Надя не отвечала. Дружить с Вероникой Зябликовой не было ни малейшего желания.
Бабушка вздыхала, хваталась за сердце. И Надино одиночество продолжалось.
Все изменилось в седьмом классе, когда двоечник Женя Сухарев украл из учительской и сжег классный журнал.
Разумеется, без скандала не обошлось. Поднялся вопрос об отчислении Жени Сухарева из школы. А Надиному классу объявили, что придется пересдавать все самостоятельные и контрольные с начала четверти. По всем предметам, кроме русского и литературы: бабушка записывала оценки в отдельную тетрадь.
— Что за хрень вообще, я на прошлой неделе с трудом получила четверку по географии, — возмущалась на классном собрании Ксюша Лебедева. — Вообще, можно сказать, чудом! И чё теперь?
— Тихо, Лебедева! — лязгнула бабушка. — Будешь пересдавать свою четверку.
— Так я не сдам во второй раз!
— И съебешь из школы вслед за Сухарем, — негромко добавил с четвертой парты прыщавый Антон Уваров и залился гиеньим смехом.
Слушая его смех, Надя непроизвольно вспоминала английский сериал «Рассказы о животных».
— Заткнись, даун прыщавый, — нарочито ласково сказала Ксюша и снова повернулась к бабушке: — Не, ну нормально, а? И чё, лабораторную по биологии тоже? И отжиматься опять на время?
— Да, опять. Скажите спасибо Сухареву.
— А мы-то почему из-за него должны страдать?
— Потому что оценки нужно восстановить, вот почему. А значит, придется пострадать. Другого выхода у нас нет. Все, тема закрыта.
Но другой выход был. Четыре дня назад, когда бабушка разбирала тетради в учительской, Надя сидела рядом. Листала классный журнал — еще не тронутый огнем. И запомнила все оценки. Всех учеников, по всем предметам. Точнее, они как-то запомнились сами собой. Раскрасились в Надиной голове, обросли рельефом, пейзажами, переплелись с фамилиями. И сейчас, снова сидя в учительской, на том же месте, Надя понимает, что может помочь Ксюше Лебедевой и остальным одноклассникам избежать «страданий».
— Ну вот что прикажете делать, Светочка? — непривычно вялым, словно озябшим голосом говорит бабушка. — У меня уже голова кругом идет от этой истории.
— Да уж, представляю… — тянет из своего угла географичка Светлана Яковлевна. — Ко мне сегодня ваша Лебедева подходила… Спрашивала, помню ли я, что она на прошлой неделе получила четверку. Ну, конечно, помню, такое случается раз в год…
— Мне эта Лебедева вот уже где! — бабушка резким движением подносит ладонь к горлу. — По мне — так пусть заново все учит и пересдает. Может, хоть что-то в голове останется. Хоть какая-то будет польза от всей этой катавасии.
— Вам, конечно, виднее, вы их классный руководитель… Но, честно говоря, как представлю, что нужно все у них заново принимать… Четверть-то к концу подходит, много всего накопилось. Я вот и думаю: оценки-то я более или менее помню. Примерно, конечно. Но все же… Проставлю, может, так — без пересдачи. Что забуду — ребята сами подскажут.
— Ой, Светочка, ну это не разговор. Ну что значит «примерно»? В вашем возрасте еще можно рассчитывать на память, но я бы не стала. А уж спрашивать этих оболтусов — последнее дело. Наврут с три короба.
— Наверное, вы правы… И когда мы уже наконец, как все нормальные школы, перейдем на электронный журнал? Будто в прошлом веке живем…
— О чем вы говорите, Светочка, какой еще электронный журнал? Все эти ваши нововведения… Можно и без всяких электронных журналов прекрасно обойтись, если воспитывать нормальных, порядочных учеников, которые не воруют документы из учительской. Украсть и сжечь журнал — это же уму непостижимо! И дневники надо нормально вести. А то, кроме меня, никто в дневник им с пятого класса оценки не ставит. Только так, изредка. И вы, Светочка, тоже. Уж извините. Вот, пожалуйста, результат. Могли бы по дневникам восстановить — но нет.
Надя думает о Ксюше Лебедевой. У Ксюши глаза похожи на чуть-чуть недоспелые желуди. Надя, когда смотрит на нее, всегда вспоминает сентябрьский сквер рядом с папиным домом. Вспоминает, как подошвы скользили по гладким желудевым бочкам, как раздавалось сквозь затихшую музыку легкое похрустывание. И вдруг Надя видит внутри себя, как кто-то наступает на Ксюшины желудевые глаза и они с хрустом разламываются.
— Я помню все оценки, — говорит скованная внезапным холодом Надя.
Бабушка и географичка тут же к ней поворачиваются. На две секунды замирают.
— Что, Надюша?
— Я помню все оценки. Точно. Не примерно.
Надя смотрит в окно. На улице дождь, и быстрые капли мчатся вниз по стеклу. Некоторые забегают через щели внутрь, в учительскую. За шиворот зябкой сонной школе. Надя думает о том, что давно не видела желудей, потому что со дня возвращения к бабушке перестала гулять в скверах. А по дороге в школу дубов нет.
— Надюша, как ты можешь помнить все оценки всех твоих одноклассников?
— Я могу помнить. Я пролистала весь журнал. Четыре дня назад.
Бабушка растерянно смотрит на географичку, а та улыбается и пожимает плечами:
— Ну а что, Софья Борисовна, у вашей внучки феноменальная память. Это всем известно.
