Многое, конечно, до сих пор от Нади ускользало. Особенно шутки. Или ощущение пространства. Как-то раз Лопатин спросил Надю, не боится ли она его. Она удивилась, потому что Лопатина не боялась. И не видела причин бояться. Он был щуплый и на полголовы ниже Нади.
— Ты просто, когда разговариваешь, стоишь в десяти метрах от меня.
— В десяти метрах? — переспросила Надя.
— Ну, не в десяти. Но в общем далеко.
В следующий раз, вручая Лопатину биологию для списывания, Надя подошла ближе. Лопатин биологию взял, но почему-то шагнул назад. Смял в удивленную складку свой выпуклый лоб и не сказал ни слова. Даже «спасибо».
Надя около минуты простояла в неподвижном недоумении. Пытаясь прийти в себя и найти мысленную опору, обратилась к своим выдуманным спискам. Прокрутила в голове весь журнал девятого «Б». От Андреевой Ольги до Юрьева Никиты. Там все было без изменений, все привычно и спокойно. Представила Виталика Щукина, его кудрявые смоляные волосы и родинку на щеке. Представила, как он сидит за второй партой со своей подругой и возлюбленной Ритой Губановой, аккуратно кладет на парту учебник и тетрадь. Накануне Виталик и Рита допоздна говорили по телефону, и Рита не выспалась. Сидит сейчас и трет свои медовые бархатистые глаза, которые от недосыпа налились красным.
— Ты что, влюбилась в Лопатина? — спросила потом Ксюша Лебедева.
— Нет, — испугалась Надя. — Почему?
— Ну, не знаю, ты к нему так близко подошла в коридоре. Почти вплотную. Я думала, ты хочешь прижать его к стенке и сделать с ним что-нибудь нехорошее.
Надя растерялась совсем. Влюбляться в Лопатина, а тем более делать с ним что-то нехорошее не входило в ее планы.
— Нет, — повторила она. — Нет. Я просто…
— Да ладно, можешь не скрывать от меня своих чувств. Все и так знают, что ты давно о нем грезишь, — развела руками Ксюша Лебедева.
И тут же, заметив Надин серьезный взгляд, добавила:
— Расслабься, это шутка. Просто на таком расстоянии одноклассники обычно не разговаривают.
— А на каком расстоянии мне следует с ним разговаривать?
— Ну, примерно вот на таком, — сказала Ксюша и встала от Нади на расстоянии трех ромбиков линолеума.
Три ромбика линолеума. С коридорными разговорами все более или менее прояснилось. Но оставался вопрос, как быть с разговорами внекоридорными. В местах, где нет ромбиков-ориентиров.
Надя много думала об этом, особенно по ночам. Успокаивала себя, вновь вызывая в голове свой девятый «Б». Смотрела из глубины воображения на Виталика и Риту, которые точно знают, на каком расстоянии от одноклассников нужно стоять при разговоре с ними. Знают они и то, что при разговоре друг с другом это расстояние может быть гораздо меньше. Потому что они друг в друга влюблены. Еще Наде снились странные сны, например про то, что Ксюша Лебедева и Лопатин оказались в списке Надиного девятого «Б», хотя такого быть не могло точно. Во-первых, потому что Ксюша и Лопатин — реальные люди. А во-вторых, в девятом «Б» всего одна фамилия на букву «Л» — Лазарева. А после нее в классном журнале сразу идет Муратов.
Неделю спустя Надя отмерила линейкой расстояние в три ромбика коридорного линолеума. Оно оказалось равным семидесяти пяти сантиметрам. Этой же длине, как выяснилось, соответствовали полтора квадрата плитки в столовой и в школьном туалете, а также девять прямоугольников линолеума под паркет «елочка» — в классах и в актовом зале. Зона ориентиров заметно расширилась, и Наде стало спокойнее.
В целом все протекало без изменений, и ей это нравилось. Только иногда с медленным скрипом из головной темноты поднимались мысли о предстоящем конкурсе, грозящем нарушить привычное течение жизни. Но Надя загоняла эти мысли обратно в темноту. Продолжала сидеть за пианино, доставая из тишины музыку. Продолжала дружить с одноклассниками, протягивать им самостоятельные работы для списывания. Бабушка периодически ругала Надю за то, что она дает списывать «всяким лодырям», но ей все равно хотелось лодырям помогать. Многие самостоятельные требовали исключительно заучивания параграфов. Для лодырей это было сложно. Их занимало все жизненное и сиюминутное, а не устройство птичьей кровеносной системы или столицы регионов России. В головах лодырей теснились мечты о ночном клубе, ссора с Беловым из параллельного класса, новые телефоны, офигенная сумка из магазина на Лесной улице. И куча другой ерунды. А в Надиной голове все это отсутствовало. В Надину герметичную голову пестрый шумливый мир не просачивался. А значит, в ней оставалось очень много места для запоминания параграфов. Не вовлеченная в повседневную сутолоку, с раннего детства отгороженная от суеты Надя купалась во внутренних просторах. Свободно и легко раскидывала по не заполненным суетой головным пустотам страницы из учебников. И ей было не жалко, совсем не жалко делиться этими страницами с другими.
Возможно — даже скорее всего, — Надина дружба с одноклассниками держалась исключительно на этом списывании. Как-то раз Надя случайно услышала, как Андрей Демидов спросил Лопатина:
— Слушай, а чего эта джипиэсница тормознутая вечно с нами таскается?
