Пили на этот раз не пиво, а виски с колой. Надя пробовать виски не хотела, а колу не любила, поэтому первую часть вечера не пила ничего. Сухо щелкала полуоторванной губной корочкой, прижимала ее верхней губой к нижней. Потом щелкать надоело, и Надя все же отхлебнула немного колы из пластикового стаканчика. Корочка тут же размокла, безвольно повиснув.
— Завьялова, да выпей ты виски, — уговаривал Лопатин. — Все равно бабуля не видит.
— А мы ей не скажем, — добавила Ксюша. — Да и к тому же — это безалкогольный виски. Ты ведь сама покупала.
— Я не покупала, — удивленно пробормотала Надя.
Все вокруг засмеялись.
— Блин! — вдруг сказала Ксюша.
— Чё такое? Порезалась?
— Ага, дебильная открывашка!
Ксюша бросила полуоткрытую консервную банку на стол и принялась утирать краем скатерти раненые пальцы. Надя сжалась при виде красных разводов.
— Это все из-за тебя, Завьялова, — кровяным солоноватым голосом сказала Ксюша.
— Почему? — чуть слышно спросила Надя.
— Ну как почему? Если бы ты пила виски, остальным бы меньше досталось и мне тоже. И к шести вечера я не была бы такой пьяной и не порезалась бы, открывая эти чертовы оливки.
— Да, Завьялова, — согласился с Ксюшей Лопатин. — Ты виновата. Так что быстро пей. А иначе мы все расскажем твоей бабуле.
Надя дрожащей рукой взяла протянутый ей кем-то стаканчик с виски и сделала небольшой глоток. От переживаний даже не почувствовала вкуса.
— Пей-пей, — сказала Ксюша. — А иначе мы выпьем твою порцию, станем совсем бухими и подожжем лопатинскую дачу. И будешь выплачивать лопатинским родителям компенсацию.
Надя сделала еще один глоток, и тут все засмеялись.
— Да это шутка, Завьялова. Это шутка.
Смеялась даже раненая Ксюша. Стояла и смеялась, облокотившись на смеющегося Лопатина и обматывая красные пальцы бинтом, откуда-то принесенным смеющейся Аней Ищенко. Не смеялись только двое незнакомых Наде ребят. Да и вообще они ни разу не оторвали от экрана стеклянных глаз. Ни на Ксюшин возглас, ни на общий смех. Надя даже засомневалась, настоящие ли они.
Беседа течет мимо нее. Она пьет маленькими глотками отвратительный виски, который ей постоянно подливает Лопатин. Прокручивает в голове список своего девятого класса «Б». Представляет, как Виталик Щукин и Рита Губанова после урока алгебры идут в школьную столовую. Берут себе чай и сэндвичи с веточками мертвого укропа. Садятся за столик, обсуждают прошедшую контрольную. Рита слегка оттягивает мочку правого уха, поглаживает сережку в виде бабочки. За соседним столиком сидят Аня Дроздова и Оля Бондаренко и что-то увлеченно рассматривают в Олиной тетради. А за столиком в углу сидят… Нет, не может быть. Наде на секунду видится, что там сидят те самые ребята с телефонами. Румяный мальчик и мелированная девочка. Но ведь они сидят сейчас напротив Нади, за лопатинским дубовым столом. И значит, в столовой воображаемой школы их быть не может.
Мысли кажутся размякшими, слегка растекаются, словно подтаявшая в кармане конфета. Надя встает и выходит на крыльцо. Выплывает из шумного освещенного дома в прохладный густеющий сумрак.
На крыльце, на синем половике лежит овчарка. Устало и немного грустно смотрит на Надю. Осмысленным, почти человечьим взглядом. И Надя почему-то гладит ее, прикасается к ней, хотя и не любит соприкосновений.
— Ну как вы там, гуляете? — доносится откуда-то сбоку теплый маслянистый голос.
Надя поворачивает голову вправо и видит силуэт женщины.
— Здравствуйте. Нет, мы не гуляем. Мы… сидим в доме. То есть они сидят, а я…
— Понятно. Родителей Денискиных нет — свобода полная. Ну что ж, дело молодое. Я тетя Лида, соседка.
— А, здравствуйте. Я Надя, подруга Дениса. То есть не то чтобы подруга. Одноклассница. Нет, не просто одноклассница. Приятельница.
Тетя Лида щелкает зажигалкой. Прорезает на секунду горячим светом зябкий расплывающийся полумрак. Надя видит ее вислые щеки, пепельные кудряшки, сигарету, зажатую в улыбке.
— Ну что ж, очень приятно. А я за собакой своей пришла.
— Это ваша собака? — резко выпрямляется Надя.
— Моя, моя. Почему-то вот решила к вам в гости напроситься. Ни с того ни с сего.
— А как ее зовут?
Тетя Лида отвечает, но Наде не удается расслышать из-за веселых воплей, брызгающих из дома. Как-то похоже на Надю. Может, и есть Надя. Может, собаку тоже зовут Надя. Как Надю. Хотя, с другой стороны, если бы это было так, тетя Лида наверняка отметила бы совпадение. Возможно, собаку зовут как-то иначе. Например, Найда. Но переспросить Надя стесняется.
— Вы там хоть закусываете? — спрашивает тетя Лида, медленно затягиваясь.
Надя видит ее взгляд — теплый и обволакивающий.
— Да, мы закусываем. У нас есть сметанные чипсы, чипсы с укропом и оливки.
— А хочешь соленый огурчик? Подожди, сейчас принесу тебе. Я только что банку открыла.
