— Смотри, опять тянет, сука! — воскликнул злыдень, верно интерпретировав возникшую паузу. — Думает, сука, как ловчее соврать!
— Я хотел купить.
— В смысле «купить»? — удивился командир. — За деньги, что ли?
— Ну да. А что тут такого?
— Слышь… А ты тут с самого начала?
— Ну да.
— И не в курсе, что на заправках денег не берут?
— Ну… Я в общем-то в первый раз иду на заправку, думал…
— А ну — на землю! — Командир внезапно вскинул карабин и направил ствол прямо мне в грудь.
Все прочие без приказа повторили его манёвр и взяли меня на прицел.
— Ребят, вы чего…
— На землю, сказал! Мордой в снег, быстро!
— Помочь? — с готовностью предложил злыдень, подъезжая ближе и замахиваясь прикладом.
— Нет-нет, я сам…
Я лёг лицом в снег, как и было приказано.
Мне быстро связали руки капроновым шнуром, целый моток которого оказался в кармане у одного из патрульных, поставили на лыжи и повели в неизвестном направлении.
Вскоре мы свернули на неширокую улочку, заканчивавшуюся тупиком, и я увидел впереди двухэтажное кирпичное здание. Над входом висел внушительный кумачовый плакат с надписью «Комендатура».
Тут меня словно бы цинковым тазиком по черепу звезданули… Недокорм, что ли, сказывается: неужели не мог раньше сообразить?!
В мирное время мне доводилось бывать в военной комендатуре. Нет, я вовсе не разгильдяй, а вполне примерный служака, а в тот раз мы просто обмывали звёзды одного сослуживца. Ну и, знаете, как это бывает обычно: немного перебрали и разошлись во мнениях с троицей сторонних полковников, которые назойливо (я бы даже сказал, нагло и бесцеремонно) пытались призвать нас к порядку. Изрядно помятые полковники вызвали комендачей, в результате их почему-то не тронули, а загребли как раз нашу компанию.
Однако всё это не суть важно, а вот что главное: в комендатуре нас первым делом раздели «по форме раз», тщательно обыскали и вывернули все карманы.
В общем, глянул я на кумачовый плакат, впрыгнул в поток ассоциаций, и у меня вдруг резко скрутило живот. То ли от переживаний, то ли от непривычной пищи, съеденной накануне, а может, от всего сразу, но так припёрло, что дальше некуда.
— Ребят… О Господи… Ребята, мне срочно нужно в туалет!
— Терпи, тут полста метров осталось, — буркнул командир патруля.
— Ребята, ей-богу не могу! Ещё пара шагов и обхезаюсь…
— А-а-а, диверсант-засранец! — обрадовался злыдень-рукосуй. — От страха пронесло, да? Давай жарь квадратно-гнездовым, а мы посмотрим.
— О Боже… Да вы не смотреть, вы нюхать будете! Всей комендатурой будете нюхать, я вам обещаю… Ребят… Ну вам же не ставили задачу меня унижать, вам только доставить… Ну будьте же людьми, я вас прошу…
Наверное, моё перекошенное страданием лицо лучше всяких аргументов свидетельствовало о том, что это не хитрость и не трюк: командир внимательно посмотрел на меня и махнул рукой в промежуток между домами:
— Ладно, давай сюда. Смотри, если дёрнешься — стреляем без предупреждения.
Мне развязали руки и заставили снять лыжи. Увязая в сугробе, я сделал с десяток шагов от тропы и, еле успев сдёрнуть штаны, воткнулся голой задницей в сугроб. По-хорошему, конечно, надо было утрамбовать площадку и подготовить полигон к бомбометанию, но на это у меня уже не было ни сил, ни времени.
Так… Детальное описание процесса опущу по эстетическим соображениям, но получилось всё очень аутентично и натурально, звуковое сопровождение, наверное, было слышно в квартале от места извержения.
Патрульные хихикали и оживлённо обменивались впечатлениями. Особенно старался злыдень, «диверсант-засранец» в его исполнении прозвучало, наверное, раз десять.
Потом я долго мял пару листков бумаги и между делом легко и непринуждённо спрятал в снег своё удостоверение и схему маршрута.
Всё упаковано в целлофан, место приметное. Когда всё кончится, вернусь и заберу.
Хм… Не думаю, что кому-то придёт в голову ковыряться здесь в ближайшие пару дней, атмосфера и экология данного квадратного метра отнюдь не способствуют изыскательским работам.
По завершении процедуры меня водворили на лыжи, вновь связали руки и повели в комендатуру.
— Тебя не с крысятины ли пронесло? — озабоченно спросил командир.
Я его озабоченность понял правильно. Нет, это вовсе не сочувствие, а беспокойство о собственной безопасности. Я слышал, что кое-где горожане едят крыс, но меня и моих близких это миновало. У нас просто их не было, этих крыс, они всё больше в продуктовых точках, в магазинах да на складах, а все эти места принадлежат либо ДНД, либо «куркам». У нас ведь, простите за подробности, даже продуктовых помоек в привычном смысле этого слова не осталось. Съедают всё, что можно съесть, даже картофельную шелуху, так что все помойки тщательно исследованы и на сто процентов состоят из несъедобного мусора. Не резон крысам жить нынче среди голодных граждан, они всё больше льнут к сильным мира сего.
— Нет, крыс не ел, — успокоил я командира. — И вообще я здоров, ни желтухи, ни «дизеля», слава Богу. Просто соседи давеча салом угостили, поэтому, наверное, и скрутило. Непривычная пища.
— Ну-ну…
Во дворе комендатуры под навесом из зимней масксети стояли два вездехода и трактор с прицепом.
Увидев вездеходы, я вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
Вряд ли Хозяева здесь из-за меня. Я слишком мелкая и никому не интересная фигура, сейчас все по горло заняты охотой на беспилотник, так что мне в принципе без разницы, есть тут вездеход или нет.
Судя по вывеске возле входной двери, до Хаоса в здании комендатуры размещалось ЖЭУ № 5.
Парный пост на крыльце, обложенном мешками с песком, образующими некое подобие бруствера с открытыми сверху бойницами, несколько антенн на крыше — вот, собственно, и всё, иных признаков, свидетельствующих о том, что это главное военно-административное учреждение района, я не заметил.
Все стёкла были целы, никто не удосужился укрепить окна кроватными сетками, следы от пуль на стенах отсутствовали. Напрашивался вполне очевидный вывод: комендатуру никто не штурмовал, не бросали в окна гранаты и даже не обстреляли ни разу.
Это хорошо. Значит, они здесь непуганые и, вполне может быть, не шибко злые. Можно надеяться, что мой вопрос решится бескровно и с минимальными потерями.
За углом умиротворяюще урчал дизель, а когда мы вошли в тамбур, я увидел лестницу в подвал и там, внизу, как позабытый признак утраченной цивилизованности — горящую электрическую лампочку, забранную в обрешеченный плафон.
В подвал мы спускаться не стали (и слава Богу, с некоторых пор я недолюбливаю подвалы), прошли сразу в коридор, а там лампочки не горели, вполне хватало света из окон.
Командир патруля зашёл в кабинет, на двери которого висела табличка с надписью «Комендант», а мы остались ждать в длинном коридоре с кучей дверей по обеим сторонам и без единой скамейки.
Пахло табаком и сырой овчиной, было тихо. Очевидно, регламент работы данного учреждения не предполагает наличие посетителей, которые могли бы праздно торчать тут в ожидании своей очереди, разгуливать по коридору и сидеть на скамейках. Это может не значить ровным счётом ничего, и в то же время… Вполне может быть так, что «посетители» находятся этажом ниже, в далёких от комфорта условиях и торчат там вовсе не праздно, а ожидают своей участи. В свете того, что сейчас я как раз выступаю в роли «посетителя», очень надеюсь, что это не так и у меня просто хорошо развитое воображение.
— Ну всё, пит здесь тебе, диверсант, — не замедлил подтвердить мои домыслы злыдень-рукосуй. — Комендант у нас лютый. Ой, лютый… Он с тебя три шкуры сдерёт. А потом тебя пустят в расход. Если мы ещё не уйдём на маршрут, я лично попрошусь в расстрельную команду, чтоб тебя шлёпнуть.
— Лёха, ты чего такой злой? — Ага, я помню, как командир обращался к рукосую. — Ты про принцип Талиона слышал?
— Не понял, что за принцип? — досадливо нахмурился рукосуй, которому почему-то не понравилось, что я обратился к нему по имени.
— Если в двух словах, то «око за око». Или «как аукнется, так и откликнется».
— Не понял… Ты что, угрожаешь мне?!
— Да Боже упаси! Я разве в том положении, чтобы угрожать? Просто напомнил, что есть законы человеческого общежития. Не нами придуманные. И люди по ним живут тысячелетиями, независимо от режимов и диктатур, которые меняются как перчатки.
— Так ты мне всё-таки угрожаешь! — Рукосуй отпихнул патрульного, стоящего рядом со мной, и больно ткнул стволом карабина мне в лоб. — Запомни, падла, я тебя лично расстреляю! Ты понял?! Он ещё тут свой рот будет разевать…
Да, наверное, лучше было промолчать. Как минимум одного врага я тут уже приобрёл, причём считай что на ровном месте, без уважительных причин.
— Всё, всё, ты самый крутой, я молчу.
— В смысле «самый крутой»? Ты чё, падла, прикалываешься так? Да я тебя…
Тут в коридор весьма своевременно вышел командир. Он одёрнул распоясавшегося рукосуя, забрал у патрульных моё оружие, и мы вместе с ним зашли в кабинет.
Комендант не показался мне лютым.
Выглядел он основательным и домовитым и больше всего походил как раз на начальника ЖЭУ. Как будто бы и не менял работу, а просто распорядился прицепить модные вывески в унисон с текущим моментом.
А ещё он был взрослый. В патруле сплошь молодежь до тридцати лет, а коменданту хорошо за пятьдесят.
В общем, как увидел я его, сразу от сердца отлегло. А то ведь встревожился в коридоре, когда злыдень стал стращать глупыми посулами, что называется, «повёлся».
В кабинете было тепло и накурено. У окна стояла добротная заводская буржуйка (не то что привычная для большинства квартир самоделка из чего попало) с выведенной в форточку трубой. На буржуйке исходил паром чайник.
Старый конторский стол, обитый дерматином, шкаф с папками, обшарпанный сейф, аккуратно заправленная солдатская кровать у одной стены, узкая деревянная скамья у другой. Вешалка с верхней одеждой в одном углу, тумбочка с радиостанцией Р-123 в другом. На столе пепельница с окурками, аккуратно вскрытая с торца пачка «Беломора», стакан с чаем в подстаканнике, колотый сахар в чашке и залож