— Да ладно, — ответил Лопатин. — Мне она не мешает. Да и вообще она нам списывать дает.
— Ну она же вообще пришибленная какая-то! Как зомбячка.
— И чё? Тебе с ней не трахаться.
— Ну, только если в самом страшном кошмаре, — сказал Демидов и потряс плечами.
— Да забей, короче. Зато она добрая. И безотказная. По-моему, удобно всегда иметь под рукой полуботаншу для списывания. Не у Зябликовой же просить.
— Ну да, и то верно…
Надя не расстроилась от этих слов. Ведь эти слова означали лишь то, что она приносит своим друзьям пользу. И это было замечательно.
А однажды, незадолго до конкурса, Надя решилась пригласить друзей к себе. В тот день бабушка уехала в РОНО, и даже дядя Олег ушел по каким-то своим неясным делам. Конечно, Надя очень волновалась и даже не сумела открыть входную дверь ни с первой, ни со второй попытки. Ключи неумолимо выскальзывали из липких ладоней и падали. С третьей попытки Надя тоже не открыла, потому что третьей попытки не было. После второго падения ключей их поднял Лопатин и открыл дверь сам.
Все прошли в Надину комнату, не разуваясь. Надя полминуты переживала, увидев на светлом полу тропинки серых следов. Но потом подумала, что дома у Ксюши Лебедевой тоже никто обычно не разувается. И значит, так надо, значит, все нормально.
— О, пианино, прикольно, — сказал Сережа Гордеев. Не спросив разрешения, поднял крышку и принялся бить по клавишам.
Беспорядочное бряцание мучительно вобрало в себя всю Надю. Словно высосало за секунду все внутренности. Но Надя ничего не сказала, не сделала Гордееву замечание. Потому что Гордеев гость, а бабушка учила, что гостям делать замечания невежливо.
— Ты по-прежнему занимаешься с этой усатой? — спросила Ксюша Лебедева, когда Гордеев наконец перестал бренчать.
— Усатой? — не поняла Надя.
— Ну с училкой музыки. Валентиновной.
— Да… Раз в неделю. А в основном я занимаюсь сама. То есть одна.
— Блин, как ты ее выносишь? Ну сыграй нам чё-нибудь.
— Что именно?
— Ну не знаю. Что-нибудь легкое, не слишком депрессивное. Моцарта там какого-нибудь.
— Музыка Моцарта не легкая. Ее ошибочно считают легкой, возможно, из-за ее гармонической ясности. На первый взгляд она может показаться простой и прозрачной. У нее воздушная и чистая оболочка формы. Но это лишь оболочка. На самом деле эта музыка многостороння, глубока и полна контрастов трагедии и шутки.
— Ну все, села на коня, да? — сказала Ксюша, подперев рукой правую щеку. Ту, что с веснушчатым рисунком, похожим на карту Пиренейского полуострова.
— Какого коня? — напряглась Надя.
— Да никакого, расслабься. Я просто от тебя столько слов раньше никогда не слышала. В общем, играй, что хочешь, короче.
И Надя сыграла сначала «Лунную сонату», а потом вальс Шопена до-диез минор и вальс си минор. Одноклассники сначала слушали молча. К концу первого вальса начали перекидываться короткими тихими фразами. А к середине второго стали разговаривать свободно, в полный голос. Надя доиграла и медленно выдохнула. Положила руки на колени — плавно, изящно, как учила когда-то Юлия Валентиновна. И тут заметила, что друзья как будто совершенно про нее забыли. Даже когда музыка затихла, никто не повернул головы в сторону пианино. Все продолжали выпускать изо рта быстрые фразы, недоступные Надиному пониманию. Волнообразные, причудливые фразы — словно арабески. Словно фигурации из ми-мажорной «Арабески» Дебюсси. Все говорили, смеялись переливчатым смехом, непринужденно взмахивали руками. Отдельно от Нади. Надю ото всех как будто отделяла стеклянная стена. Беседа струилась там, по ту сторону. Обычная дружеская беседа — воздушная, прозрачная и непостижимая. Вторя ей, Надя начала играть «Арабеску». Наде хотелось чувствовать себя хоть как-то вовлеченной в беседу. Быть вместе со всеми. И чем дальше пальцы уносили Надю в струящиеся музыкальные узоры, тем ближе казались одноклассники. Она играла почти в унисон с их голосами. Вливалась в общий разговор. По-своему, но вливалась.
Кстати, именно «Арабеску» Наде предстояло исполнять на конкурсе. Так распорядилась Юлия Валентиновна:
— В этот раз сыграешь нечто светлое и мажорное. Подходящее для твоего возраста.
Наде было все равно. Любой разговор о конкурсе перекручивал внутри нее все органы. Сил на обдумывание репертуара просто не оставалось.
И когда наступил конкурсный день, Наде было настолько страшно, что она еле дышала. Надя боялась вновь опозорить бабушку и школу. Боялась рухнуть в беспамятство, с головой уйти в себя и там примерзнуть к собственному дну. Не всплыть в реальность в нужный момент. Пропустить решающие минуты отведенного ей конкурсного времени.
Но вот деревянные ноги доставляют Надю на сцену, и она вроде бы осознает, где находится. Надя в своем городе, в местном ДК. Вот на первом ряду сидят члены жюри. Вот стоит рояль. Но страх почему-то никуда не исчезает.