— Сегодня ночью. На нашей расчудесной ярмарке.
— Это в торговом центре, что ли? Разве он работает ночью?
— Для вас, юная госпожа, наши двери открыты в любое время. — Гоблин подобострастно раскланялся.
Кати прикусила губу. Пойти куда-то ночью? Это даже звучало нереально. Кто ее отпустит? Она не могла соврать, что останется с ночевкой у подруги — мать знала, что у нее нет подруг. А с другой стороны, когда еще выпадет такой шанс? Если тебя зовет неведомое, нельзя отказываться. Иначе будешь потом жалеть до конца своих дней.
Кати выпрямилась и тряхнула челкой.
— Да, — сказала она. — Передай твоему величеству, что мы принимаем его приглашение.
Гоблин скользнул взглядом по Янису, который все это время лишь разевал рот, как рыба, вытащенная из воды.
— Передам в лучшем виде, юная госпожа. Словечко в словечко. Мы будем вас ждать…
Гоблин торопливо огляделся, а затем разбежался и спрыгнул с крыши фургона прямо на проезжую часть. Кати ожидала звука удара, но ничего подобного, а мгновение спустя из-за машины выкатился огромный ком смятых газет и, подскакивая и подпрыгивая, покатился вниз по улице — против ветра, прямо по лужам.
— Лучше бы это была ворона, — покачала головой Кати и только после этого повернулась к Янису.
Тот продолжал молчать, уставившись на крышу фургона, хотя никого там уже не было.
— Эй? — Кати дотронулась до его плеча. — Эй? Ты в порядке?
Янис обернулся, но с таким выражением лица, что Кати отшатнулась. Он смотрел на нее, ничего не говоря и даже не моргая, и только верхняя губа едва заметно дрожала. В итоге Кати не выдержала и опустила взгляд.
— Я буду очень признателен, — сказал Янис на удивление спокойным голосом, — если ты объяснишь мне, что сейчас произошло.
— Ох… — Кати сжала плечи. — Ладно. Я постараюсь.
Он не настоящий
— …А потом она ушла в лес, и я ее больше не видела, — закончила свой рассказ Кати. — Но она дала обещание, что вернется, когда выпадет первый снег.
— Значит, скоро, — сказал Янис, глядя в сторону. — В наших краях бывает, что снег выпадает в середине ноября.
Они шли по узкой улочке, мимо тусклых витрин продуктовых лавок и магазинов скобяных изделий, мимо переполненных мусорных баков и панельных многоэтажек, один вид которых наводил тоску. До дома Кати оставалось меньше квартала. Практически всю дорогу говорила только она: рассказала о своей встрече с Принцем тысячи ракушек и о том, чем она обернулась. До сегодняшнего дня Кати думала, что никогда и никому не раскроет всех подробностей той истории, разве что Иве. Однако стоило открыть рот, и ее уже было не остановить. Она говорила и говорила, а Янис лишь кивал. В какой-то момент Кати даже разозлилась — он вполне мог бы проявить и бо́льшую вовлеченность, а не вести себя как психиатр на приеме. После всего, что они видели, ее история не должна его шокировать. Однако кто знает, что на самом деле творилось у него в голове?
— И в конце она оставила тебе этот камень? Который каким-то образом должен заговорить? — спросил Янис после минутной паузы.
— Не просто камень, а наконечник стрелы, — поправила Кати.
— А можно… Можно на него посмотреть?
Кати вздрогнула. Посмотреть? В просьбе Яниса не было ничего удивительного, а уж после всего, что она наговорила про Иву, — и подавно. Но чувство, нахлынувшее на нее, иначе как ревностью назвать было сложно. Это ведь ее камень, Ива дала наконечник именно ей, и никому больше. И он являлся той ниточкой, которая продолжала их связывать, что бы ни происходило вокруг. С того дня как Ива вручила ей подарок-обещание, Кати не расставалась с ним ни на минуту. Он был с ней, когда она спала и ходила в душ, всегда и всюду, даже на приеме у врача. Ведь неизвестно, когда камень решит заговорить, и больше всего на свете Кати боялась пропустить этот момент.
— Э… Конечно. — Кати достала наконечник.
Они остановились под желтым фонарем. Совсем рядом с ее домом — Кати уже видела окна своей квартиры. На кухне горел свет, однако никакого силуэта в оконном проеме Кати не разглядела. Она не поняла, обрадовало ли ее это открытие или же, наоборот, — расстроило. Конечно, мама не обязана торчать у окна, высматривая блудную дочь. За лето она вполне могла смириться с ее долгими отлучками, и вообще, у нее хватало и других дел. Но все же… Кати вдруг задумалась над тем, сколько раз она задерживалась допоздна именно для того, чтобы мама ее ждала. Странный способ напомнить о своем существовании, а если подумать, еще и подлый. Она ведь должна заботиться о матери, а не потакать своему эгоизму.
— Ты что-то заметила? — услышала она голос Яниса будто из другого мира.
— Что? Нет, просто задумалась. Вот держи. — Сняв самодельное украшение с шеи, Кати протянула его Янису, а сама снова повернулась к окну. Все еще никого.
Янис осторожно взял наконечник стрелы и поднес к самому носу. Повертел, потрогал острие — Кати хотела предупредить его, чтобы он был аккуратнее, но, похоже, он и так это прекрасно понимал.