Тетя Лида нагибается, аккуратно тушит сигарету о камень и уходит, сжимая окурок в пухлой ладони.
— Сейчас, — говорит она, — сейчас.
Собака Надя и Надя не двигаются с места, послушно остаются на крыльце. На дачный участок набегают плотные тягучие тени — как волны на берег. А за сараем, на улице, в густо-синем вечере зажигаются первые фонари. Надя гладит собаку Надю и безвольно утекает взглядом в фонарный лиловый свет. Словно в разбавленные чернила. Немного холодно, но уходить в дом не хочется. Не хочется оставлять собаку Надю одну. К тому же Надя должна ждать тетю Лиду. И ждет. Неустанно проводит ладонью по гладкой черной шерсти. Собака Надя напряженно жмурится — возможно, Надя как-то неправильно ее гладит. Но гладить по-другому она не умеет.
— Вот они, угощайся, Наденька, — говорит вернувшаяся тетя Лида и протягивает банку.
В банке плавают крупные тела огурцов. Вода мутная, цвета радужки слепого глаза. В сериале «Холод страсти» у слепой старухи Фернанды Сантос были глаза точно такого же цвета. Надя думает, что уже очень давно не смотрела сериалов. Много лет. Практически с момента переезда к бабушке. Еще Надя думает, что ненавидит соленые огурцы. Но чтобы не обижать тетю Лиду, вынимает одно огурцовое тело и надкусывает.
— Правда ведь вкусно? — спрашивает тетя Лида.
— Правда, — отвечает Надя, пытаясь тут же не выплюнуть соленую мягкую массу. Надя непроизвольно представляет, что у нее во рту глазные яблоки Фернанды Сантос. Вместе с веками и мертвыми зрительными нервами.
— А я смотрю, вы подружились? — Тетя Лида наклоняется и свободной левой рукой треплет собаку за ухом. — Она у меня хорошая. И не капризная. Ей много не надо. Живет в своем личном, просто устроенном раю. В этом раю все изо дня в день течет по кругу. Сон, прогулка, обед, игра, просмотр сериала вместе со мной, прогулка. И так каждый день, одни и те же действия, одни и те же ритуалы. И это все, что ей нужно для счастья. Ты знаешь, Наденька, ей не нужны никакие перемены, никакие там приключения. Ей просто не бывает скучно. Ей хорошо в монотонности, среди круговорота привычных вещей и дел.
Поднимается легкий, чуть заметный ветер. Нехотя пощипывает листья в саду и выбившиеся из половика синие грубые нити. Собака Надя зябко жмется в себя, и Надя жмется тоже.
— Да, — шепчет она. — Я знаю.
— Возможно, в настоящем раю все так же. Все течет по кругу, все повторяется. Мы вот все за чем-то бежим, постоянно хотим чего-то нового, необычного, яркого. Так ведь? И рая у нас нет. Рай — это, наверно, и есть повторение. Счастье однообразия.
Надя уже прожевала глазные яблоки и теперь задумчиво смотрит вниз. Смотрит, как жирная лимонная щель под дверью перечеркивает сгустившиеся сумерки. Дачное нутро зовет теплом.
— Ладно, Наденька, ты, наверное, замерзла. Возвращайся к ребятам. Да и мы пойдем потихоньку. До свидания, рада была знакомству.
Тетя Лида прижимает к себе огурцовую банку и уплывает в сумерки. В плотную синюю пустоту. Собака Надя тут же поднимается с половика, бесшумно уплывает ей вслед. А Надя не спешит возвращаться в дом. Еще несколько минут стоит в одиночестве на крыльце, обхватив себя обеими руками. Руки еще хранят густой собачий запах. Наде почему-то хорошо и спокойно, несмотря на холод. Ей кажется, что вечер вокруг — величественный и высокий, словно храм. Не такой храм, в который она ходила с мамой и дядей Игорем, а какой-то другой, настоящий. Какой именно — Надя не может с ясностью понять.
В доме никто как будто не заметил ее долгого отсутствия. Все уже окончательно расслаблены, пропитаны изнутри терпким солодовым теплом.
— Да вообще… кровищи было море… — медленно и тягуче говорит незнакомый румяный мальчик. Протягивает телефон с включенным видео. — Просто все заснять не получилось.
— Охренеть, — говорит Сережа Гордеев, глядя на экран.
— Жаль, потом эти приехали… ну как их… разогнали всех на хер, короче.
Надя молча садится на свое место и смотрит в окно. Ей кажется, что одноклассники сидят снаружи, в вечернем саду, а вовсе не рядом, не в ярко освещенной кухне. Плавятся, струятся за оконными стеклами, постепенно утекают в ночь. И через какое-то время Надя замечает, что рядом действительно не осталось никого. Кроме спящего Андрея Демидова, положившего голову на стол. Надя наливает себе виски и выпивает залпом полный стакан. Виски уже не кажется ей таким отвратительным, как два часа назад. Надя думает о собаке Наде и о рае с вечным повторением одного и того же. Кто-то выключает электрический свет, и через минуту на столе уже стоит толстая свечка, проглоченная стеклянным подсвечником. Тускло мерцает из его полупрозрачного желудка.
Мимо проходит Аня Ищенко со стопкой тарелок.
— Надя, ты не собираешься ложиться? Там, на втором этаже, ваша с Лебедевой комната. Лебедева уже спит, кстати.
Нет, Надя ложиться не собирается. Она внезапно понимает, что хочет еще раз увидеть собаку Надю. Собаку, которая ее понимает. И Надя медленно поднимается с места, чуть не опрокинув подсвечник.
— Ну как хочешь, — пожимает плечами Аня Ищенко.