– Скоро похолодает, тогда и будете гулять, – оборвал ее Диди. – И пользы будет много больше – когда свежо, знания усваиваются лучше. А на жаре мозги плавятся. Правда, дети?
– Да!!!
Сашенькину попытку отправить ребятишек купаться с Натальей Ивановной, а самой увязаться за мужем Дмитрий Данилович тоже пресек.
– Ты зачем сюда ехала? Правильно! Морским воздухом дышать. Вот и дуй на залив. Нет, со мной в Петергоф ты не поедешь. Раз вынудила взяться за дело Урушадзе – будь любезна, не мешай.
Пришлось плестись на берег и несколько часов сидеть под зонтиком. Что еще делать на пляже? Книга и та не читалась – жарко.
– Сашенька, Сашенька, – раздался голос мужа.
Княгиня подняла голову, увидела приближавшегося Дмитрия Даниловича и демонстративно отвернулась.
– Дорогая, нужна твоя помощь.
Открыв томик, давно дремавший у нее на коленках, Александра Ильинична сделала вид, что погружена в чтение.
– Ну раз тебе неинтересно, что в Четыркина стреляли из другого револьвера, – оценил мизансцену Диди, – иду купаться.
– Нет, – подскочила из плетеного кресла Сашенька.
Внимательно выслушав, задумалась. Как бы похитрей Четыркина подловить?
– Ты размышляй, а я в море. Сама-то не хочешь?
Если честно, освежиться Сашеньке хотелось, и уже давно. Но признаться в этом было не в ее характере. А когда через полчаса Дмитрий Данилович вернулся, идейка у Александры Ильиничны уже появилась.
– Это чересчур, – отклонил ее предложение Диди. – Даже не театр, балаган какой-то.
– Вот увидишь, сей эксперимент во все учебники по адвокатскому делу войдет.
– Если получится, – сказал с сомнением князь.
Но после раздумий таки согласился.
Потом вместе с детьми они пили кофе на привокзальной площади, неспешно дошли домой, где снова уселись за стол – ужинать.
В полдесятого опять же всей семьей двинулись к станции – провожать Дмитрия Даниловича.
– Итак, улик мы не нашли, – подытожил результаты поисков во флигеле Крутилин. – О чем это говорит?
– Что Красовскую убили вовсе не там…
– Или же следы были уничтожены еще до возвращения Маланьи. Думаю, господин с сигарой заранее продумал убийство – тело спрятал в сундук, а кровь замыл.
– Считаете Варфоломееву непричастной?
– Окончательно это выяснится завтра после ее допроса. Спасибо следователю Барбасову, который без всяких наших запросов отправил Маланью в сопровождении двух агентов курьерским поездом.
– Позвольте мне ее допросить.
Крутилин скривился. Яблочков сильно его разочаровал с Дорофеем.
– Допрошу ее сам. А вас, голубчик Арсений Иванович, попрошу заняться делом более важным. Вместе с Варфоломеевой в Петербург прибудет гроб с останками Красовской. Так вот… Прямо с утра отвезите его Прыжову и попросите хорошенечко в нем поковыряться.
– Ох, и незавидная у него работенка, – подмигнул Крутилину Яблочков.
Начальник сыскной полиции от этакой фамильярности разозлился:
– Вот и поддержите Алексея Ивановича, рядом постойте.
Белые ночи закончились, и казалось, что вагоны несутся между звезд.
Тарусову повезло – в купе он ехал один, никто не мешал докучливыми дорожными разговорами, ничто не отвлекало от размышлений.
Защиту Урушадзе можно выстроить двумя взаимоисключающими способами. Первый уже предложен обвиняемому: признать вину, чтобы переквалифицировать обвинение, после чего добиться у присяжных снисхождения. Второй: вины не признавать, утверждать, что в момент кражи Урушадзе на даче не было. Бесспорным доказательством тут послужит найденная пуля. Возможно, поможет эксперимент, придуманный Сашенькой.
Но какой из способов выбрать, князь пока не решил. Оба с изъянами. Первый не гарантирует благоприятного исхода: присяжные могут не согласиться с защитой и отправить Урушадзе на каторгу за покушение на убийство. Второй упирается в вопрос, на который обвиняемый категорически отказывается отвечать.
– Подъезжаем, – сообщил мелодичным баритоном обер-кондуктор.
Осип Митрофанович мучился всю дорогу – рассказать, о чем знает, адвокату князя Урушадзе (новость, что Тарусов взялся за его защиту, разлетелась по Ораниенбауму быстро) или нет? Но не осмелился. Еще, как полицмейстер Плешко, обругает, мол, лезешь не в свое дело.
Но кошки на душе Осипа Митрофановича продолжали скрестись. Потому решил обсудить сию проблему с аптекарем Соломоном. Человек он мудрый, даром что иудей.
Когда все в доме улеглись, Александра Ильинична обошла детей, пожелала каждому спокойной ночи и погасила олеиновые лампы, переделанные рачительным Густавом Карловичем в керосиновые. Обычно последним в этом обходе случался Володя, самый маленький и самый любимый. Но сегодня княгиня намеренно изменила маршрут, оставив под конец Татьяну. Надо было переговорить с ней, да так, чтобы никто не помешал.
Выслушав мать с открытым ртом, дочь разве что в ладоши не захлопала. Ей предстоит настоящее приключение! Она изобличит лжеца, а может статься, что и вора.
– Только никому ни слова, – повторила Сашенька. – Особенно Михаилу.
– Зря вы так, маменька. Мише можно доверять. Он очень переживает за князя Урушадзе и отказывается понимать отца. Да вся их семья против этого суда – никому не нужный позор.