— Я видел каменные наконечники в музее, — сказал он. — Настоящие, которые делали первобытные люди.
— Настоящие? — переспросила Кати. Почему-то она обиделась. — А этот, по-твоему, не настоящий?
— Как бы тебе сказать. Не совсем настоящий…
— В смысле? — насупилась Кати.
— Ну, он, конечно, каменный, и определенно это наконечник стрелы, только… — Янис глубоко вдохнул. — В музее была сувенирная лавка, и там, среди всего прочего, продавались похожие наконечники — дюжина за десятку. А все потому, что это подделки, имитация, сделанная современными орудиями. Посмотри на края — если приглядеться, то можно увидеть следы ножа или напильника, чего-то вроде.
— И что это доказывает? — спросила Кати. Она не столько забрала, сколько выхватила наконечник из рук Яниса. Вот гоблин сразу понял, что это чудесная, волшебная вещь, Янис же зачем-то пытался убедить ее в обратном.
— Не знаю. — Янис пожал плечами. — Может, и ничего, а может, что-то. То, что всякие такие штуки часто не то, чем кажутся. Или то, что чудеса могут оказаться гораздо ближе, чем мы думаем. Или что-то еще.
— А может, — сердито сказала Кати, — это доказывает, что кто-то не хочет видеть чудеса там, где они есть.
— Я не…
— Ладно, проехали. Мне пора домой, поздно и вообще. Сколько сейчас времени, кстати?
Янис глянул на наручные часы.
— Без четверти семь, — сказал он, и Кати искренне удивилась тому, что еще так рано. Если судить по темному небу, по мерцающему свету фонарей, по тому, что на улице нет ни одного прохожего, уже перевалило за полночь. А оказывается, вовсе она не задержалась и вернется домой как раз к ужину. Кати, впрочем, сильно сомневалась, что сможет съесть сегодня хоть что-то, даже мамину стряпню.
— Хорошо, — сказала она. — На ярмарке нас ждут ночью, будет время подготовиться.
Она еще не придумала, как улизнуть из дома, но время есть. На худой конец можно, например, связать веревку из простыней.
— Да… — неуверенно сказал Янис.
Кати тут же напряглась.
— Ты же пойдешь со мной? Я про ярмарку гоблинов, ну или что там у них на самом деле.
Янис посмотрел куда-то поверх ее головы.
— Почему-то мне кажется, что у меня нет выбора.
— Всегда есть выбор, — сказала Кати, хотя сама в это не верила.
Янис хмыкнул:
— Нет. Всегда есть иллюзия выбора. И потом — это же мое второе испытание, так? Мы все еще бежим за той вороной?
Кати склонила голову набок.
— Нет. Это уже третье испытание. Значит, встречаемся на этом самом месте. В полночь? Нет, лучше в половину первого.
— Я буду ждать.
И вдруг, безо всякого предупреждения, быстро нагнулся и клюнул ее в щеку. Прежде чем Кати успела понять, что произошло, Янис торопливо зашагал прочь от фонаря. Она же осталась стоять под золотистым конусом света, отражавшегося от капелек дождя. Стояла и улыбалась как идиотка.
Что это такое?
— Привет! Я дома!
Кати открыла дверь и проскользнула в квартиру. На секунду остановилась на пороге, вдыхая запах готовящейся еды — мама варила суп. Этот запах не шел ни в какое сравнение с чарующими ароматами в ресторанном дворике — даже воспоминания о них оказалось достаточно, чтобы у Кати потекли слюнки. Но именно запах в квартире был правильным, именно он был настоящим.
В ответ на ее приветствие из кухни донесся голос матери, однако ее слова заглушил громкий плач Герберта-младшего — младенец решил, что тоже должен поздороваться с сестрой.
В квартире вообще оказалось на удивление шумно. Из спальни доносился звук работающего телевизора — ее недоотчим смотрел какой-то матч. Орали комментаторы, а иногда и сам Герберт начинал вопить: «Давай, давай!» или «Разуй глаза, идиот!» Другой отец наверняка бы вышел посмотреть, почему его отпрыск так раскричался, но Герберт лишь прибавил громкость.
— Что-то ты долго сегодня, — сказала мама, выглядывая в прихожую. Одной рукой она прижимала к груди ребенка, а в другой держала поварешку. — Сильно промокла? Не замерзла? Есть будешь?
— Нет, нет и нет. Я не голодная, — сказала Кати, стягивая куртку. — Перекусила в торговом центре.
Кати, впрочем, не собиралась рассказывать, чем обернулся этот перекус. Есть вещи, о которых родителям говорить не стоит. Мать сурово сдвинула брови.
— Делать тебе больше нечего. Я смотрела одну передачу… Знала бы ты, из чего на самом деле делают все эти наггетсы-шнаггетсы, в жизни бы их есть не стала…
Кати поперхнулась.
— Даю слово, в жизни их есть не стану.
— Вот и славно, — улыбнулась мама. — Я супчик сварила, как ты любишь, с фрикадельками. Точно не будешь?
— Спасибо, ма, я честно не… — Кати потянулась, чтобы повесить куртку. Но зацепилась за мамино пальто да и опрокинула половину одежды с вешалки на пол. Зазвенели выпавшие из кармана ключи, покатилась по ламинату мелочь. Герберт-младший с перепугу завопил что есть мочи.
— Черт! — не сдержалась Кати. — Да что же это… Я случайно!