Когда Клемм оставался один, он начинал досадовать, что дал невесте это обещание. Но потом утешал себя мыслью, что, выйдя замуж, она забудет о своем предубеждении против его шофера и Клемм, конечно, сможет опять взять Бекера к себе.
«С неприятными делами нужно кончать как можно скорее»,— подумал Клемм. И решил сказать Бекеру об увольнении до отъезда домой.
Бекеру, как всегда, было очень приятно, когда его господин предложил ему вместе выпить. Он блаженствовал, ловя удивленные взгляды посетителей. Сел он, как всегда, несколько отодвинувшись и подчеркнуто соблюдая возможно большее расстояние между своим стулом и краем стола. Если видишь человека в последний раз, то видишь его так же наново, как и в первый. И Клемм впервые отметил его манеру держаться по-дружески, но без панибратства, он будто разглядывал Бекера, перед тем как его нанять, а не уволить. Он думал обо всей этой истории с шофером: «Какая жалость! И что это моя девочка забрала себе в голову? Таких людей нелегко найти. Надежен не знаю до чего, притом ни тени панибратства». Он сделал над собой усилие.
— Дорогой Бекер,— сказал он,— чего только мы вместе не пережили!
Бекер ответил:
— Вот уж истинная правда, господин фон Клемм.
— И мне нелегко сказать вам то, что я должен сказать. Поверьте, я никогда не забуду ваших услуг.
А Бекер подумал: «Куда он гнет?» И выпил, так как Клемм тоже выпил. К удовольствию шофера, за соседним столиком сидели те же дорожные рабочие, что и когда-то, и опять дивились, как это хозяин пьет с ним вместе.
— Вы столько сделали для меня, Бекер, а такие вещи не забываются. По крайней мере я не способен их забыть. И поэтому знайте, что со всеми нуждами и заботами вы должны прежде всего обращаться ко мне.
«Странно,— думал Бекер.— Что это нынче на него накатило?» Он сказал:
— Ну, конечно, господин фон Клемм,— и быстро допил свой стйкан, так как Клемм тоже допил, Клемм опять налил ему и себе.
— Дело в том, Бекер, что нам с вами придется расстаться, хотя бы на некоторое время. Моя невеста настаивает на том, чтобы к нам перешел ее шофер. Тут мы с вами, Бекер, ничего не можем поделать. По крайней мере сейчас. Я, конечно, употреблю все усилия, чтобы, ну, скажем, через год, взять вас обратно, в этом можете не сомневаться. До тех пор я устрою вас на хорошее место. Мой тесть сейчас же готов взять вас. И жалованья даст больше. А работы, по-моему, меньше,— Бекер, оцепенев, широко раскрытыми глазами смотрел на своего господина. А Клемм продолжал: — Помнится, вы когда-то расхваливали дом Кастрициусов, и я считаю, что вы там просто отдохнете.
Бекер хрипло прервал его:
— Обо мне, пожалуйста, не беспокойтесь, господин фон Клемм.
— Как же мне не беспокоиться, дорогой Бекер, ведь мы были все это время с вами как братья, молодые женщины таких вещей не понимают. Мне кажется, тут у Норы просто какая-то навязчивая идея — ока боится, что вы будете контролировать ее, как наблюдатель, приставленный к ней мужем. Но все это обойдется. Я уверен, что на будущий год во время нашего летнего отпуска ты покатаешь нас обоих по Европе.
Он выпил только что налитый стакан. Бекер тоже; он сидел все в той же позе, прямой как палка. Никогда еще ни горе, ни пуля не причиняли ему такой мучительной, нестерпимой, неисцелимой боли. И, будучи еще не в силах охватить до конца эту сокрушительную новость, он цеплялся мыслью за какие-то пустяки: «Конечно, я ей помог выйти за моего господина. Я же наладил дело с разводом, я, можно сказать, ее из воды вытащил, а она меня теперь за это утопить хочет. Наверно, боится, как бы я и за ней следить не стал».
Клемм воскликнул:
— Ну, поехали, Бекер, мне нужно еще забросить в Майнце визитную карточку фрейлейн Клас. А потом мы через Кастельский мост вернемся домой.
За сдвинутыми вместе соседними столиками рабочие продолжали пить, к ним подсели еще несколько товарищей. Когда Клемм и Бекер проходили мимо, кое-кто из рабочих бросил на них короткий и пристальный взгляд: Затем головы над столиками сблизились. Кого этот Клемм субсидирует и кого принимает у себя в доме, было им известно лучше, чем французским полицейским агентам. Когда Бекер раньше заезжал сюда, ему очень льстило, что Клемм сажает его за один стол с собою. Дорожные рабочие, конечно, не в состоянии этого понять, думал он тогда. В их башку никак не лезет, что у таких людей, как он и его господин, одна родина, и они вместе воевали, и у них общие воспоминания. А сейчас, проходя мимо тех же рабочих, он подумал: «Неужели Клемм воображает, что меня, как крепостного, можно просто уступить Кастрициусу?»
Когда он дошел до машины, сел и включил мотор, он подумал уже отчетливее, так как клубок смутных ощущений, боли и разочарования уже распутался в его душе: «Я все делал для этого человека, я много раз ему жизнь спасал. Когда я увидел, как ему хочется развестись и он ищет выхода, а я любил его как сына или как отца, я сделал для него даже такое, что не больно-то чистоплотно. Я и на это пошел, чтобы выручить его. А он, может быть, теперь думает — с парнем, который на такие дела идет, нечего церемониться».