– И все же – никому. Слышишь? Просьба папы.
– И Женьке не говорить?
– Да. Не сомневаюсь, это указание ты выполнишь с особенным удовольствием.
Между погодками – братом и сестрой – всегда шло соперничество.
– Отец прав. Женька влюблен в Нину и обязательно ей разболтает. Чтобы отбить у соперника.
– У какого соперника? – удивилась княгиня.
– Ой! – заорала на весь дом Татьяна. – Ты же не знаешь…
– Тише-тише…
– Вчера мы возвращались в Нагорную часть по лестнице, что начинается от Кронштадтской улицы. На второй площадке Женька остановился и сказал: «Ой, глядите, третий крестик появился!»
Татьяна взяла столь длинную паузу, что Сашенька вынуждена была признаться:
– Не поняла.
– Так и я не поняла. И никто не понял. А все оказалось просто. Ты же знаешь, Женька постоянно что-то подсчитывает. Сколько воробьев на телеграфном столбе сидит, сколько шагов до вокзала, сколько ступенек на лестнице. Никто, кроме него, и не замечал, что на перилах с правой стороны вырезаны перочинным ножом два маленьких крестика. А вчера появился третий. Наталья Ивановна принялась объяснять Володе, как плохо поступают вандалы, что портят городское имущество, а Нина вдруг вспомнила, что забыла в кондитерской носовой платок. И решила вернуться. Женька попытался увязаться, но она ему запретила. Наталья Ивановна сказала Нине, что мы ее подождем. Но та разозлилась, заявила, что не надо, что Володя устал и вообще она пойдет другой дорогой. С этого момента Женька сам был не свой. Постоянно оглядывался, нервничал. Когда пришли домой, отказался от обеда и заперся в комнате. Я тоже заявила, что не голодна и что хочу, мол, посидеть в саду. Но сама, понимаешь, пошла обратно.
– Понимаю, – пробормотала Сашенька.
Увы, дочь такая же любопытная, как и она. Княгиня тоже не удержалась бы. Безусловно, следует Таню отругать… Но не станешь же ругаться с зеркалом!
– Каким путем ни возвращайся, Александровской улицы не миновать. Потому я пришла туда, осмотрелась и спряталась за широким дубом, что в двух шагах от перекрестка с Народной. Пришлось вертеть головой в обе стороны, пока наконец не увидела, что Нина пересекает Александровскую по Елимовской. И не одна! С кавалером. А в руках несет букет белых роз. Вот этот.
Таня указала на прикроватную тумбочку, где Сашенька еще вчера вечером заметила вазу с цветами. Спрашивать, кто подарил, не стала, и так было понятно, Михаил. Оказалось, нет.
– Но как он попал к тебе? Неужели Нина подарила?
– Нет, конечно. Я пошла ее догонять, но куда там. Ивановская от Елимовской далеко. Около Веринской улицы я нашла этот букет в придорожных кустах. И не удержалась, забрала. Не ругайся на меня, пожалуйста!
– Даже не собиралась. Наоборот, рада, что не от Михаила.
– Не волнуйся, мы всего лишь друзья, – поспешила успокоить Сашеньку дочь.
– Так всегда говорят, когда не хотят расстраивать родителей.
– Разве я похожа на дуру? Зачем мне связывать судьбу с калекой?
– Что ж, рада твоему здравомыслию. Спокойной ночи.
– Комнаты внаем сдавать не собираетесь, Дмитрий Данилович? – спросил Выговский, когда Тарусов вошел в столовую. – Я бы въехал на полный пансион. Ваш повар – чудо.
– А где Урушадзе?
– В отведенной комнате. Приехал в хорошем настроении, вина собирались выпить, а прочел газету – и словно столбняк на него напал. Лежит, уставившись в одну точку. Изредка фотографию свадебную достает, посмотрит-посмотрит и заплачет.
– Сами газету посмотрели?
– Да. Предполагаю, его разволновала вот эта заметка: «В Грузии стоит аномальная для августа погода, по ночам заморозки, урожай под угрозой». Странный он человек. Ему каторга грозит, а он про урожай беспокоится.
– Может, что-то другое его взволновало? – предположил Дмитрий Данилович.
– Не думаю. Здесь еще про события во Франции, убийство актрисы Красовской…
– Господи!
– А вы поклонник? – удивился Выговский.
– Я – нет, но вот батюшка ни одного спектакля не пропустил, даже дачу снял в Озерках. Откуда вот только деньги взял?
– Кстати, забыл доложить. Поручение ваше мы выполнили, Лешич князя осмотрел. Ни сифилиса, ни триппера.
– Справку дал?
– Я попросил Прыжова выступить в суде.
– Правильно, – кивнул Дмитрий Данилович.
Глава тринадцатая
Детство и отрочество Лизы Фаворской прошли счастливо: любящий отец, уважаемый всем Ставрополем частный доктор; заботливая мать, без устали хлопотавшая над пятью отпрысками; лучшее в губернском городе учебное заведение – Ольгинская гимназия, где Лиза считалась первой ученицей – в ее жизни было все, о чем многим приходится лишь мечтать.
Счастье рухнуло за считаные дни. Отец заразился от больного какой-то инфекцией, следом за ним слегла мать. Все тяготы, связанные с лечением родителей, пали на Лизины плечи – ее старший брат Борис уже учился в Петербурге. Девушка сразу приняла верное решение – ни в коем случае самой не приближаться к родителям и не подпускать младших, ведь злосчастный пациент, ставший первопричиной их бед, уже покоился на кладбище. Отца и мать пользовали самые опытные докт