День заканчивался, оставляя тяжелое послевкусие неудачи. Неуютное это было дело – в нем детектив наобум совался в каждое подобие двери и, больно стукнувшись, обнаруживал, что дверь-то была, как в детской сказке, нарисованной, а за ней находилась каменная кладка, об которую он только набивал шишки на своем сыщицком самолюбии.
Ему срочно требовалась хорошая доза релаксации в виде общества Александры, и посему он, послав к черту компьютер с его рабочими файлами, с его синим мертвым мерцанием, отправился к Александре. Она ждала его у себя с ужином, с теплом, с легким смехом, с завитками каштановых волос на гибкой шее, с красным вином при свече, с нежными пальцами и чувственными губами – с любовью, с любовью, с любовью.
Глава 14
Есть семьи, в которых по вечерам друг другу не рассказывают о том, как прошел день. Есть семьи, в которых, напротив, это непреложное правило: таким образом и тема для разговора имеется, и возможность быть в курсе дел супруга, и знак внимания ему оказать.
У Алексея и Александры никакого правила на сей счет не водилось. Оба так уставали от общения с разными людьми за день, от суеты и беготни, что ничего рассказывать уже не хотелось. Они право «не докладывать» уважали, отчета не требовали – чаще развлекали друг друга забавными сценами из последних встреч, в которых особенно виртуозна была Александра. С присущим ей литературным талантом и сарказмом, она нередко делала смешные и саркастические «зарисовочки», а Алексей слушал с любопытством, отдыхая от своих мыслей.
О делах говорили только тогда, когда требовался совет или помощь. Причем Александра завела одно суровое ограничение: не за ужином! Ужин был их оазисом на двоих, убежищем от суеты, маленьким храмом наслаждения едой и обществом друг друга, освещаемым ритуальной свечой.
Алексей отнюдь не собирался нарушать сегодня «устав» – ему пока не требовалась ни помощь, ни совет Саши – и с удовольствием ел какую-то потрясающую рыбу под соусом, слушая ее едкий рассказ о посещении элитного стриптиз-клуба.
– …Стены обиты красным бархатом, – говорила Александра, – то ли ассоциация с красной тряпкой для быка, то ли с кварталом красных фонарей в Амстердаме, – уж не знаю, что творилось в головах дизайнеров, оформлявших клуб. Но представь и без того рдеющие мужские морды, разгоряченные алкоголем и видом почти голых девочек, елозящих чреслами по шесту! Красный цвет обивки придает этим мордам убийственный оттенок приближающегося апоплексического удара… И весь вечер мне непроизвольно хотелось набрать «03», – смеялась она.
У Александры был чуть хрипловатый голос и безумно эротичный смех. Мысли Алексея уже улетели далеко – в сторону скорой ночи и объятий любимой женщины…
Недавно он прочитал в интервью Джона Леннона, впервые опубликованном: «Я через что только не прошел, но нет в мире выше наслаждения, чем когда тебя обнимает человек, которого ты любишь». Эта фраза была подхвачена и растиражирована в прессе, где она цитировалась к месту и не к месту. Алексей никогда не понимал: почему людям нужна ссылка на слова авторитета, чтобы высказать простые истины? Они забывают о них, пока чужие слова им не напомнят? Или боятся произносить их сами – из страха показаться смешными и сентиментальными?
Алексей не боялся. Эти страхи остались в поре юной самолюбивой глупости, когда его мнения были еще зависимы от чужих оценок. Он давно стал взрослым и самостоятельным и называл теперь любовь – любовью, любимую женщину – любимой, желание – желанием и счастье – счастьем. И, уловив циничную усмешку в ином взгляде, он только думал: «Пока ты, приятель, не назовешь вещи своими именами – любовь любовью, а счастье счастьем, – у тебя их и не будет. Ведь то, что не названо, того и не существует…»
– Саша, а отчего бывает такая хрипотца в голосе? – вдруг встрепенулся Алексей. – Как у тебя?
– От природы, от бронхита, от повреждения связок… И еще спросонок, – улыбнулась она.
Это точно, спросонок Саша говорила чуть ли не басом. Ее даже пару раз принимали за Алексея. Но у той женщины в телефоне голос был не спросонок…
– А что, Алеша? Это важно? Я могу попытаться узнать.
– Нет, что ты, родная, совсем нет…
Он протянул ей руки, и она подалась всем телом навстречу, перебравшись со своего стула к нему на колени. Ее пальцы зарылись в жесткие завитки волос на его затылке, его ладони скользнули под легкую кофточку, на гибкую, нежную спину…
Кажется, ужин они так и не закончили.
Если учесть, что после упражнений по вычитанию у Киса ничего в разнице не оставалось, то понятно, что телефонный хрипловатый голос очень заинтересовал его. Год назад некая женщина хаживала к Карачаеву – ее видел Кеша. Она уже исчезла из орбиты Карачаева? Порвал ли он с нею? Или прятал свою любовницу, не слишком привечал ее дома, зная собственнический характер Яны? Но кто она? Секретарша Ольга?
