а губах не обсохло… Упрямства и трусости.
Голос Марты-Берты звучал спокойно и ровно, но от ее слов у Ивы по спине забегали мурашки.
— Но… — Ива сглотнула. Ей хотелось крикнуть, что Юстас вовсе не трус. Что это какая-то ошибка. Но женщина-призрак права: Ива и в самом деле многого не знала и еще больше не понимала.
— Я знаю тебя, дочь Хозяйки, знаю, что ты сделаешь, — тихо проговорила Марта-Берта.
— В самом деле? — спросила Ива, которая, напротив, не имела ни малейшего понятия о том, что она сделает или должна сделать. — И что же?
— Ты юна и безрассудна, у тебя большое сердце. Ты попытаешься все исправить.
— Я…
— Ты попытаешься все исправить и все испортишь.
И с этими словами призрачная женщина исчезла. А Ива еще долго стояла посреди двора, глотая горячий воздух. Что значит «все испортишь»?
На чердачной лестнице
Юстас ждал ее, сидя на ступеньке лестницы. Между фигурными балясинами лохматились клочья пыльной паутины, и лейтенант дул на нее и глядел на то, как она выгибается, подобно парусам лодки.
— Куда ты запропастилась, принцесса? — спросил он с лучезарной улыбкой. — Я уж испугался, что ты передумала.
— Нет, не передумала. — Ива посмотрела на колышущуюся паутину. — А ты когда-нибудь видел море?
— Море? — Юстас задумался. — Может быть. Очень давно. Кажется, мы ездили с отцом на море, перед тем как меня отдали в кадетский корпус.
— Почему они преследуют тебя? — перебила его Ива. Лейтенант вздрогнул.
— Кто, красавица?
— Призрачные девушки и женщины, которые вьются у тебя за спиной.
— А! Ты про этих… барышень? Не знаю, красавица. Может, потому, что я им нравлюсь?
Юстас соврал, и Ива это увидела. Однако она не стала упрекать его во лжи. Он был в своем праве. Каждого в этот Дом привела Большая Потеря, но не всякому по силам вытащить ее наружу. Многие, и лейтенант Юстас, похоже, из их числа, даже под крышей Дома продолжали прятаться. В первую очередь — от самих себя.
— Может быть, и так, — сказала Ива, поднимаясь на пару ступеней. — Тогда идем?
Лейтенант молча поднялся. Отряхнул пыль с белоснежных манжет и все так же, не говоря ни слова, двинулся за ней следом. Ива мысленно себя выругала. Вот кто ее за язык тянул? Как всегда сунула нос куда не просили… Но слова сказаны, обратно их не воротишь.
Так они и поднимались в мрачной тишине, и только когда до чердачной двери оставался один лестничный пролет, Юстас нарушил молчание.
— Иногда они приходят ко мне ночью, — сказал он, глядя мимо Ивы. — Ничего не делают, ничего не говорят — стоят вокруг кровати и смотрят. А я притворяюсь, будто сплю, хотя я вовсе не сплю…
Ива промолчала.
— Должно быть, они не могут простить мне того, что я выбрался, а другие нет. Я так думаю. Они же ничего не говорят, хотя могут… Но они только стоят и смотрят.
— А как ты выбрался? — осторожно спросила Ива.
На лице Юстаса появилось затравленное выражение, которого она никогда прежде не видела. Скулы вытянулись, он злобно ощерился. От неожиданности Ива отпрянула, но Юстас быстро взял себя в руки.
— Не помню. Я почти ничего не помню. Я очень старался обо всем забыть и, кажется, преуспел… Я помню, как подошел к воротам этого Дома — замерзший, голодный и без сапог — и как твоя Матушка впустила меня. Она сказала, что я могу оставаться столько, сколько захочу… Но не спрашивай меня, красавица, о том, что было до этого.
— Как скажешь.
Про себя же Ива решила, что всему свое время. Придет срок, и она узнает историю лейтенанта Юстаса, как узнает и историю Некто Тощего, и все другие пока еще скрытые от нее истории. И вот тогда она все исправит. Исправит, а не испортит, что бы там ни говорила Марта-Берта. Она же призрак, в конце концов, а призраки не видят дальше собственного носа. Они живут прошлым, а не будущим, что они вообще могут знать? Ива обернулась к Юстасу и ободряюще улыбнулась, как будто говоря: «Все будет хорошо». Но Юстас смотрел в другую сторону.
Лейтенант протиснулся мимо Ивы к чердачной двери и положил ладонь на дверную ручку — круглую, из костяного фарфора с темно-синим узором. В Доме у Матушки Ночи невозможно найти двух одинаковых дверных ручек.
— Ну что, готова? — спросил он насмешливо. Ива поморщилась.
— Только не начинай, — сказала она и через плечо Юстаса толкнула дверь. И та открылась медленно, с тихим и зловещим скрипом, именно так, как и положено открываться двери на Чердак.
На Чердаке
На самом деле это было довольно странно. В конце концов, Ива бывала на Чердаке не раз и не два, а столько, что и не упомнишь. Даже сегодня она прошла через него дважды.
Но сейчас она стояла перед открытой дверью так, будто перед ней открылся вход в логово неведомого чудища. Сердце прибавило оборотов, мышцы напряглись. Вдруг до Ивы дошло, что Чердак, через который можно выбраться на крышу, и Чердак, на котором живут Китайские Младенцы, — это два совершенно разных места. А то, что и туда, и туда вела одна и та же дверь, не имело значения.