— Но не настолько же феноменальная, чтобы запомнить весь классный журнал! Целиком! За один раз!
— Ну, параграфы из учебника она мне пересказывает дословно, без единого отклонения от текста. Даже жутковато иногда становится, — географичка весело подмигивает Наде.
— Да знаю я, конечно, но все же…
Бабушка запинается, часто моргает, словно от внутренней, мыслительной щекотки. Беззвучно шевелит губами.
— Если хочешь, проверь по своей тетрадке, — решительно говорит Надя. — Потому что у тебя есть тетрадка с оценками по русскому и литературе. И я могу тебе сказать все оценки из твоей тетрадки. И ты увидишь, что я помню оценки.
Надя снова поворачивается к дождливому окну. Несколько секунд неподвижно смотрит на уличные огни, дробящиеся в мокром стекле.
— Софья Борисовна, а давайте и правда проверим.
Скрипит стул, бабушка поспешно садится и принимается листать немного помятую синюю тетрадь. Географичка потягивается, слегка прогибает вязаную оранжевую спину. Выплывает из своего угла, волоча шлейф оживших от шевеления духов. Духи у географички солоновато-терпкие, с легкой цитрусовой горчинкой.
— Ну, раз вы просите… — взволнованно говорит бабушка. — Только это все равно как-то… Ну, не знаю!
— Да хотя бы просто из любопытства, — улыбается географичка. Склоняется над бабушкиной тетрадью душистым оранжевым движением: — Вот, например, по литературе у Легковой…
Аня Легкова — легкая, гибкая, воздушная. С крашеными сливовыми волосами. С тонкими, словно невесомыми косточками. А на литературе и вовсе порхает от оценки к оценке, как набоковская бабочка с теплым отливом сливы созревшей. Хрупко вздрагивает крыльями, перелетает с цветка поменьше на цветок побольше, с четверки на пятерку, с четверки на пятерку. И вдруг насмерть разбивается о возникшее впереди лобовое стекло двойки.
— Четыре, пять, четыре, пять, два.
Бабушка и географичка переглядываются.
— Хорошо… У Лопатина?
— Тоже по литературе? — уточняет Надя.
— Да, по литературе.
Денис Лопатин учится плохо. И литература — не исключение. Когда бабушка спрашивает его на уроке, в чем смысл какого-нибудь произведения, Лопатин молчит. Лопатин не откапывает ни поверхностных, ни тем более глубинных смыслов. Лениво машет лопатой и натыкается только на изогнутые корни двоек. Вот еще один корень, и еще. А вот удалось раскопать одну тройку, ну надо же.
— Два, два, два, три.
— А по русскому? — географичка с улыбкой перелистывает страницу.
По русскому тоже не очень. Пишет Лопатин коряво и с ошибками. И мало. В основном Лопатин прогуливает русский. За всю первую четверть сумел вывести своей лопатой на остывающей осенней земле только две двойки — хилые, косые, недоразвитые. Их тут же засыпало мертвыми листьями — н, н, н, н, н.
— Две двойки. И пять прогулов.
— Катаева, русский?
Наташа Катаева быстрая и решительная. Уверенно катится на санках по скользким строчкам диктанта. Правда, в середине пути санки подскакивают на ледяной колдобине сложного слова, и Наташа откатывается в сторону. Чуть не скатывается вниз, в пропасть безграмотности. Но берет себя в руки и продолжает путь. Доезжает до финиша без падений: только в самом конце санки слегка заносит.
— Пять, пять, три, пять, пять, четыре.
Бабушка все еще смотрит в тетрадь. Ее лицо растерянно, неподвижно, словно вморожено в тугое осмысление происходящего. А географичка смеется медленным тягучим смехом:
— Ну что тут еще добавить, Софья Борисовна… Завтра после уроков соберем всех коллег и восстановим журнал.
— Что, вот так просто? А… а Антонина Илларионовна? Она будет против!
— Не думаю. Лишние заморочки ей тоже не нужны. А так — все быстро разрешится. Я с ней поговорю, не переживайте.
На следующий день первым уроком идет география. В самом начале кто-то поднимает руку и спрашивает о пересдаче самостоятельной. А географичка с улыбкой кивает на Надю:
— Пересдачи не будет. Благодаря Завьяловой.
И тут происходит небывалое. Все двадцать четыре ученика поворачиваются к Наде. Вливаются живыми, подвижными взглядами в ее застоявшийся взгляд. Кружатся в нем густыми витками, словно свежие теплые сливки в остывшем чае.
— В каком смысле, Светлана Яковлевна? — спрашивает кто-то. Кажется, Вероника Зябликова.
— В прямом. Завьялова помнит все ваши оценки.
Надя медленно стекает под парту от наплыва взглядов.
— Чё, реально, что ли? — полнозвучно всплескивается голос Ксюши Лебедевой.
Ее желудевые глаза тоже направлены на Надю.
— Реально, Лебедева, реально. Так что вам несказанно повезло.
Голоса вокруг бурлят, журчат, пенятся — слов уже не разобрать. Стекая под парту, Надя вглядывается в рисунок из веснушек на правой щеке Лебедевой. Он похож на карту Пиренейского полуострова, которая висит рядом с доской.
— Ну все, все, успокоились. Потом еще успеете обсудить. А сейчас откройте-ка тетради. Да, Лопатин, да.