Холмик всколыхнулся, немного приподнялся и опал, снова приподнялся… Но не так, как если бы кто-то попытался выбраться наружу. Куда больше это походило на то, как если бы под мусорной плотью забилось огромное сердце.
В тот же миг пол под ногами тряхнуло, и Ива и дети попадали наземь.
— Первый! Первый! — заверещали бледные дети.
Но Ива молчала. Поджав губы, она смотрела, как бьется мусорное сердце и как сгущается желтоватый свет, обращаясь в некое подобие человеческой фигуры. И только когда она окончательно сформировалась, Ива прошептала одно-единственное слово:
— Урбунд.
Сердце зверя
Он был маленький, совсем маленький, даже меньше бледных детей. Но Ива не могла сказать, сколько же ему лет. В его случае само понятие «возраст» казалось неуместным.
Когда Охотник рассказал ей про урбунда, Ива особо не задумывалась, как тот может выглядеть. Образ чудовищного вепря затмил все остальное. Из-за этого она и пропустила самое главное: то, что урбунд, — это всего лишь ребенок. Брошенный и забытый ребенок… Но он не был призраком, это Ива поняла сразу. У всех привидений есть личность или некое ее подобие. Урбунд же представлял собой скорее идею, самую суть брошенного и забытого ребенка, который никогда не жил, которому не досталось даже имени.
Его лицо было полностью лишено индивидуальных черт. Ива не могла сказать, ни какого он пола, ни какого цвета у него кожа и волосы. Как будто это и не лицо вовсе, а набросок-заготовка. Ему бы дать хотя бы капельку индивидуальности, и он бы стал кем-то, но этого его лишили.
Маленькая фигурка зависла в воздухе в полуметре над мусорной кучей. А та продолжала ритмично пульсировать, биться, как и полагается сердцу. Но сердце бьется не просто так — оно гонит кровь, оно дает жизнь… Здесь же, похоже, не было ничего, кроме бессмысленных толчков.
Впрочем, присмотревшись, Ива заметила, что урбунда связывают с мусорной кучей тонкие нити золотистого света. Не пуповина, скорее они походили на спутанное вязание Матушки или на паутину. И на каждый удар «сердца» эти нити дрожали, а вместе с ними вздрагивал и урбунд.
Ну конечно же! Как она сразу не догадалась?! Урбунд взял себе все, что мог взять, но у него ничего не было, кроме ударов материнского сердца… И, может быть, ее голоса, который пел ему колыбельные и рассказывал сказки, пока он находился в утробе. А потом его выбросили, от него отказались. Лишили не просто жизни, а всего того, что составляло его жизнь. Но сам он от этого не отказался и продолжил искать…
Ива опустилась на пол, села скрестив ноги и зажала уши ладонями. Голова раскалывалась, сердце билось в унисон с сердцем зверя. Она хотела помочь этому существу, и ему, и бледным детям, но не понимала, что ей делать. Она же не могла остаться с ними, петь им колыбельные и рассказывать сказки — этому ведь не будет конца. Как долго она протянет без еды и без воды, среди тошнотворных миазмов? А главное, что будет потом, когда ее не станет? Мусорный вепрь переварит ее и отправится на поиски новой матери?
Нет! Это неправильно. Должен существовать иной выход. Этот урбунд — он понимает, чего он хочет, но не знает, что ему нужно на самом деле. А настоящая мать дала бы ему именно то, что нужно. Не просто сказки с колыбельными, а нечто совершенно иное.
Ива сделала несколько сильных выдохов, успокаиваясь и собирая разбегающиеся мысли. Ладно, раз так, значит, так тому и быть. Плевать, что она лишь играет эту роль — здесь и сейчас это не имеет значения.
Подавшись вперед, Ива принялась руками разгребать мусорную кучу: отбросила далеко в сторону игрушечную фигурку, чуть не порезалась о горлышко разбитой бутылки, вытянула гнилую тряпку, а следом — сплющенное колесо с тонкими проволочными спицами. В стороны полетели целлофановые мешки с объедками. Вонь усилилась. Ива думала, что давно уже утратила способность различать запахи, но оказалось, это еще не предел. У нее болели пазухи, глаза безостановочно слезились, а она не могла их вытереть — такими грязными были руки и одежда. И все же Ива продолжала копать и разбирать мусор над бьющимся сердцем урбунда.
— Не бойся, малыш. Не бойся… Я найду тебя и помогу тебе…
Она и сама не понимала, что значат эти слова и что стоит за такими обещаниями. Шептала их не для того, чтобы успокоить урбунда, а чтобы успокоиться самой.
Фигура над мусорным холмиком заколыхалась, как будто подул сильный ветер и попытался унести ее прочь, но нити золотистого света удержали ее на месте.
— Не надо, — услышала Ива слабый голос. — Что ты делаешь?!
— Ищу тебя, — ответила Ива, не поднимая головы. Двумя руками она ухватилась за толстый лист желтого картона и отвалила в сторону. Под ним открылась очередная куча пакетов, поверх которых лежала дохлая кошка. Горло сжалось. На секунду Ива замерла, с трудом сдерживая тошноту, но затем с удвоенной силой принялась копать дальше. Она была близко, она чувствовала это.
