совершении сделки был сильно пьян.
– Сочувствую, Михаил Лаврентьевич, – проникновенно произнес Дмитрий Данилович.
– Дело Урушадзе того же поля ягода, – прокурор достал из стола очередную папку. – Тесть с зятем приданое не поделили. Анекдот-с. Полистать не желаете?
– С преогромным удовольствием, – сказал Тарусов.
Его не покидало ощущение, что прокурор не так прост, как хочет казаться, только зачем-то комедию ломает.
– Однако теперь об этом анекдоте все газеты напишут. На поверенного Тарусова репортеры слетятся, как мухи на… – Михаил Лаврентьевич было запнулся, однако с ходу нашелся: – На варенье. После дела Муравкина от вас одних сенсаций ждут: вдруг опять истинного преступника суду предъявите.
– Где ж его взять? – развел руками Дмитрий Данилович.
– Знаем мы вас, хитрецов, – погрозил шутливо пальцем прокурор. – Поэтому хочу предостеречь. По дружбе, так сказать. Со мной этакий фокус не пройдет.
– Не понимаю, о чем вы?
– Шутка. Читайте-читайте, не буду мешать.
Когда Тарусов закончил, задал вопрос:
– А какие-то иные версии следствие рассматривало?
– Нет, Дмитрий Данилович. Зачем? Все и так ясно.
– Но дача Волобуевых не охраняется, даже собаки ночью не бегают. Что стоит какому-нибудь бродяге перемахнуть через забор, забраться по веревочной лестнице…
– Речь ваша, так понимаю, уже готова. Что ж, буду счастлив схлестнуться в суде. Однако свои аргументы пока попридержу.
– Тогда не буду злоупотреблять вашим гостеприимством. – Тарусов привстал. – Разрешение на свидание где получить?
Прокурор позвонил в колокольчик. Дверь приоткрылась, и в кабинет протиснулась скрюченная канцелярской службой фигура, напомнившая князю вопросительный знак.
– Разрешение на свидание с Урушадзе князю Тарусову. Живо! Дмитрий Данилович, присядьте, не спешите. У меня ведь тоже к вам просьба. Не возьмете ли Урушадзе под поручительство? За пять тысяч ассигнациями прямо сейчас выпущу[115]. А то ораниенбаумский полицмейстер меня замучил. Арестное помещение у него маленькое, всего две комнаты, из-за Урушадзе весь поганый народец пришлось в одну затолкнуть[116]. А в среду другая морока предстоит – князя в Окружной суд везти. В уезде и без того перерасход средств…
Тарусов задумался. Риск, конечно, велик – а вдруг скроется обвиняемый? Однако свобода, хоть и на два дня, может стать решающим аргументом в переговорах с Урушадзе, который до сего дня от адвокатов отказывался.
Дворник с Артиллерийской Тимофей Саночкин держался без робости, отвечал спокойно, уверенно, о Красовской отозвался с уважительной теплотой: добрая барыня, за три месяца, что флигелек арендовала, четыре раза одарила его серебряными полтинниками.
– Почаще бы такие флигель сымали. А то кой с кого даже на Пасху гривенника не допросишься.
– А на прощанье полтинник дала? – поинтересовался Крутилин.
– Нет, вашеродь. Пропустил я ейный отъезд.
– Как так?
– Праздник на ту субботу выпал, супруга с утра в церковь поволокла. А ахтриса в сей момент – бац – и укатила. Пришлось ейный сундук безо всякой для себя пользы грузить. Ух и тяжелый! Одна радость – Маланья напоследок расцеловала.
– Кто такая? – Крутилин сделал вид, что про прислугу Красовской слышит впервые.
– В услужении у ахтрисы. Ух, и девка, доложу. Титьки такие, что зашибить ими может. Кабы я без супруги в Питере куковал, гулял бы Дорофейка мимо.
– А это что за зверь?
– Дорофейка? Ломовик с Лиговки, ейный полюбовник.
– Значит, блудлива Маланья?
– Нет. Кого попало не подпустит. Тока людей сурьезных, вроде меня. Ну или Дорофейки.
– А Красовская? Тоже блудлива?
– Не знаю, вашеродь, ахтрисы нам не по чину.
– Да я не про тебя толкую. Господа к актрисе хаживали?
– Хаживали. Но токма это секрет, вы, вашеродь, не выдавайте, что сболтнул…
– Ты что? Забыл, где находишься? Чай, не в кабаке сплетничаешь, а на опросе у начальника сыскной полиции.
– Простите, вашеродь.
– Описать кавалеров можешь?
– Никак нет.
– Это еще почему?
– Не видел-с.
– Но уверен, что хаживали. Что-то ты темнишь…
– Никак нет. Потому что стеснялась ахтриса. Года не прошло, как муженек ейный гигнулся. Не положено еще шуры-муры разводить. Поэтому, когда хахаль ожидался, даже Маланью из дома спроваживала. Ну и я, раз такое дело, подальше от флигеля мел.
– Это еще почему?
– Полтинники, вашеродь, просто так с неба не падают.
– Тьфу, дурак.
– Да и болтлив я апосля третьей рюмки, потому лишнего стараюсь не знать.
Крутилин рывком вскочил, подбежал к несгораемому шкафу, открыл ключиком замок и вытащил недопитый полуштоф. Вылив остатки чая из своего стакана на пол, Иван Дмитриевич наполнил его до краев водкой и протянул дворнику:
– Пей.
– Благодарствую. Токма в одиночку не положено. Уважьте, вашеродь!
