возможность пользоваться медицинскими услугами. Ураганы на Среднем Западе оставили без жилья тысячи человек в пяти штатах и опустошили казну федеральной программы помощи жертвам стихийных бедствий.
«Когда становится хуже, появляется еще больше фрэнков гринов».
Шеска платит сбор на границе Делавэра, миновав внешнее кольцо первичной опасной зоны, и скользит через холодный туман реки Делавэр к виднеющимся вдали башням-близнецам мемориального моста.
Память возвращает его к утру, когда был закрыт проект. Вот он гордо входит в комнату совещаний в Квонтико со списком, который составил Мичум. Он ждал триумфа, но триумф обернулся катастрофой. Вместо того чтобы поздравить его, бюрократы пришли в ужас. Начали отрекаться от проекта, как только поняли методы работы. Осуждающий хор становился все громче, участники старались превзойти друг друга, словно каждый боялся, что другие запомнят, будто он санкционировал то, что сделал Шеска.
У самого Шески все плыло перед глазами от ярости. Его выставили из комнаты, как нашкодившего мальчишку. Не в силах поверить в происходящее, он сидел в коридоре, слушая доносящиеся из-за двери приглушенные звуки вашингтонских баталий. Он чувствовал себя спокойнее на войне, вдали от этих одетых с иголочки мужчин и женщин, которые никогда не боролись за жизнь на поле боя.
Через некоторое время вышел Рурк.
– Как насчет перекусить, Большой Парень?
Вот так программа умерла в кабине «Спагетти-хауса», среди запаха чеснока и заранее приготовленного салатного соуса, под журчание дешевого домашнего вина.
Под вопль официантки: «Я заказала номер два!» – Рурк сказал, продолжая жевать итальянский хлеб:
– Я с ними не согласен. Но все закрывается.
– Программа же работает!
– Уничтожь материалы и жесткие диски. Машины выбросят, чтобы никто не придумал, как восстановить информацию. Бюро отзывают своих людей. Они разъедутся к тому времени, как ты доберешься домой. Ты отлично поработал, Джон. Лучше, чем я считал возможным. Они не правы, но они – боссы.
Спорить было бесполезно. Из всех бессмысленных, самоубийственных решений, обрушенных на военных за последние годы, – слишком быстрый уход из Ирака, продажа оружия врагам, неспособность раньше вступиться за Боснию, – это, по мнению Шески, было худшим.
Он прилетел в Нью-Йорк, где из персонала остались только люди, которых Шеска привел сам: Чарли, Лора, Мичум и Пит – такие же расстроенные, оцепеневшие и разъяренные, как он. Июльский день, жаркий и дождливый, наполняла та избыточная влажность, какую может породить только центр города. Грязная сырость, казалось, сочилась из стен кирпичных домов. Она пачкала кожу и расплавляла самообладание.
Едва не получив удар от гнева, Джон Шеска в сумерках сидел у себя в кабинете. Свет выключен, занавески задвинуты, дождь стучит в полуоткрытое окно.
В голове крутилось: «Теперь никто не будет стрелять собак».
С улицы доносился обычный шум: автомобильные гудки, визг тормозов и хип-хоп сливались в непрекращающуюся какофонию разочарования и настойчивый протест.
Шеска почти не слышал, как открылась дверь, однако не слишком удивился, увидев посетителей: Чарли, верного Чарли, верившего всему, что исходило от Шески; фотографа Лору, потерявшую мужа, когда в 1985 году террористы захватили итальянский круизный лайнер «Акилле Лауро»; референта Пита, жена и шестимесячный сын которого погибли при взрыве самолета компании «Пан-Америкэн» над шотландским городком Локерби в 1988 году.
– Просто невероятно, – пробормотал Чарли.
– Такое впечатление, что они больше боятся нас. – Это Лора.
И так без конца. Похороны прежде самой смерти. Пока наконец после нескольких часов негодования Чарли не уставился на Шеску преданным собачьим взглядом и не произнес то, о чем думали все:
– Мы действительно прекратим работу?
В тот миг Шеска осознал, что его люди по-прежнему с ним. Сердце его наполнилось любовью и стремлением их защитить. Понимал он и другое: в их готовности нет ничего удивительного. Они убивали в Сайгоне, так почему не делать того же самого – и по той же самой причине – в Сакраменто? В Бейруте было можно, так почему нельзя в Бостоне? Тегеран ничем не хуже Таллахасси. Кито ничем не отличается от Куинса.
Все четверо так долго прожили за границей, что родная страна была для них скорее понятием, чем физическими границами.
– Мы действительно прекратим работу, – твердо ответил Шеска, сохраняя самообладание, хотя в горле стоял привкус желчи. – Мы сделаем, как они говорят.
А потом, месяц спустя, Шеска брился у себя в кабинете, когда вбежала секретарь.
– Взорвано федеральное здание в Оклахома-Сити!
«Это не несчастный случай», – подумал он.
В голове крутилось только, что, если бы проект не закрыли, можно было бы предотвратить трагедию. Он часами сидел перед телевизором и в Интернете, запрашивал доклады, беседовал с Вашингтоном…
А когда арестовали Тимоти Маквея – американца, который убил своих же соотечественников, – Чарли, Лора и Пит пришли к нему домой и снова попросили возобновить проект.
Никто не сказал: «Эти люди погибли по нашей вине». Но все знали, что имел в виду Чарли.
– Нет, – повторил Шеска.
Телевизор работал, показывая еще один экстренный выпуск о терроризме в Америке, показывая людей, пострадавших потому, что, с точки зрения Шески, Америка перестала защищать своих граждан.
– Теперь в Вашингтоне поймут важность того, что мы делали, – предсказал он. – И проект возобновят.
Этого не произошло.
Произошло другое. Через несколько дней Чарли принес фотографию Тимоти Маквея с Ролло Фрэнсисом Моттом, человеком, которого программа Мичума считала опасным.
– Прежде чем уничтожить материалы, мы сделали копии, – сказал Чарли.
Вошли Лора и Пит. И Шеска понял, что три его парки больше его горят желанием делать то, что хотела Лупе. Он увидел больше. «Если я откажусь, они начнут работать без меня. И не сумеют работать хорошо».
И Шеска, мозг которого иногда работал быстрее всякого компьютера, просто озвучил первую проблему нового предприятия.
– А как же Мичум? – спросил он.
И теперь он ведет машину, а ФБР ищет его, и туман за окнами машины словно сгущается и становится неестественным, не только заслоняя вид, но и скрывая пропорции, направление. Дорога сжимается до узенькой серой полоски бетона. Голос диктора доносится как будто со всех сторон. Внезапно впереди вырисовываются красные фары, в тумане вспыхивают голубые полицейские огни.
«Меня нашли!»
Но это оказывается просто мелкое ДТП. В шесть, когда за окном начинает светлеть, Шеска проезжает затор, образовавшийся из-за столкновения двух грузовиков. В половине седьмого он застревает в утренней пробке в туннеле Балтиморской гавани.
– Срочные новости из Нью-Йорка, – говорит диктор, и Шеску захлестывает волна страха: «Грин взорвал бомбу». – «Боинг 737» приземлился за посадочной полосой в аэропорту имени Кеннеди. Никто из пассажиров не пострадал…
Он выключает радио.
К семи туман рассеивается, открывая плотный поток машин в сторону столицы, на юг.
В восемь двадцать Шеска оставляет машину в торговом центре близ Рестона в штате Виргиния. С сумкой на плече он проходит милю – до пригородного поселка.
– Ты ездишь медленнее, чем моя тетушка Марта, – раздраженно произносит Рурк, открывая дверь.
Воорт, думает Шеска, был бы шокирован, если бы узнал о том звонке, но в жизни Джона Шески Ник Рурк больше всех приблизился к тому, что описывается понятиями «друг» или «семья». То, что генерал – его старый наставник – постарался предупредить бывшего подчиненного, одновременно посылая к его дому людей, что он рискнул собственным положением, чтобы поговорить с Шеской, прежде чем его схватить, – выдающееся проявление верности, учитывая, что Шеска все время ему лгал. Рурк понятия не имел, что проект продолжает работать.
– По дороге больше стоял, чем ехал, – отвечает Шеска.
– Ты сохранил проект после того, как мы закрыли его? Скажи правду.
«Правда заключается в том, что я мог бы пренебречь твоим предупреждением и отправиться прямо в аэропорт. Мог бы уже исчезнуть. Но тогда у Грина будет время взорвать бомбу. Лучшее решение было и самым рискованным: подчиниться твоему вызову, солгать о проекте, выяснить, что тебе известно, и решить, можно ли тут чем-то помочь».
Шеска-артист таращится на генерала, разинув рот. К такому разговору он готовился.
– Сохранил проект? – повторяет он. И смеется. – Так вот откуда этот звонок? Я-то думал, что-то серьезное! Мог бы дать мне поспать.
Но Рурк спрашивает:
– Если проект не действует, почему ты так быстро уехал из Нью-Йорка?
– Потому что ты позвонил мне – и только поэтому! Я думал, кому-то стало известно, что такой проект существовал. У тебя есть кофе? Я всю ночь провел за рулем.
Двое мужчин смотрят друг на друга. Каждый из них сильно рисковал. Дружба жива до сих пор, и у Рурка огромные возможности. Но если он решит, что Шеска лжет, того арестуют прямо здесь. Насколько известно Шеске, в подвале дома сидят люди.