— Не надо… — шептал урбунд. — Не трогай… Я… Пожалуйста…
И в тот же миг часть мусорной стены рванулась к Иве, обратившись в некое подобие гигантской руки с широко расставленными пальцами. Ива тут же упала на живот, уворачиваясь от чудовищной длани, а та, ударившись об пол, рассыпалась на части.
— Не надо… — сказал урбунд, впрочем, в его словах не было даже тени угрозы. Только отчаяние и страх. — Не надо, я не…
Ива напряглась, готовая к тому, что на нее обрушится еще одна гигантская рука, и на этот раз уклониться будет не так просто. Но не тут-то было — опасность пришла, откуда она ждала ее меньше всего. Бледные дети, топтавшиеся в некотором отдалении, вдруг заверещали и накинулись на нее все разом. Ива и вдохнуть не успела, как они облепили ее, цепляясь за руки, за ноги и за одежду. Они не пытались ее ударить, укусить или как-то иначе причинить вред, но они держали ее крепко, не давая закончить начатое. И может, по отдельности они и были слабыми, но их семеро, а она одна.
— Пустите! — крикнула Ива, пытаясь освободить руку, на которой повисли сразу двое. — Пустите, или я не смогу ему помочь.
Ей не хотелось причинять им боль. Но она балансировала на грани, способная в любой момент переступить черту.
— Пустите!
— Первый не хочет, — отозвались бледные дети. Даже сейчас они умудрялись говорить синхронно. — Не трогай его, ему страшно…
— Да! — выкрикнула Ива. — Но так надо. Пустите или я никогда не спою вам колыбельные!
Наверное, это была самая нелепая угроза, которую можно представить, но она подействовала. Ива не поняла, испугались ли бледные дети или же просто растерялись, однако их хватка ослабла, и Ива смогла освободить руки. Она тут же вернулась к работе — разгребать, расчищать, искать. Ей осталось совсем немного, еще чуть-чуть и…
Вот оно! Ухватившись двумя руками, Ива вырвала из мусорной кучи плотный полиэтиленовый мешок. Черный и отвратительно блестящий. Завязки оказались крепко затянуты на несколько узлов. Но Иве не требовалось открывать его, чтобы понять, что находится внутри.
Бледные дети отпустили ее и отступили. Каким-то образом они догадались, что так будет правильнее. Мусорный пол под ногами трясся и дрожал как никогда раньше. Ива понятия не имела, что происходит снаружи, но ощущение было такое, будто мусорный вепрь несется куда-то со всех ног, ломится не разбирая дороги. Ива и думать не хотела о том, где они окажутся, когда все закончится. Пусть даже на другом краю Большого Леса. Все, что происходило снаружи, не имело значения, осталось только то, что внутри.
Несмотря на тряску, Ива смогла подняться на ноги. Черный пакет она прижала к груди. Она думала, что он-то и будет биться в ее руках, так же, как бьется сердце зверя. Но ничего подобного, это оказался просто пакет, и ничего более.
Урбунд завис перед ней на расстоянии протянутой руки. Вроде бы ничего в нем не изменилось, но на его невзрачном лице Ива увидела нечто, чего там не было раньше, — еще не радость, но уже надежду. Ива заставила себя улыбнуться, а потом улыбнулась по-настоящему.
— Я нашла тебя! Ты был и ты есть, ты существуешь. Ты здесь.
Спи спокойно
Сложно сказать, чего она ожидала после этих слов. Что грянет гром небесный, что мусорный вепрь растает как дым, а они все окажутся на лесной поляне среди цветущих колокольчиков, что урбунд улыбнется ей на прощание и исчезнет… Ива не знала. Но она думала, что что-то изменится, на деле же не изменилось ничего.
Она все так же находилась в пещере внутри мусорного вепря и пол колыхался под ногами, перед ней все так же парил урбунд, а вокруг толпились бледные дети. Иву накрыла волна паники. Неужели она ошиблась? Неужели она все сделала неправильно и мешок, который она прижимает к груди, не имеет никакого отношения к сердцу зверя?
— Прости, я думала… — Ива прикусила язык, не зная, что сказать. Хотелось провалиться сквозь землю, тем более что здесь это вполне возможно. Урбунд скользнул по ней взглядом.
— Я здесь! — повторил он ее слова, как будто наслаждался одним их звучанием. — Я здесь, я есть… Я существую!
И он взвился к самому потолку пещеры, вертясь и кувыркаясь в воздухе. Нити золотого света рвались, рассыпаясь яркими искрами. Ива прикрыла глаза ладонью, дивясь и любуясь этим странным полетом. Урбунд был как мотылек, вырвавшийся на свободу из липкой паутины. Остальные дети неумело засмеялись и захлопали в ладоши.
Но Ива знала, что нужно сделать что-то еще, и это что-то и было самым важным. Недостаточно просто признать сам факт существования этого ребенка, каким-то образом она должна закрепить это признание.
Урбунд перекувырнулся в полете и снова оказался напротив Ивы.
— Я есть… — произнес он, протягивая к ней руки. Но тут же резко отпрянул. — Я есть, но кто я?
Ива расправила плечи. Ну что ж, раз она взяла на себя эту роль, то играть ее нужно до конца. Признать — это еще и назвать, не зря же Охотник говорил, что урбундом становится тот, кому не досталось даже имени. И если ей выпало стать его матер