– Я тебя щас в Литовский замок уважу. А ну пей!
Тимофей крякнул и медленно, не поморщившись, выкушал стакан. Занюхав рукавом, улыбнулся:
– Справочку тока для супруги выдайте, ведь не поверит, что в полиции напоили.
Крутилин начал закипать:
– А кто сказал, что домой отсюда пойдешь?
– Ежели так, наливай еще. – И Саночкин сунул Крутилину стакан.
Иван Дмитриевич в сердцах замахнулся на него, но сдержал себя, не ударил. Чтобы успокоиться, отошел к столу, вынул из коробки папироску, продул и закурил, наблюдая, как дворник доходит до нужной кондиции – члены Саночкина постепенно расслаблялись, щеки и нос порозовели, глаза затуманивались.
Каким бы вопросом огорошить?
Сделав по кабинету круг, Крутилин внезапно остановился около Саночкина:
– Где револьвер взял?
Саночкин испуганно заморгал:
– К-кто?
– Ты!
Саночкин икнул:
– Нигде.
– А Дорофей?
– Об ентом без понятия.
– Дорофей актрису застрелил?
– Че? Ее заст-стрелили?
После десятка вопросов Иван Дмитриевич от злости бросил папиросу на пол и раздавил сапогом. Первый из подозреваемых, увы, невиновен. Оставалось еще двое: Дорофей и Маланья. Если и они ни при чем, дело Красовской превратится в сущий кошмар. Месяц за месяцем Крутилина будут шпынять, тыкать носом, могут и очередной чин, что вот-вот ожидался, не присвоить.
Рука потянулась к сонетке, но Иван Дмитриевич вовремя вспомнил о бутылке. Схватив ее со стола, запер обратно в шкаф.
– Ахтрису точно убили? – спросил вдруг Саночкин.
– Да, в твоем флигеле. И мне надо выяснить кто.
– Слухай сюда, начальник, – подозвал Крутилина дворник. – Это не Дорофей. Мухи не обидит, такой вот человек.
– А кто?
– Кабы Маланька с Африкашкой путалась, я бы не сомневался. Африкашка – душегуб, каких свет не видывал.
– Что за Африкашка?
– Как же! Известная личность.
– Адрес! Адрес!
– Ныне и во веки веков – Сибирь. Уже три года там. Алку Стогову утюгом огорошил.
Крутилин дернул сонетку так, что лишь чудом не вырвал.
– Как проспится, отправьте домой, – велел он удивленным агентам.
– Вроде трезвым был, – сказал один из них другому.
Иван Дмитриевич отвернулся, сделав вид, что не слышит.
– Сам-то сможешь идти? – спросил дворника второй агент. – Где ты так надрался?
– Тсс… – Саночкин приложил палец к губам. – Хороший, братцы, у вас начальник.
– Миллион двести тысяч раз говорил: не нужен адвокат, – заявил Урушадзе, угрожающе жестикулируя перед самым носом Тарусова. – Сеньке с «грязной» половины нужен. Семеро детей, кормить нечем, украл хлеб. Ему помогай!
– Ваше сиятельство, прокурор обвиняет вас в разбое по статье 1634 «Уложения о наказаниях исправительных и уголовных», то есть в похищении чужого имущества, учиненное с оружием, которое сопровождалось покушением на убийство. Согласно статьям 1634, 1459 и 1458 вам грозит лишение прав состояния и ссылка в каторжные работы на срок от восьми до двенадцати лет. Но так как, слава богу, Четыркин остался жив, с учетом статьи 115-й наказание будет более мягким, от одной до трех степеней ниже. Но даже самое минимальное наказание будет достаточно сурово – от четырех до шести лет каторжных работ на заводах.
– Без вас знаю.
– А я знаю, как вас спасти.
– Хуже адвокат только врачи, что у кровать умирающий обещают вылечить.
– Спорить не стану, среди адвокатов попадаются мошенники. Но я не из них. Вот доказательство.
– Я свободный? – спросил Урушадзе, быстро пробежав глазами распоряжение прокурора выпустить его под поручительство.
– Да, но есть ряд условий: вы дадите мне честное слово, что не скроетесь.
– Вот мой рука. Наш род, знаешь, какой древний? Никогда не обману.
– Также дадите согласие, чтобы я представлял вас на суде.
– Сколько стоит?
Тарусов задумался. Сказать правду, что за защиту платит Илья Игнатьевич? Нет, нельзя. Гордый кавказец не согласится стать пешкой в чьей-то игре.
– Нисколько. В вашем деле выступлю по назначению…
– Думаешь, Урушадзе нищий? Есть, есть деньги.
И князь Автандил вытащил из сапога пачку ассигнаций.
Дмитрий Данилович озадачился. Получать за дело двойную оплату – незаконно. И потом… Откуда у Урушадзе деньги? Неужели таки он ограбил Волобуева? Впрочем, какая разница?
– Поймите, я пришел не из-за денег, а по велению души. – Тарусов знал, что не умеет врать, потому отвернулся. – Я и сам однажды попал в безнадежную ситуацию, и на помощь мне пришли добрые совестливые люди. Теперь мой черед.
Урушадзе снова протянул ему руку, но теперь в его темных очах блестели слезы.
– Спасибо, князь. И прости. Пойду, хочу к жене.
– Подождите. Надо обсудить стратегию защиты. Позволите присесть?
Урушадзе указал на застеленную кровать.
Дмитрий Данилович устроился с края, князь Автандил опустился на табурет.
– Итак, где вы были той ночью?
Урушадзе вскочил: