И детектив чувствовал, что это правда.
Если Ляля не могла убить Афанасия Карачаева, то даже не потому, что его любила, – а именно потому, что просто не могла убить. Точка.
Ляля была светлым человеком. Точка.
Кеша же, напротив, не мог убить дядю именно потому, что его любил. Кис бы не поручился за него, если бы речь шла о недоброжелателе, постоянно унижавшем Кешу. Кеша не был светлым человеком – Кеша мог замыслить убийство…
Но тут вступало еще одно «но», кроме любви к дяде. Это двойное убийство было очень трудоемким, авантюрным, изобретательным… И смелым. А Кеша был трусишкой. И Кис чувствовал, что такое преступление Кеше не по зубам.
…Если бы кто-нибудь спросил Алексея, как это он «чувствует» людей, он не сумел бы ответить. Когда-то он и сам смеялся над подобной терминологией – «интуиция», «чувствую», – приписывая эти «штучки» женщинам, страдающим, как всем широко известно, отсутствием логики.
А вот поди ж ты, с опытом снизошло и на него это загадочное «чувствование» – словно он влезал в шкуру другого человека и разглядывал его душу изнутри, как свою собственную…
Как-то провели они приятный вечер с одной подругой Александры, писательницей. И она рассказывала: «Я словно становлюсь на некоторое время моим персонажем и каким-то неведомым образом чувствую, что будет для него фальшиво, а что нет. И даже если мне очень хочется ему приписать нужную мне по сюжету черту – я не могу! Это будет неправдой для данного характера. Словно звучит некий камертон, который предупреждает меня… Впрочем, скорее это звук ножа по стеклу: фальшь ! И тогда я должна менять либо характер, либо сюжет…»
Вот-вот, Алексей чувствовал примерно то же самое, хоть писателем не был. Что-то предупреждало его в случае с Кешей: фальшь! Не мог Кеша убить Карачаева! Фальшь… И надо было менять либо характер, либо сюжет. Но поскольку Кеша был не вымышленным персонажем, подвластным воле автора, то его характер изменить никак не представлялось возможным.
Стало быть, надо было менять сюжет – то есть собственную концепцию. Проблема же в том, что в его концепции водились исключительно отрицательные конструкции: это НЕ Ляля, это НЕ Кеша, это НЕ Марина и даже НЕ братцы.
И ни одной утвердительной конструкции.
Ну что ж, на безрыбье и рак рыба. Кис решил заняться генетическим исследованием хотя бы для того, чтобы не сидеть сложа руки.
Глава 19
И эту ночь он провел почти без сна. Яна, Ляля, Жюли и Марина сливались в какой-то единый образ, единый женский лик, к которому он ощущал одновременно доверие и настороженность, любовь и отвращение, сострадание и отторжение.
Утром, несмотря на ночные кошмары, он помнил, что решил довести свою бредовую идею до конца, до логического финала. Этот финал назывался «генетическим анализом».
Он не хотел, чтобы Жюли оказалась в курсе его намерений. Зная, что у нее немало хлопот, связанных с оформлением разных документов, он подъехал к ее дому с утра пораньше и стал ждать. Бессонная ночь давала себя знать: глаза закрывались сами.
Странная вещь бессонница: в удобной кровати и в отведенное для сна время почему-то не спится, а вот в неудобном сидячем положении да на, можно сказать, боевом посту глаза предательски закрываются… Он их открывал с усилием, запрещая себе спать: если он проворонит Жюли, то весь день насмарку!
К счастью, она вышла из подъезда через час. Кис тихо тронулся за ней вслед, просто чтобы убедиться, что Жюли всерьез и надолго покинула квартиру. И она не обманула его ожиданий: требовательно выкинув руку, она тут же поймала частника и куда-то двинулась. А Алексей двинулся в карачаевскую квартиру.
…В ванной имелась электрическая зубная щетка с надписью по-французски, и Алексей вполне правомерно предположил, что принадлежит она Жюли. Однако никакой иной зубной щетки там не наблюдалось. Видимо, Жюли не захотела созерцать каждый день предмет туалета убитого мужа и от его щетки избавилась.
Детектив открыл ящички небольшого шкафика в большой ванной. Там водилась масса вещей, причем масса достигала критического состояния в женских ящиках – видимо, Яниных. Лишь один был мужским, и в нем имелись бритвы, кремы, запас мыла и какого-то особого шампуня против перхоти и выпадения волос… И – о удача! – электробритва! Которую Кис тут же опустил в приготовленный пакет.
Следующим номером программы был «генетический след» Жюли, учитывая, что ее зубную щетку он не мог изъять, не наведя ее на мысль о чьем-то постороннем вторжении в ее квартиру. Этот трюк дался детективу без труда: на раковине лежала щетка для волос, а в ней путались светлые волосинки. Сомнений нет, принадлежавшие Жюли. Детектив поскреб резиновое основание щетки, стряхнув в отдельный пакетик сероватые комочки свалявшейся пыли, перхоти и жира. И со спокойной душой покинул квартиру.
Путь его лежал прямиком в лабораторию. Договориться со знакомыми экспертами он еще не успел, но знал, что ему не откажут: он платил всегда вперед и щедро. Передав свои образцы и потрепавшись с экспертами, он вышел на улицу с чувством отвратительной пустоты в душе и в желудке.