Они поехали в город по правому берегу Рейна через Буденгейм и через Момбах. Клемм наклонился вперед:
— Как это в самом деле досадно, что нам придется расстаться! Обдумайте мое предложение, а уж я-то свою девчурку перевоспитаю, года не пройдет. Поэтому лучше вам быть поблизости. Мы ведь привыкли выкладывать друг другу все, что у нас на сердце.
Бекер видел лицо Клемма в свое зеркальце. Оно было добродушно и моложаво. Бекер давно привык к тому, что именно это лицо с густыми рыжими усами, с веселыми глазами и толстоватым носом самое дорогое, лицо самого дорогого на свете человека, а сейчас вид этого лица причинял ему боль.
Клемм продолжал:
— Пусть это будет для вас, ну, вроде отпуска, эта разлука — просто глупость какая-то! Я же говорю, бабья прихоть! Бабам не понять, что могут значить друг для друга двое мужчин. Помнишь, как в Арденнах нам, тебе и мне, пришлось ползать среди кучи трупов и мы заряжали и стреляли, а враг воображал, что нас не двое, а двадцать? Помнишь. Бекер? А как ты меня потом ночью перетащил через вражеский рубеж?
Бекер хрипло ответил:
— Мы даже не знали, что французы уже заняли деревню.
— А как мы потом на Балканах получили машину? Я уверял, будто мой денщик был раньше шофером, чтобы тебя оставили у меня.
Бекер сказал с трудом, как будто давился каждым воспоминанием:
— Я в две недели научился водить машину.
— И ты был бы не виноват, если бы мы тогда разбились. Но мы благополучно прикатили из Константинополя в Софию, а из Софии в Будапешт и потом в Вену.
Бекер подумал: «Я уже тогда мог разбить машину, убить и его и себя. И вины моей тогда бы не было».
— А тот тип, которого мы посадили в машину на венгерской границе! — вспоминал Клемм.— Мы повезли его в обратном направлении, а он даже не заметил. Он решил, что мы уже у чехов. А потом побелел как мел, когда понял, в чем дело!
Бекер сказал:
— Да...— и подумал: «Все приказы этого человека были для меня святы, как десять заповедей».
Им пришлось несколько задержаться в майнцской таможенной гавани; два сторожа наводили разводной мост для машин и пешеходов. Клемм продолжал:
— А в Берлине, помнишь, мы приехали как раз вовремя, чтобы прогнать красных? Ту ночь, когда мы очистили манеж? Ты, Бекер, возил меня с одного участка на другой. Одна пуля попала в крыло машины, другая — в спинку сиденья. И как мы потом на обратном пути в Новавес встретили машину с пленным из Народной морской дивизии. И мы, чтобы не возиться, тут же прикончили его.
Бекер сказал угрюмо:
— Нет, я в этом не участвовал.
Клемм поспешно возразил:
— Ну как же, разве ты не помнишь? У нас лопнула шина, и нам пришлось пересесть в машину, в которой везли пленного. Мы еще раз все вылезли, чтобы его прикончить. И этот проклятый Ливен был с нами.
Бекер сказал:
— Да, он был, я нет.
— И Венцлов, мой бывший зять.
— Он тоже,— сказал Бекер, точно пьяный или отчаявшийся, который уперся на своем,— и еще конвойный, он тоже участвовал. Сначала нас было пятеро. А потом* вы из машины вышли, я остался. И вы ликвидировали его. Но только без меня, с тремя остальными. Я только помогал потом закапывать его.
— Ну ладно, ты только помогал закапывать. Я сейчас поскорее заеду на Таунусштрассе, 11. Надеюсь, старой девы не окажется дома.
Они въехали в город. Бекер остановился у подъезда. Он собирался было закурить, потом раздумал: «Какой смысл теперь курить?» Даже сигарета утратила для него свой вкус. Клемм тут же вернулся с сияющим лицом:
— Слава богу, старушки действительно нет.
Бекер выскочил из машины, чтобы, как обычно, открыть дверцу. Но, когда он нажал на ручку, его охватило какое-то новое, властное чувство. Клемм, садясь, уже не видел лица своего шофера. Бекер поспешно отвернулся. Глядя на Клемма, он уже не испытывал того, что в нем обычно будил этот человек. Все добрые чувства были мгновенно погашены, как порывом ветра, знакомые черты вызывали теперь только ненависть, распахивание дверцы казалось унизительным. Клемм стал торопить его:
— Живо, живо! Через десять минут мы должны быть дома.
Бекер подумал: «Живо, живо, ишь чего захотел! Этот тон тебе придется бросить!» Его охватила неодолимая потребность отомстить — так же быстро и решительно, как избавились от него. Но руки, еще подчиняясь привычке, послушно переключали скорости. Он круто повернул, и они понеслись к въезду на мост со стороны Майнца. Бекер вел теперь машину со скоростью, которая на мостах была запрещена.
— Осторожно! — сказал Клемм.— Вон французский часовой.
Но Бекер еще увеличил скорость. Клемм положил ему руку на плечо. В нескольких метрах от французского часового стоял местный полицейский, он поднял руку, чтобы остановить машину. Но так как она вихрем пронеслась мимо, точно обезумевший бес, полицейский свистнул часовому на другом конце моста. Бекер почувствовал властный нажим хозяйской руки, понуждавшей его остановиться. И этот нажим сдвинул в его душе последний рычажок — он рванул руль. Машина, идя все с той же скоростью, пробила решетку моста и ринулась в Рейн.