О том, что Рома после окончания школы уедет в Англию, Надя не думала. До окончания школы было еще много времени. А решать проблемы стоило по мере их поступления. (Так говорил кто-то из учителей. Кажется, Светлана Яковлевна.) И ближайшей поступившей проблемой стало то, что два месяца, отведенные Ксюшей Лебедевой для «первого времени», истекли. И значит, подступали перемены.
— Ты составила мне список необходимых действий для первых двух месяцев. А что дальше? — спросила Надя у Ксюши на большой перемене.
— Господи, каких еще действий?
— Ты говорила, что нам с Ромой Павловским нужно ходить в кино, кафе, театр, на каток и друг к другу в гости. Но с оговоркой, что этого хватит только на первое время.
— Ах, вот оно что… Ну допустим. И?..
Надя медленно выдохнула и закусила губу изнутри.
— Я все это выполняла. Чтобы считалось, что мы с Ромой встречаемся. Но теперь первое время закончилось. Два месяца прошли. Нужно что-то еще?
— Два месяца, говоришь… В принципе можете перейти уже на новый уровень отношений.
— В каком смысле? — испугалась Надя.
— В прямом. Ты уже взрослая девочка. Можно и подумать о близости. И даже не только подумать.
— Ты хочешь сказать, что мне нужно заняться с ним сексом? — почти закричала Надя.
Прошедшие мимо пятиклассники притормозили. Некоторые принялись оборачиваться, вытягивать шеи.
— Не ори ты так, — вздохнула Ксюша Лебедева и понизила голос. — Ну а почему нет? Тебе скоро семнадцать. Или ты хочешь всю жизнь прожить убогой монашкой?
— Я не монашка, — удивилась Надя.
В голове всплыли угрюмые образы женского монастыря из фильма «Не говори Анне».
— Ну, раз не монашка, тогда на, держи. Это от моей квартиры.
Ксюша вытащила из сумки связку ключей и сунула ее в Надины руки. Связка оказалась тяжелой и прохладной.
— Зачем? — прошептала Надя.
— За тем самым. У меня предки свалили в Москву до следующей недели. А я после школы все равно иду по магазинам. Так что вам с Павловским несказанно повезло. Развлекайтесь на здоровье. Белье там, в сером шкафчике, найдете.
— В сером шкафчике… — зачем-то повторила Надя и медленно сжала ключи. — А это обязательно? Я имею в виду… вообще все это?
— Конечно, обязательно, Завьялова. Иначе не будет считаться, что вы с Павловским встречаетесь.
Лишь бы меня не трогали
Когда Надя жила с родителями, в подъезде часто протекала батарея. А еще ломался домофон, и на лестнице постоянно разбивались окна. Но родители никогда никуда не писали жалоб и вообще старались избегать собраний жильцов. «Ну и ладно, лишь бы нас не трогали», — устало говорила всякий раз мама, проходя мимо разбитого лестничного окна. Ту же фразу произносил папа, когда по телевизору показывали новости о грядущих неприятных переменах. Разумеется, о тех переменах, которые касались не папы, а кого-то далекого и абстрактного. И даже бабушка, слушая по радиоприемнику репортажи о войнах, иногда со вздохом заявляла: «Печально это все, конечно. Но что поделать… Лишь бы нас не трогали».
Надя была в целом согласна с этой фразой. Согласна по сути. Потому что спокойно пережить можно многое, но только не трогание. Надя переносила прикосновения с большим трудом. Когда ее обнимали, она крепко прижимала руки к телу и жмурилась. От трогания становилось почти больно, в груди начинало тошнотно бурлить, а в голове как будто включалась электродрель. Иногда вместо дрели включался сломанный телевизор, показывающий цветные полосы с очень громким писком.
Но если заниматься с кем-нибудь сексом, трогание, наверное, неизбежно. Иначе, скорее всего, ничего не получится. Причем — что самое ужасное — неизбежно не только трогание, но и проникновение. А это значит, что другой человек находится не просто на поверхности твоей кожи, а в глубине тебя. Внутри твоего организма. Одна только мысль об этом казалась невыносимой. Наполняла голову скользким ноющим ужасом.
Однако выбора у Нади не было. «Первое время» прошло, и в списке Ксюши Лебедевой появился новый обязательный пункт. Пункт, без которого отношения с Ромой Павловским будут считаться недействительными. А такого произойти не должно. Это очень расстроит бабушку, у которой сердце и так изношено. Слишком изношено.
Поэтому после уроков Надя подошла к Роме Павловскому и вручила ему ключи от Ксюшиной квартиры.
— Что это? — спросил Рома, машинально забирая протянутую связку.
Надины руки освободились. И Надя принялась постукивать пальцами правой руки по левой ладошке.
— Это ключи от квартиры Ксюши Лебедевой. Я отдаю их тебе. Просто у меня плохо получается открывать двери. Особенно незнакомые. То есть эта дверь, конечно, знакомая. Но я ее никогда раньше не открывала сама.
Это было правдой. Надя всегда очень долго возилась с замком собственной входной двери. Что уж говорить о чужом, неизведанном замке.
— Зачем мне… ключи от квартиры Ксюши Лебедевой? — блеклым, почти бесцветным голосом спросил Рома.
Надя хрустнула костяшками левой руки.