Последняя проблема решилась легко: кафе виднелось на другой стороне улицы. А вот первая… Эксперты обещали выдать результат завтра – и если он будет отрицательным…
Кис притащился к себе на Смоленку вконец расстроенный. Вынул стопку писем и бессмысленной рекламы из почтового ящика, поднялся в квартиру, рекламу тут же выбросил, не глядя, в ведро, письма кинул к себе на письменный стол. Секретарши у него не было. С тех пор как убили его первую и единственную секретаршу, [3] он не мог, он просто больше не мог нанять себе ни секретаршу, ни даже секретаря. В своей профессии он имел право рисковать только собой.
На автоответчике мигал огонек: ему оставили сообщение. Алексей прослушал: глухой мужской голос извещал его, что труп женщины, найденный у плотины, не соответствует по росту и возрасту никаким иным заявлениям о пропавших без вести в районе, кроме Яны. В связи с чем вызвана для опознания ее мать, которая прибудет завтра.
Ну да, а проверить пломбы на зубах по стоматполиклиникам – так у них людей нет. А следы переломов или какого-нибудь хирургического вмешательства – все это было слишком сложно для неповоротливых умов областного отделения. Куда проще и дешевле пригласить мать, чтобы она, увидев объеденное рыбами и раками лицо, сумела опознать свою дочь…
Милицейская машина, унаследованная от советской империи, была безжалостна и бездушна. Мизерные зарплаты производили свой незатейливый естественный отбор: в милицию, а тем более областную, шли полуграмотные деревенские парни, купившиеся на скудные и сомнительные льготы государственной службы. И в особенности на то ощущение власти, которое дает им милицейская униформа.
Алексей немедленно перезвонил в отделение. Мать Яны, Любовь Захаровна, должна прибыть завтра к трем часам дня, сказали ему. Кис решил прибыть в Завидово к тому же часу. Любовь Захаровна до некоторой степени занимала его – хотя бы тем, что за все это время от нее не было ни одного звонка дочери.
Да, конечно, Яна пребывала в постоянных разъездах, но вот ведь планировалась, как рассказала Жюли, неделя ее домашнего проживания между Мальдивами и Лондоном… Неужто Яна не делилась планами с матерью? Неужто матери не пришло в голову хоть разочек спросить: «Как ты поживаешь, доченька?»
Сказать по правде, случился у Алексея порыв, когда он понял, что Яна утонула: позвонить матери Яны в Вятку. Но, рассудил Кис, незачем волновать женщину раньше времени. Тем более что она не слишком-то и волнуется…
Как бы то ни было, теперь ее вызвала милиция, и Алексей с чистой совестью собрался ехать завтра в Завидово. По крайней мере, ему было чем заняться. Если бы не этот звонок из областной милиции, он бы с ума сошел завтра – от тупого, непозволительного безделья, от отчаяния, что он не знает, куда направить свои стопы и колеса своей «Нивы».
Теперь он четко знал: в Завидово.
Но с утречка его и без того скудный энтузиазм сильно поубавился. Позвонили из лаборатории: принесенные Алексеем Кисановым образцы неумолимо свидетельствуют о том, что Жюли Лафарж не является дочерью Афанасия Карачаева.
Идея была бредовой, конечно, он и сам это знал. Теперь же получил тому окончательные доказательства, окончательные, как приговор, не подлежащий обжалованию.
И сразу лишилась смысла его поездка в Завидово и встреча с матерью Яны. На кой хрен ему вникать в отношения дочери и матери, если первой уже нет на свете? Преступницей Яна быть не могла, а ее характер сам по себе интереса не представлял. Он же детектив, а не психолог, пишущий диссер по проблемам взаимоотношений мать – дочь…
Но он поехал в Завидово. У него просто не имелось ни-ка-ких иных идей. Никаких – вот так-то.
В морге он попросил халат и маску – не хотел торчать откровенным наблюдателем. Любовь Захаровна приехала со значительным опозданием, местный следователь маялся в ее ожидании, равно как и понятые.
Но наконец она появилась, пробормотав оправдания насчет электрички. Следователь показал ей найденные на трупе предметы, упакованные в целлофан, а именно: колечко, сережки и сохранившиеся обрывки одежды. Мать молча кивнула, только глаза ее расширились и потемнели.
– Я думаю, – сказал следователь, – что мы можем ограничиться опознанием этих вещей. Подпишите протокол опознания, и хватит. Все равно труп в таком состоянии, что вряд ли вы сумеете узнать дочь…
Однако Любовь Захаровна настаивала. Она хотела увидеть тело дочери. Ей хватит мужества. Она должна обязательно поцеловать дочь в последний раз!
Началась процедура опознания, во время которой Кис – если воспользоваться жаргоном Ваньки, жильца и ассистента, – «выпал чисто конкретно в осадок».
Трупов он навидался немало за свою сыщицкую жизнь, и зрелище это всегда было тяжелым – зрелище утраченной жизни, горя, боли, беды. Тем не менее он к нему постепенно привык, и у него выработался определенный иммунитет, повысивший порог его чувствительности. Но это черное, непомерно раздувшееся, объеденное тело с почти голым черепом, которое показалось из-под простыни, повергло его в шок. Оно выглядело нереальным, бутафорским – его сознание кричало, защищаясь: такого не бывает! Такое не может случиться с человеческим телом!.. Ужас же заключался именно в том, что никакой бутафорией здесь и не пахло, это был настоящий труп, настоящий морг и настоящий следователь, невысокий лысеющий мужчина с острыми скулами, своим присутствием как бы заверявший реальность происходящего, равно как и подлинность огромной черной туши с выеденными местами до костей кусками плоти, которая еще недавно была красивым телом молодой девушки.