Если учесть, что братцы ее уволили, то после отпуска она вряд ли заходила на свое прежнее рабочее место. А перед отпуском могла и не успеть узнать о смерти Афанасия Павловича, ее защитника и благодетеля. В силу чего записи на автоответчике вполне могли принадлежать ей. Как бы то ни было, по срокам секретарша уже должна вернуться с Кавказа, и ее следовало навестить. Кис покопался в бумагах, выудил из них телефон Ольги, предусмотрительно взятый у братцев, и позвонил.
Она согласилась на встречу быстро и весело, даже не задав классический вопрос: «А в чем дело?» – словно ее позвал ухажер провести приятный совместный вечерок. Это радовало предстоящей легкостью беседы и одновременно огорчало: ему придется сообщить ей о смерти Карачаева… Не любил Алексей быть вестником дурных новостей.
Впрочем, из всей гаммы чувств, вызванных в нем кратким телефонным разговором с секретаршей, самым сильным была досада: ее голос, звонкий и чистый, ничуть не напоминал тот, что оставил записи на автоответчике Карачаева.
Да, это была женщина с фотографии, найденной у Карачаева дома: большеротая молодуха лет тридцати. Она встретила его на пороге своей квартиры, словно ждала под дверью. Кис даже не нажал кнопку звонка – дверь сама распахнулась, едва старый гремучий лифт остановился на четвертом этаже, и в ее проеме появилась женщина, одетая в открытое летнее платье, больше похожее на широкий пояс: декольте проходило по кромке лифчика, а подол юбки едва прикрывал трусы.
– Ну что, пойдемте? – игриво спросила она его, едва завидев.
– Куда? – обалдел Кис.
– Ну не знаю, в ресторан или в кафе – не дома же сидеть? Вы ведь пригласите даму? – Большой ее ярко напомаженный рот расплылся в щедрой улыбке.
– Эээээ…. Конечно, – согласился Алексей. Выбора у него явно не имелось.
За спиной у Ольги, которую детектив мысленно окрестил «Эллочкой-людоедкой», за эти несколько секунд протекли три разные личности, и Кис вдруг сообразил: коммуналка! Он бросил взгляд на звонок: так и есть, кнопок было четыре, и у каждой водилась табличка с фамилией. Ольга, значит, устроила для соседей демонстрацию под названием «ко мне пришел мужчина». Что ж, забавно.
Они спустились вниз. Галантный Алексей предложил ей выбрать заведение на свое усмотрение – благо это был центр Москвы, Покровка. И уже через десять минут они сидели за столиком одного из тех заведений с кавказской кухней, что в изобилии расплодились по Москве за последние годы.
Алексей выждал, пока его дама сделает заказ, после чего приступил к делу.
– Знаете ли вы, что Афанасий Павлович умер?
– Да?! – сказала она, намазывая кусочек черного хлеба горчицей в ожидании заказанных блюд. – Жалко!
Придется признаться, что бывалый детектив оторопел. При упоминании о смерти, тем более близкого человека, люди обычно как минимум скорбели. Или – как минимум миниморум – изображали скорбь. Секретарша же не утрудила себя даже наигранным сочувствием.
«Ладно, – сказал себе Кис, – ты, девушка, играешь в открытую? Я тебе, голуба, подыграю в таком случае».
– Это не вызывает у вас никаких эмоций? – спросил он в лоб.
– Вызывает. Значит, он больше не будет мне денег давать, а это очень обидно.
– И почему же он давал вам деньги?
– А я ему наврала, что ребенок от него.
В этот момент принесли закуски и вино, и Ольга с большим интересом принялась ковырять вилкой запеченные рулетиком баклажаны, рассматривая, что там внутри.
– Он вам поверил?
– Не знаю. Но деньги давал.
– Он не оставил вам завещания на случай своей смерти? Не говорил вам, что намерен как-то обеспечить будущее ребенка?
– Насчет завещания не имею понятия, но не думаю. Афоня ненавидел бумаги даже на работе, по делу. Он их боялся, как черт ладана, все на братанов сваливал. А уж они только рады были – химичили там по-черному. Ему, бывало, на подпись сунут – подмахивал, не читая! Он хороший был, Афоня. Только глупый. Вообще не понимаю, как с таким опытом и с такими высокими постами за плечами он мог быть таким доверчивым. Его окрутить ничего не стоило!
Ольга отправила баклажанный рулетик в рот и запила его красным вином.
– Вы с его дочерью были знакомы?
– С Яной-то? Он несколько раз приводил ее на работу.
– И что скажете о ней?
– А чего говорить? Дочка как дочка. Балованная. Вела себя скромно, но я же чувствую нутром: наглая девка. Из Афони веревки вила. Почище меня будет.
– Карачаев прекратил с вами отношения из-за нее?
– Он мне не докладывал. Сказал однажды: «Олюнчик, завязываем». Ну и завязали. А мне чего? Одной заботой меньше: оргазм не симулировать. Деньги давал, и ладно.
– Вы его не любили?
– Люби-ила? – Ольга взметнула брови вверх. – А кто меня любил, чтоб я его любила?! Это что вообще за чувство такое – любовь? Кто это выдумал, блин?! В жизни все просто: мужчина хочет женщину – мужчина имеет женщину, а женщина имеет от мужчины подарки! Деньгами, или шубами, или женитьбой, в конце концов, – уж какая как управится. Вот и все. Где тут любовь, при чем тут?!
– Вы пытались женить на себе Афанасия? – уклонился от философских де