— Чтобы открыть эту квартиру. Мы должны сегодня пойти к Ксюше Лебедевой. Она отправится после уроков за покупками, и в ее квартире никого не будет. И мы сможем заняться сексом.
По странно застывшему выражению лица Ромы Павловского Надя поняла, что сказала что-то не то. Вообще она часто говорила что-то не то. Но обычно Рома просто улыбался ее неуместным фразам. А в этот раз не улыбнулся и непонятно застыл. Видимо, сказанное Надей было настолько абсурдным, что не вызывало даже легкой ухмылки. И Надя тут же принялась отчаянно хлопать себя по ушам. Как тогда на сцене, когда мизинец соскользнул с черного бемоля на белую си.
— Нет! — закричала Надя. — Нет, нет! Я не то хотела сказать, нет!
Она жмурилась и била себя по ушам, словно пытаясь заглушить в голове только что произнесенные слова. Отменить сказанное, стереть выведенные в воздухе нелепые фразы. Вернуться назад, удалить.
— Успокойся, — вдруг сказал Рома Павловский и схватил ее за руку.
Надя замерла на несколько секунд. Задышала неровно и сипло. А потом вдруг закашлялась, будто поперхнувшись собственными непереваренными словами.
— Тебе воды принести?
Она покачала головой. Медленно высвободила руку из ослабшей Роминой хватки.
— Я сказала что-то ужасное, да? — спросила Надя сквозь затихающий кашель.
— Нет, — ответил Павловский. — Нет. Просто… Ты уверена, что этого хочешь?
Ромин голос казался теперь ломким, хрупким, мелко дрожащим. А Надин — несвежим и мятым, как использованное полотенце. Хотя насчет собственного голоса уверенности у нее не было. Мы ведь слышим свой голос немного по-другому, не так, как он звучит на самом деле. Наде объяснили в школе, что звуковые вибрации проходят через внутренние ткани и жидкости. И это изменяет восприятие.
— Хочу чего именно? — осторожно уточнила она.
— Того, что ты сама только что предложила.
Надя этого не хотела. Не хотела в принципе. Иногда, конечно, ее охватывало что-то наподобие волнения. В основном когда Ксюша Лебедева подходила к ней ближе, чем на три линолеумных ромбика. В эти редкие моменты внутри Нади, чуть ниже воронки пупка, расползалось что-то тягучее и очень теплое. Но не требующее никакого вмешательства. А уж от близкого присутствия Ромы Павловского не возникало даже тягучего тепла.
Но пункт есть пункт. Все должно быть по-честному.
— Уверена, — твердо ответила Надя.
Дорога до Ксюшиного дома помнилась плохо. Надя словно перекатывалась в пустоте мыльного пузыря. Мимо проплывали какие-то люди, много людей из разных человечников. И все упакованные, все запертые — каждый в свое тело. Надя видела их очень смутно. Она тоже была заперта в своем теле, которое вдруг стало ощущаться невероятно остро. Словно вся сущность мира сконцентрировалась в Надиных сосудах, костях и суставах. И то, что осталось за пределами Надиного тела, расплывалось и теряло смысл.
Мыльный пузырь лопнул только в квартире. Надя очнулась на белоснежном диване в тот момент, когда Рома Павловский стягивал с нее джинсы. И тогда она с ясностью увидела то, что было вокруг. Увидела причудливые полки с цветными изогнутыми вазами и статуэтками, огромный телевизор и непонятную картину с кем-то похожим на разрезанную Юлию Валентиновну. Увидела Ксюшиного белого кота, сидящего на подоконнике и с удивлением смотрящего на нежданных гостей. И наконец увидела Ромино лицо — напряженное, с невидящими зрачками и капельками пота на висках.
— Там есть белье. В сером шкафчике, — сказала Надя, но Рома, кажется, ее не услышал.
Он бормотал что-то невнятное, возился с Надиной и со своей одеждой и мокрыми горячими губами водил по Надиной коже. Надя не двигалась. Лежала мертвым мясным продуктом, суповым набором костей и жил. В голове то и дело всплывала мясная лавка из детства. Эта лавка находилась напротив родительского дома. На первом этаже серой девятиэтажки. Мама иногда заходила туда вместе с Надей и покупала суповой набор. И вот теперь Надя сама была таким суповым набором. Скелетом с некоторым количеством мяса.
Она внезапно почувствовала, что Рома Павловский с силой разводит ее окаменевшие колени. И несколько секунд спустя все Надино тело окунулось в жгучую боль. Окунулось и тут же вынырнуло — в огромную подступающую тошноту. Тошнота оказалась больше и сильнее, чем боль. Мгновенно ее затмила.
Надя попыталась мысленно отвлечься от происходящего. Повернула голову, цепляясь взглядом за спящий экран телевизора. Но экран равнодушным черным зеркалом отражал то, что происходило на диване. Тогда Надя резко подняла глаза на потолок. Очень хотелось ни о чем не думать. Вообще ни о чем. Но упорно думалось, несмотря на все усилия. Думалось о мясе. О липких говяжьих сердцах, разложенных за витринным стеклом. О светло-розовой корейке с кровоподтеками и кисловатым запахом. О посеревших слизистых окорочках с отслоившейся кожицей. О влажном зернистом разрезе свиной печени. Думалось и о собственном мясе, и о мясе Ромы Павловского. О том, что два сорта мяса и хрящиков сейчас соприкасаются, вдавливаются друг в друга, обмениваются жидкостями.