Сразу от двери начиналась узкая полоса света. Мириады крошечных пылинок кружили в воздухе, закручиваясь в причудливые спирали и петли. А едва Ива взмахнула рукой, как они метнулись вверх и в стороны, словно испуганные мошки. Лейтенант Юстас громко чихнул и, смутившись, прикрыл лицо рукавом.
— Да уж, — проговорил он, чуть гнусавя. — Интересно, здесь вообще когда-нибудь убираются?
Ива пожала плечами.
— Не думаю. Это же Чердак, а Чердаку полагается быть темным и пыльным…
«А еще — заброшенным и страшным», — подумала она, но вслух этого не произнесла.
Ива прошла немного вперед и встала на краю полоски света, всматриваясь в сгущающуюся тьму. Разглядеть что-то конкретное было сложно. Пока глаза не привыкли к темноте, взгляд выхватывал лишь смутные детали и части предметов — край платяного шкафа, украшенный затейливой резьбой, чучело утки, стопки книг, перетянутые шпагатом, громоздящиеся друг на друга столы и стулья, накрытые полотняными чехлами, и еще больше вещей, опознать которые Ива не смогла. И чем больше она приглядывалась, тем больше их становилось, хотя ничего вроде не менялось. В конце концов у Ивы заболели виски, и она опустила взгляд.
— Привет… — позвала она, но голос прозвучал тихо. Будто мышонок пискнул. — Эй! Привет! Это я, Ива! Выходите. Я принесла вам сахара. Вы же любите сладкое?
В глубине Чердака послышался глухой удар, словно на пол упало что-то большое и мягкое. Ива прищурилась, силясь хоть что-то разглядеть в темноте, но без толку.
— Ну, не хотите как хотите. Тогда я сама все съем!
Из горсти кристаллов, которые дала ей Повариха, она выбрала самый маленький и отправила в рот, громко причмокивая. На самом деле Роза права — миновали те времена, когда Ива была готова рисковать жизнью ради сладкого кристалла. С возрастом вкусы меняются, и сейчас приторная кленовая сладость уже не казалась чем-то особенным. Но ради дела можно притвориться, что на всем белом свете нет ничего вкуснее. Ива закатила глаза и облизала губы.
— Последний шанс, — сказала она, когда с представлением было покончено. — У меня еще осталось, но если вы не хотите…
Очень медленно, со скрипом, перед ней открылась дверца высокого шкафа. Из темноты послышался голос, одновременно и хрипловатый, и визгливый.
— Ты злая! Так нечестно! Если ты принесла что-то нам, ты не должна забирать это себе!
— Это еще почему? — спросила Ива. — Я предложила вам угощение, вы от него отказались. Так что у меня есть полное право.
Она взяла двумя пальцами один из кристаллов и подняла, как бы любуясь мягкими гранями. Снова облизнулась… Из шкафа послышалось возмущенное бухтение, какая-то возня, а затем одно за другим показались два бледных лица. Китайские Младенцы все же решили выйти на свет.
На самом деле они не были младенцами, во всяком случае, в привычном понимании этого слова. Однажды Ива видела настоящего младенца — маленького брата Кати Макабреску, и между ним и Китайскими Младенцами общего нашлось бы не больше, чем между яблоком и сосновой шишкой. Настоящий младенец оказался пунцово-красный и такой морщинистый, что напомнил Иве гриб сморчок. У Китайских же Младенцев кожа выглядела идеально гладкой, без единой складочки, желтоватого цвета густых сливок. Если это вообще была кожа, а не маски из тонкого фарфора. Пожалуй, если приглядеться, то можно даже увидеть паутину тонких трещин, разбегающуюся по круглым щекам. Китайские Младенцы всегда улыбались, но никогда не моргали, большие темные глаза блестели, будто стеклянные. А ниже шеи их тела полностью скрывали просторные желтые балахоны с красным узором.
Сами они себя Китайскими Младенцами никогда не называли, они вообще не слишком-то много о себе говорили. А прозвал их так профессор Сикорский, потому что они походили на старинные китайские куклы. Именно это нарочитое сходство с куклами и пугало в них сильнее всего. Ива знала их много лет, но до сих пор не выяснила, были ли они живыми или же сделанными из фарфора, стекла и ткани.
По тому, как они передвигались, невозможно было понять, ходят они или ползают — всё скрывали причудливые одежды. Но двигались они быстро. Ива и вздохнуть не успела, а они уже стояли перед ней и, задрав головы, таращились на нее своими жуткими глазищами.
— Ну? — спросил тот, что стоял справа. — Где наше угощение?
Ростом Младенцы едва доставали ей до колена. Чуть замешкавшись, Ива присела на корточки. Ей подумалось, что будет невежливо вести переговоры, глядя на них свысока.
— Вот, — сказала Ива, протягивая им сахарные кристаллы. — Лучшее из запасов Розы.
Она широко улыбнулась, надеясь, что улыбка не выглядит слишком уж нарочито. Младенцы дернулись вперед, но тут же отпрянули.
— Но это не просто так? — спросил тот, что стоял слева. — Ты пришла не потому, что решила нас угостить?
— Ты хитрая, — добавил другой. — Мы тебя знаем. Ты что-то задумала.